***
Он долго и вдумчиво изучал очередную журнальную статью. Казалось, он и не читал её вовсе: взгляд его остекленевших глаз замер, прожигая в странице невидимые никому дыры.

Окружающим он казался странным, впрочем, его самого это никогда не смущало. Если особо не вглядываться, его вполне можно было принять за груду тряпья в углу полутёмной гримёрки. И это его тоже не волновало, напротив, даже радовало…в какой-то мере.
Могло ли что-то радовать, вызывать живые эмоции? Когда-то они все были по-настоящему близки, когда-то музыка была способна дарить счастье, а теперь она лишь передавала их боль. Его боль.
Обозначившиеся морщинки на его усталом лице давали понять, что были в жизни и бурные всплески эмоций, и приступы меланхолии, и то, что чёрными щупальцами вытягивало последние силы, стальными клешнями крушило рёбра; и ошмётки желания жить летели грязно-бурым месивом из-под когтей мифического чудовища, имя которому Разочарование.

В порыве этого самого внезапного разочарования он вырывает из журнала страницу и небрежно запихивает её в карман. Около минуты на поиски пачки сигарет, примерно столько же, чтобы найти зажигалку, жадная долгожданная затяжка, и он, неприметный для окружающих, покидает шумное здание, в котором всего лишь час назад состоялся очередной их концерт.
Его не заметят и не остановят. Да, он не наделён привлекательной внешностью и общительностью Тошимасы, он не может заряжать всех своей энергией так, как вот уже который год по старой привычке, въевшейся до мозга костей, это делает Дай, он не станет засиживаться допоздна, обсуждая с менеджерами предстоящие выступления, что всегда было в распорядке дня Каору. Сегодня он просто уйдёт, уйдёт без лишнего шума и суеты. Так, как это изо дня в день делает Шинья.

Пепел сигареты мягко падает на асфальт, из стоящего неподалёку такси призывно машет рукой водитель, но Кё проходит мимо, не оборачиваясь и не останавливаясь.
Он уверен, что это будет незабываемая ночь. А почему – он так и не решил.
Так привычно идти по ночному городу, так привычно пропускать сквозь себя свет фонарей и неоновых огней в витринах, так привычно вдыхать прохладный и какой-то терпкий осенний воздух.
Этот ноябрь был не таким, как всегда. Что-то менялось, время шло, группа становилась всё старше и серьёзнее, европейские туры приносили невиданные доходы, казалось бы, всё идёт своим чередом, но боль просачивалась наружу из тонких порезов на груди, и Кё мог лишь наблюдать, как жизнь медленно покидает его тело.
Он спешил в старый парк. Предполагалось, что в это время там никого не будет, и это было бы именно то одиночество, которого сейчас так не хватало. Тишина не будет разорвана внезапным и абсолютно ненужным телефонным звонком или чьим-либо визитом.

Впрочем, гости к Кё захаживали нечасто, точнее - крайне редко. Мало кому были близки или хотя бы отдалённо понятны столь привычные для него абстрактные мотивы и откровенно выраженная идеология садизма в некоторых элементах декора. Незваные посетители были в этом доме не в чести. Тот маленький мир, который Кё выстроил для себя, стал угнетающим и отвратительным, но вместе с тем сама мысль о существовании вне этого мира была для Кё куда более пугающей, нежели перспектива окончательно сойти с ума в заботливо устроенной им же ловушке для кошмаров.

Пронизывающий ветер заставлял плотнее запахивать пальто и прикуривать сигарету за сигаретой. Отчего-то было очень тихо, и каждый его шаг эхом отдавался в узеньких улочках, вымощенных потускневшими мраморными плитами. Бледно-жёлтый глаз луны будто следил за ним, то пропадая, то появляясь среди пышных гряд облаков.

«Я не сумасшедший» – словно мантра.
Кё слегка подтолкнул заржавевшую калитку, и та с оглушительным скрежетом и скрипом приоткрылась ровно настолько, чтобы он сумел протиснуться на территорию парка.
Серый асфальт дорожек отчётливо выделялся на фоне тёмной в это время суток палой листвы и жухлой травы. Он не торопился – ему было некуда спешить. Углубился в лесную зону, облюбовал скамейку под раскидистым клёном, на которой спустя мгновение и устроился. Смаковал каждый глоток воздуха, будто в один миг разучился дышать, а потом вновь обрёл эту способность, и теперь он жадно ловил пересохшими губами порции размеренного дыхания осени. Здесь воздух был пряным, почти явственно ощущался тонкий аромат корицы и почему-то кофе.

Кё вертел в руках скомканную пустую сигаретную пачку и пытался понять, чего же ему всё ещё так не хватает. Ответ, казалось, плавал на поверхности, но Кё был убеждён, что на поверхности ничего хорошего плавать не может, поэтому очередной сеанс самоедства представлялся неизбежным.

***
Голос появился, будто из пустоты, создавалось впечатление, словно он доносился отовсюду, со всех сторон разом. Чистый, мощный, он прокатился над свалявшейся травой, взбежал по кустам, вскарабкался по стволам деревьев и замер где-то в вышине. Быстрая белка, он прыгал с ветки на ветку, каждой своей вибрацией разбивая хрустальную тишину ночи, отчего та звенящими осколками рассыпалась по асфальту.

Кё прикрыл глаза. Покой, как ни странно, не был нарушен, напротив, гармония была восстановлена, хрупкое равновесие вновь воцарилось на незримых весах мироздания.

Неестественно вытянутая тень скользнула возле ног Кё, и он, словно ощутив это, открыл глаза.
Он ожидал увидеть кого угодно, но только не его. Не сейчас.
Рютаро, облачённый в раздувавшуюся парусом белую футболку, стоял прямо перед ним и буквально сканировал его пристальным взглядом: так опытный врач смотрит на своего пациента. Бездонные омуты чёрных глаз затягивали, и сейчас нельзя было наверняка сказать, где кончается подводка и начинается собственно радужка. Длинный чёрный шарф, небрежно обмотанный вокруг шеи, свободными концами хлестал своего хозяина по спине. Непослушная чёлка, тоже ставшая жертвой шалостей ветра, лезла в глаза, на краткие мгновения скрывая тайный огонь, таившийся на дне зрачков.
Он ничего не сказал, просто сел рядом и, казалось, разглядывал свои тонкие сплетённые пальцы.

Кё мог бы спросить, что привело Рютаро сюда, но он всё так же молчал, изучая профиль своего соседа по скамье.
«Он похож на марионетку. Он похож на свой собственный образ».
- О чём ты пел?
Спокойное дыхание, ровная интонация. И ничто не выдаёт тот факт, что у Кё в кармане лежит страница с его – Рютаро – фотографией.
- О том, как зимой умирают чувства. Они будто исчезают, оставляя после себя только холод и пустоту, и кажется, что даже весеннему солнцу не растопить весь тот лёд, что заморозил твоё сердце, убил твою душу. Не все способны это выдержать.
Он словно хотел добавить что-то ещё, но вдруг передумал. В застывшем воздухе повисло немое продолжение его слов.
Кё криво усмехнулся.
«Да что ты об этом знаешь…»
Рютаро поднялся и протянул ему руку. Уже сплетая его пальцы со своими, Кё подумал, что, несмотря на совсем несоответствующую ноябрьской погоде одежду, руки у Рютаро были тёплые.
«Он живой. Всё ещё живой».
- Пойдём.

***
Гостиничный номер, ровно такой же, в каком остановился сам Кё. Светлые стены, светлый ковролин и светлый паркет полов. Чуть более тёмные шторы и опять-таки светлое облако органзы между ними. Мебель – естественно, в светлых тонах. Постельное бельё – тоже.
Всё это Кё отмечал краем сознания, непроизвольно, просто подчиняясь давней привычке.
Тихие шаги времени в больших часах на стене, шорох сбрасываемой одежды – так змея избавляется от старой шкуры; прохлада шелковых простыней – и диссонансом горячее тело Рютаро, пустота внутри которого даже не просила, а именно требовала заполнения.
Всё ещё неторопливо, но с растущим где-то внутри напряжением. Осторожные ласки, в общем-то, ненужные обоим. Робкие касания, болью отзывающиеся во всём теле. Боль.
Она вырвалась на свободу, вспоров криком грудь Кё, заставив Рютаро изогнуться немыслимым для среднестатистического человека образом, принимая в себя пульсирующую от возбуждения плоть.
«Бесполезно искать нежность на поверхностях моих лезвий».
Кё яростно вгрызался в плечо партнёра, до крови разрывая молочно-белую кожу. Безумный танец страсти, абсолютное слияние, единение даже не тел – душ.
Уроборос. Змей, поглощающий свой собственный хвост. Начало и конец сошлись воедино.
«Я так долго этого ждал».

Рассвет заглянул в комнату несколькими часами позже. Вместо Кё на подушке рядом с Рютаро – слегка измятая журнальная страница.

***
Казалось, что ничего не изменилось, разве что только дышать стало легче.
Кё помнил: от Рютаро исходил едва уловимый запах осени.
Каждый день тянулся невыносимо долго, но вместе с тем время утекало совсем незаметно.
«Дожить до весны».
Холодное зеркало безжалостно отражало чернеющие провалы под глазами и новые паутинки едва заметных морщинок. Плотно сжатые губы – напряжённость, взгляд пустых глаз – обречённость, цепкие холодные пальцы, сжимающие микрофон – необходимость.

Голос рушил невидимые скалы и швырял их в пропасть, на дне которой безумно клокотало жестокое море. Он взмывал в небесную высь, подхватывал белоснежных чаек, стальным обручем сдавливал хрупкие кости, и кровавое месиво стекало по могучим утёсам, впитывалось в сухой серый песок.
Это был его голос.
Таким Кё себя ещё не помнил.

***
Спустя неделю он снова пришёл в тот парк. Был вечер, и непривычно ласковое солнце тёплыми потоками омывало серый узор дорожек и покрытое лаком дерево скамеек, и человек, сидящий на одинокой лавочке под пылающим багряным пламенем клёном, блаженно щурился, подставляя лицо робкому ветру и согревающим лучам.
Кё опустился на скамью, словно ненароком коснувшись руки Рютаро.
Она была тёплая.
«Жизнь».
Всё так просто.

- Ты мне нужен.
Всего три слова, и пусть совсем не те, что греют слух людей уже не одно тысячелетие. Это будет даже правильнее.
Вместо ответа он смеётся – так шуршат сухие листья, танцующие вальс на асфальте по воле ветра. Он берёт Кё за руку и ничего не говорит. Кё тоже молчит, потому что истина где-то рядом, он почти физически ощущает её, но поймать ещё не может.
А невидимый тёплый свет течёт в его ладонь из тонких длинных пальцев. Рютаро всё так же щурится и смотрит на заходящее солнце. И Кё вспоминает себя живого.

***
На следующее утро Кё просыпается в своём номере и обнаруживает оставленный на подушке конверт. В конверте – две вырванные журнальные страницы. Одна из них ранее принадлежала Кё, на ней изображён Рютаро-марионетка. Другая - с фотографией самого Кё. Чёрным маркером дорисованы нити, заставляющие Кё плясать по чужой прихоти. Нити уходят куда-то вверх, дальше, чем их позволяет изобразить лист бумаги.
Всё верно.
Все мы – куклы, и величайшее счастье для куклы – это возможность выбрать себе кукловода.

Кё сжигает обе страницы и долго, до слёз смеётся. Теперь он тоже знает.

back