Вы когда-нибудь пробовали разговаривать со стенами? Если да, то позвольте пожать Вашу руку и выразить соболезнования. Вы, что сидите рядом со мной в салоне самолета бизнес-класса, рейсом до Саппоро. Вы ведь наверняка не знаете моего имени, да? А если я представлюсь, Вы пожмете плечами и скажете, что мой род деятельности вас не интересует. А потом добавите, что у Вас нет времени на пустые разговоры, словно я похож на человека, готового составить вам компанию для задушевной беседы. Двумя минутами позже Вы опустите спинку кресла, а через пять минут будете крепко спать, посапывая и наслаждаясь своими незамысловатыми снами. А самолет тем временем поднимется на нужную высоту, стюарды примут и разнесут заказы, и салон погрузится в тихое перешептывание и некрепкий дорожный сон. А я, сидящий по левую руку от Вас, буду молча наблюдать, как закрываются глаза пассажиров. И с нетерпением ждать, когда смогу начать свой рассказ. Этот долгий и бесполезный разговор в один конец. Разговор с бортовой обшивкой, с запотевшим иллюминатором… Понимаю, в конечном итоге окажется, что это разговор с самим собой. Но я так устал разговаривать ни с кем. Поэтому сегодня Вы – мой слушатель. Мне приятно думать именно так, и… постарайтесь не просыпаться, пока я не закончу.

Вы когда-нибудь были на маскараде? А в театре?
Я играл. Я мерил маски, врастающие в лицо, мой грим въедался под кожу. Я менял цвет и не замечал, что выцветаю, я проявлялся и растворялся в тени.

Меня меняли, разрушая то, чем я был изначально.
Слово "имидж" стало моей личной панацеей. Оно обладало огромным влиянием и пахло деньгами, оно привлекало и завораживало. Оно разлагало. А еще от него пахло грязью и дорогими духами. Этого было достаточно, чтобы слиться с ним.

Меня одевали, сдирая кожу.
Мои одежды от фотосессии к фотосессии становились все вызывающее. Мои костюмы и платья скрывали то, кем я был. Каждая их деталь диссонировала с тем «я», которое оставалось мной. И каждый очередной откровенный прикид был ударом плетью по обнаженной спине. Кровь отливала от лица, доставляя удовольствие тем, кто хотел видеть мою аристократическую бледность. На меня вешали ярлыки со словом «секс» и его производными, окончательно заслоняя мое настоящее лицо.

Меня раздевали, обнажая душу.
Под моей одеждой оказалось красивое тело. Тело на продажу. На дорогую распродажу с глянцевых обложек и сценических помостов. Тело, которым любовались, не обращая внимания на душу, которая кровоточила не меньше исполосованной спины. Тело, которое я пытался спасти от потных рук и лживых губ, от расчленения. Но куски плоти отрывались с хрустом, и расходились по миру. Душа терпела.

Меня окружали, оставляя в одиночестве.
Кругом были люди. Некоторые близко, некоторые не очень. Ребята, с которыми я работал, смеялись. Их не пытали, им не лезли в душу так глубоко, их не распродавали миллионам. Поэтому они просто смеялись, становясь все больше похожими на тех, кто в нашем бизнесе является потребителем. Позже за их улыбками я начал различать непонимание и неприятие меня. Того меня, в которого я превратился не своими стараниями. И они начали уходить. Просто забывать, что когда-то я был таким же, как они. Они находились всё так же рядом, но не со мной.

Меня ненавидели, боготворя.
Сколько их было, одноразовых любовников? Я не знаю, - просто однажды перестал их считать. Каждый из них хотел обладать моим телом. Уверен, они были способны на многое, ради одной только возможности раз трахнуть меня. Но я не сопротивлялся, продолжая играть свою отвратительную роль. Один за одним они оказывались в моей постели. Только это фраза – оказаться в чьей-либо постели – всего лишь речевой оборот. У меня это были, как правило, грязные кабинки клубных туалетов, холодные камни изрисованных граффити стен, реже – пропахшие сыростью и сексом комнаты мотелей. И каждый из этих людей, получая меня, понимал, что его обманули. При ближайшем рассмотрении я оказывался всего лишь таким же человеком; ореол сексуальности растворялся в боли; бог становился похожим на тварь. И они уходили, разочарованные, словно это я предал их. А у меня не было ни сил, ни желания развеять их ненависть.

Меня любили, презирая.
Пока он был рядом, я знал, что жизнь имеет смысл. Безнадежность моего положения превращалась во временную усталость, шрамы на сердце переставали болеть, словно невинные царапины. И то, из-за чего я рыдал на его коленях, становилось пылью истории, когда он шептал «люблю тебя». А потом я заметил, что он говорит это реже и как-то равнодушнее. Его взгляд все чаще упирался в землю при виде меня. Его ласки от раза к разу становились грубее. Мое единственное спасение становилось моим проклятием. Я не узнавал его, он не узнавал меня, хотя я старался быть с ним таким, каким он меня любил. Но маски вросли в кожу, плоть впитала грим, костюмы добавили последние штрихи к образу, а случайный секс еще никогда не укреплял отношений с постоянным любовником. Он мог бы избить меня, быть может, даже изнасиловать, но не вернуть, так как любить из нас двоих уже умел только он. Но нет, насилия с его стороны не было. Я просто увидел его измену. И когда он, наконец, поднял на меня взгляд, я прочитал в нем столько презрения, что это стало последней каплей. Единственным избавлением этой пытки было просто уйти.

Кто я? Что я? Вы, сидящий, полулежащий так близко – в соседнем кресле самолета до Саппоро – спросите меня об этом? Вы, кому не важно мое имя, то самое, которое я хочу забыть. Вы, работающий с восьми до шести и имеющий любящую жену и маленькую дочку. Вы, выпивающий бокал виски субботним вечером в компании коллег. Все равно вы...просто спите рядом. Потому что…
Меня перекрикивали, боясь услышать.
Меня выслушивали, боясь проснуться.