One.

- Ваше первое воспоминание?
- Детский сад.
- А до этого?
- Ничего.

Я помню себя с пяти лет. Все, что было раньше, покрыто мглой, и как бы не старался, я не могу туда заглянуть.
Когда я накладываю на лицо грим, меняюсь, становлюсь таким, каким вижу себя своим собственным зрением – чувствую, что такой человек, как я, не может встречаться с кем-то простым и обыкновенным.
Маю считал меня надменным, я его – наглым. Он говорил, что я пустышка, слишком много о себе возомнившая, мне же казалось преступлением его поведение, то, насколько он всегда был похож на не ограненный алмаз. А не ограненный алмаз это грязный тусклый камень.

- То, что вы испытываете, это желание любить. Но любовь, в которой присутствует близость, кажется вам нечистой.
- В июле мне будет тридцать три. Поздновато менять свою личность.

Я познакомился с доктором Ямадой около пяти лет назад. В то время мне казалось смешным и неловким, временами даже расточительным иметь личного психолога. Да и это не казалось первой необходимостью – я был совершенно здоров, не считая жалоб Маю. А уж он это любил.

- То есть, вы считаете, что в принципе не можете сохранять верность своему партнеру?
- Я считаю, верность уместна только в браке, когда есть дети.
- А в иных случаях она не нужна?
- Зачем?

Сейчас я думаю, что у нас с гитаристом все равно ничего бы не получилось, просто потому что два совершенно разных человека вряд ли могут понять друг друга. Он не отличался терпением, чтобы вникнуть, я же в принципе не особенно думал об этом. Быть с Маю было удобно, надежно, комфортно. И поначалу очень спокойно. До того дня, пока он не узнал о Мачи.

- Это правда?
- Допустим.
- Ты так спокойно мне это говоришь?
- А разве я клялся тебе в лебединой верности?

В тот день он разбил мне губу и несколько дней не приходил ночевать. Но ведь я и в самом деле ничего не обещал.
Постепенно как будто какие-то чувства атрофировались, все мало по малу потеряло смысл, кроме музыки. Это моя единственная любовь – удобная и благодарная. Так легко хранить верность Королеве, при этом идя по жизни дальше, пробуя себя в совершенно новых, других гранях творчества. Это то, чем я живу. И именно сейчас мне не нужен никто, насколько легко было образовать новые связи, когда совпало место и время. Наверное, просто все в этом мире делается вовремя


Two.

- Я так не провожу сеансов, вы же знаете. На дом вызывают скорую помощь.
- Я знаю, но это срочно. Я, кажется, свел на нет результат вашей пятилетней работы надо мной.
- Что вы имеете ввиду?
- Час назад мой коллега уехал к себе. Мы с ним переспали.
- Что вы чувствуете?
- Отвращение.
- Он вам неприятен?
- Нет. Он мне очень нравится.
- Тогда почему?
- Потому что, черт побери, этот этап уже пройден!
- Тогда почему вы кричите? Злитесь?
- Если я на кого и злюсь, то только на себя.

Хизаки вызывал и вызывает у меня двоякое чувство. С одной стороны это человек, которого я долго искал, и он замечательный, мы с ним как две стороны луны. А с другой, он в моем вкусе, и зачастую просто сводит с ума. И когда я поцеловал его в первый раз, пришло то давно забытое чувство – головокружение и ожог, будто земля куда-то уплывает из-под ног. Но через пару мгновений все кончилось, и я вспомнил Маю. Вспомнил укор в его глазах, собственное чувство вины и злость от того, что мне не слишком удается соответствовать чьему-то идеалу.

- Вы влюблялись когда-нибудь всерьез?
- Нет.
- А был ли кто-то, кто вам дорог?
- Да, такие люди есть.
- Что для вас секс?
- Спорт.

Дистанция, старт, соперник, обогнать, победить, доказать, финиш. Это отношения. В сексе все то же самое, только после финиша следует «Я позвоню тебе через пару дней». Те самые звонки, которых никогда не бывает, да никто и не ждет. А теперь есть Хизаки, и он – ждет моего звонка.

- Что мне делать?
- Это вы сами должны для себя решить.
- Слушайте, Ямада-сан, я вам плачу столько, что впору купить себе новое сознание, а вы говорите, чтобы я делал всю работу сам.
- Моя задача подтолкнуть вас, помочь вам понять. А решения вы всегда принимаете сами. Возможно, понадобится совет друга.
- С «другом» я только что поломал отношения ради получаса неизвестно чего.
- Неужели у вас только один друг?

Я конечно же слукавил.
Я сказал Ямаде, что кроме Хи мне больше не с кем обсуждать свои личностные проблемы. Просто потому что психологу не надо знать о том, что у его пациента есть один бесспорный джокер. Знаете, это как поединок с врачом – бессмысленный и беспощадный. Он говорит тебе правду, которую ты не хочешь понимать, и упорно гнешь свою линию в итоге доказав, что он был не прав. По крайней мере, я хочу так думать, хотя наверное Ямада за пять лет знакомства знает меня от и до.
Это весьма неожиданно, но легко объяснимо – я никогда не чувствовал к тебе влечения, за исключением только тех нескольких раз, когда мы вместе выпивали, но это было редко, да и то, каким ты для меня становился в те минуты, мне не понравилось. Незачем преступать границ и путаться, потому что это даже и не совсем дружба. Просто ты – мой джокер. Я могу позвонить тебе в час ночи, и ты будешь терпеливо слушать меня. Никаких советов, никаких сожалений. Просто объективная точка зрения, заключение того, что у меня не кровь, а ледяная вода, и после этого становится так хорошо на душе. Пока кто-то считает, что в моих жилах нет ничего человеческого и теплого, я и сам могу так думать, и не заморачиваться на тему «Что же теперь будет с Хизаки?»
А еще иногда ты можешь приехать, извиняясь и попутно доставая что-нибудь вроде рисунков, раскладывая их передо мной на ковре. Ты хорошо рисуешь, пару раз я просил тебя нарисовать меня, и ты рисовал, все время жалуясь, что я вредный. А после мы курили на балконе, стряхивая пепел не в пепельницу, а вниз, и ты рассказывал мне вполголоса о том, какой бы могла стать моя жизнь, если бы я хранил верность одному-единственному человеку. Ты был таким. И я удивлялся.
- Не скучно?..
- Нет. Ты просто еще по-настоящему не любил. – И эта улыбка самыми уголками губ, каряя теплота глаз за длинными ресницами. Мне нравилось тобой любоваться в эти минуты.
- А может, и не способен… Ямада так говорил.
- Что говорил?
- Что у меня комплекс – брать и не отдавать. Требовать слишком много любви и не любить.
- Ямада… твой психоаналитик?
- Психолог.
- Пффф… Юджи, не пей кофе на ночь и перестань корчить из себя звезду в поднебесье. И все у тебя будет прекрасно.
- Да у меня и так прекрасно все вроде.
Это было правдой. И самое удивительное – твои слова никогда не обижали, даже если были довольно резкими. Наверное, дело все в тебе самом, потому что ты удивительный человек, который даже пинок под зад может дать мило улыбаясь. Ты – мой джокер в рукаве.

- Хи кажется от тебя без ума.
- Мне тоже кажется.
- Неужто бинго?
- Он недавно уехал.
- И что будешь делать?
- Позвоню Ямаде.
- Опять выворачивать себе сознание?
- Ну, ты же не можешь приехать…
- Я могу и так с тобой говорить.
- Мне нужен кто-то живой рядом.
- Юджи, заведи себе кота, поставь ему блюдце с молоком, и спокойно встречайся с Хизаки. Не будешь одинок, по крайней мере.
- Я тебя что, раздражаю?
- Крети-и-ин.

С таким неповторимым оттенком нежности, боже мой. Никто никогда так меня не называл, этим идиотским словом, которое по идее призвано обидеть, но я улыбаюсь. И мне почти хорошо от того, что на другом конце города есть ты.



Three.


Все чаще у меня появляется чувство, что мой психолог надо мной смеется. Наверное, это просто мнительность, либо уже паранойя, но, ловя его взгляд, мне становится ощутимо не по себе, как будто я подопытная мышь, а он – биолог. И который год опытным путем он проверяет, сдохну ли я на двадцать седьмой день эксперимента, или продолжу бегать и радоваться жизни в пластиковом лабиринте, заодно оплачивая по счету.

- А вы никогда не думали о том, чтобы жениться, завести семью?
- Почему я должен был об этом думать?
- Каждый мужчина вполне естественно предполагает, что когда-нибудь у него будет жена и дети. Когда вы поняли, что не хотите этого?
- Не знаю. Я всегда это знал.

Хизаки наклоняется ко мне, целуя в уголок губ. Я закрываю глаза. Ему нелегко дался этот жест, пока что он все еще смущается показывать мне свои чувства.
- Твоя улыбка, она порой какая-то искусственная. Как перед фотокамерами.
Верно, все верно. Она просто приросла к лицу.
- Если хочешь, я могу и не улыбаться.
- Нет, не хочу.
- Тебя невозможно понять.
Но как-то вот он это умеет, даже неловкими фразами, замечаниями, разбудить во мне не раздражение, а нежность. Еще немного, и наверное я смогу ему доверять.
- Ты любишь меня?
- Ты же сам знаешь…
- Я хочу ответ.
Гитарист садится рядом, расслаблено откинувшись на спинку дивана. В бокале – холодный мартини с кубиками страсти на дне. В моей гостиной нет камина, высотный дом на него не рассчитан, а вот уютно светящий бежевым светом торшер – есть. И коньячная комната тонет в осенней сладостной истоме нежности, в очередной раз давая мне понять, что и в моей жизни есть кто-то, кто всегда и во что бы то ни стало, будет со мной. Даже если я предам, даже если брошу, даже если, не умея любить, начну мучить.
По его воспаленным губам, я уже вижу, что он весь последний час думал обо мне. Когда нервничает, у него есть привычка кусать губы.
- Конечно, да. И еще, ты невыносим.
- Как же ты меня терпишь?
- Сам диву даюсь.
И да, да, черт побери, он все-таки ни капли не похож на Маю.
Над городом чернеет ночь, Хизаки уже, конечно, не поедет домой. Наблюдая за ним, я знаю, что ровно через четыре минуты, именно четыре, а не пять, он поставит стакан, оборачиваясь ко мне и впиваясь взглядом в глаза, хотя лучше бы делал это губами – к губам. Он задумчив, нетороплив, себе на уме, но в самые интимные минуты, когда мы вместе, видно, что он вовсе не бесчувственный.
- О чем ты думаешь, Принц? – Длинные пальцы Хизаки скользят по моей шее, убирают за ухо прядку волос.
- Не зови меня так.
Мой смех звучит резко, на ум приходят слова Ямады о том, что я требую слишком много любви и преклонения. Может быть, обращение Хи как раз от того и идет? Какой я, к черту, принц?
Ты посоветовал мне завести кота и спокойно встречаться с Хизаки. Может, это было бы и неплохим ходом, но я даже животное не могу завести, потому что за ним некому будет присматривать. Уж скорее, я заведу себе кого-то, кто станет присматривать за мной.
Хи гасит торшер. Я понимаю, чего он хочет сейчас больше всего, и встаю с дивана, перехватывая его за талию, прижимая к стене. От горячего дыхания на шее хочется улыбаться, и это уже не та «улыбка для фотокамер». Во время занятий любовью мы почти не разговариваем, и так лучше, но он все время что-то шепчет невнятно – то кусая губы, то запуская пальцы мне в волосы, то неловко царапая. Мне не важно, я в эти минуты вообще не думаю. Вот и сейчас – ведя его спиной в спальню, я только удивляюсь про себя, до чего легко он сдался по прошествии всего нескольких дней.
- Хизаки… - Лицо, шея, плечи, талия, бедра. Магический шифр имени, ток по спине напряжением в двести двадцать. Ответный стон на ухо, простыни сминаются под нашими телами. Это уже не спорт. В спорте не выгибаются раненым зверем, вскрикивая на всю спальню, в спорте на плечах не остаются кровавые бороздки, в спорте не сбивается до такой степени дыхание. Я падаю вверх, раскинув руки, ветер бьет в лицо, заставляя закрыть глаза, прижавшись губами к влажному плечу. Ямада… вы просто идиот. Вы ничего не понимаете.
- Хотел бы я понять, почему именно ты. Какой смысл в том, что между нами происходит.
Голос хриплый, еще прерывающийся не восстановленным дыханием. У губ гитариста танцует серебристый дым, сильные пальцы сжимают сигарету, держа ее на весу.
- Незачем искать смысл в смысле.
- Да, наверное… А это точно необходимо?
Как ни странно, я моментально понимаю, о чем он. Приподнявшись на локте, внимательно вглядываюсь в знакомое до последней черточки лицо.
- А ты сможешь иначе? Тогда одевайся и уходи. К себе.
- Ками… я ведь просто спросил.
Встав, заворачиваюсь в простыню, подходя к панорамным окнам. На востоке небо уже посветлело, появились легкие розовые облака. Еще час и встанет солнце. Невыносимо. Даже осенние ночи стали какие-то совсем короткие.
- Просто так даже кошки не рождаются.
Странно, но я думаю не о том, что для Хизаки я – кислород, которым он боится дышать. Я думаю почему-то о тебе.
- Ну что ты. – Он подходит сзади, кладя руки на мою талию. А мне хочется, чтобы это были твои руки.
Какого черта?..
- Хи, ложись спать.
- Да что случилось? – Этот извечный всплеск непонимания.
- Я просто хочу подышать.
Интересно. Интересно, а ты далеко меня пошлешь, если я рискну позвонить сейчас и сказать, что в очередной раз просто хочу услышать от тебя, какой я дурак?
Сигарета тлеет, закручивая вверх петельки. Хизаки ждет меня в спальне, наверняка даже встав и одев халат, ходит из угла в угол, как тигр в клетке, мучаясь и не понимая, что опять на меня нашло. Но я не могу объяснить. Не могу понять, почему всякий раз, стоит мне целиком и полностью довериться человеку, которого я люблю, и который любит меня – позже появляется досадное чувство провала. Как будто весь восторг на самой верхней точке подрубают на корню. И я всерьез подумываю сейчас о возможности одеться, спуститься вниз и провести остаток этой ночи, плавно переходящий в утренние предрассветные часы, на лавочке в парке рядом с моим домом, позвонив тебе, и выслушав порцию ругани, взяв с тебя слово приехать как можно скорее. Это было бы замечательно.
- Замерзнешь.
На плечи мягко ложится плед, накинутый заботливыми руками Хизаки. Потянувшись, ловлю его за пальцы, сжимая теплую, чуть шершавую, но вместе с тем удивительно нежную ладонь. Она крупнее моей, и в отличие от моих – пальцы у гитариста теплые.
- Хи, ты знаешь, я…
- Я знаю. И я все понимаю, может быть, даже лучше тебя самого.
Наверное, поэтому я, в конечном счете, его и выбрал. Ты понимаешь меня с полуслова, а ему мне даже эти полслова произносить нет нужды. Сжимая в руке его ладонь и вместе с тем длинные кисточки пледа, я понимаю, что всю жизнь искал именно Хизаки.

- Вы часто произносите слово «прости»?
- По работе – никогда. В личной жизни достаточно. Даже, наверное, слишком.
- При этом вы сознаете свою вину?
- Не всегда, чаще всего это просто способ сгладить ситуацию.
- А исключения?
Джокер.
- Никаких исключений.



Four

Подмена меня кем-то другим воспринимается исключительно как личное оскорбление. Но оно настолько умело замаскировано, что со стороны будто бы и не видно.
Репетиции-концерты-фотосессии-репетиции-концерты-репетиции-концерты-съемки для телевидения. Это какой-то круг, словно лошадь раз за разом по известному маршруту, наматывая километраж, заранее зная, каким будет следующее мгновение. Исключение составляют выступления – каждое из них неповторимо. Но это настолько краткий миг сладости, которому тут же суждено потонуть в горечи, из нее и вынырнув, что не стоит даже говорить, будто в нем одном и таится весь смысл.
- Устал?
- Нет.
Хизаки никогда не отвечает правду, даже когда пот градом льет с него, а глаза сами закрываются от напряжения. В горле пересохло, и дышу я, кажется, так, словно только что раз десять пробежал стометровку.
Вместо того чтобы побыть с гитаристом, я смотрю на тебя и Юки. Вы пьете минералку, не сводя друг с друга глаз. Черт знает, почему, это так неистово меня злит. Он никаких прав на тебя не имеет, он вообще тебе – никто. Ты понял?..
- Юи, можно тебя?
- Зачем?
- Надо.
Джокер становится тузом. А туз всегда может побить тут же рядом находящийся новый джокер, убирающий с лица черную прядку волос.
Мне жарко, а еще противно, гнусно, обидно, и хочется взять тебя за плечи и трясти, вытрясти попросту ответ, какого черта – Юки? Но у тебя такое лицо, совершенно не понимающее, светлое и вместе с тем доброе, что слова-упреки застревают у меня в горле, обжигая грудную клетку невысказанностью.
- Что стряслось?
«Я. Тебя. Ревную. Дурак».
- Ты свободен завтра?
- …Что?
Обычно, когда надо мной смеются, я готов если не убить, то хотя бы хорошенько поставить на место. Но против твоего тихого смеха устоять невозможно.
- Ты меня за этим вытащил сюда?
- Так свободен?
- Я пока не могу сказать. Но если что – ты же сам всё знаешь.
- Значит, позвоню?
Ладонь в черной гипюровой перчатке аккуратно убирает с моего плеча светлый витой локон. И весь шум вокруг разом сжимается до размеров спичечного коробка – незаметного и еле слышного своим деликатным стуком спичек внутри.
- Камиджо, ты иногда до нелепости напоминаешь мне наивного ребенка. Можно подумать, если я скажу «Нет, не звони», это возымеет эффект.
Если бы не улыбка, появившаяся на твоих губах в этот момент, я бы подумал о возможности зацепиться за эту фразу, но…
Неужели все-таки ревную?
Хизаки читает меня как открытую книгу. И возвращаясь, я первым же делом наталкиваюсь на его пристальный, какой-то вызывающий взгляд.
- Что? – Просто потому что не выдерживаю. Ну что за привычка, в самом деле, отмалчиваться и прожигать взглядом, как будто нельзя просто взять и высказать все свои претензии.
- Ты хоть бы вид делал, вроде же должен уметь играть.
- Ты о чем?
В гримерке пусто, ты обычно переодеваешься и снимаешь грим позже, а Теру собрался раньше всех, упорхнув в неизвестном направлении. Я иногда так завидую его беззаботности. Хотел бы я так же порхать по жизни, словно мотылек, не боясь обжечь себе крылья.
- Хизаки, либо ты сейчас говоришь, какая муха тебя укусила, либо быстро собираемся и едем домой. Или ты к себе сегодня?

- Вы с вашим партнером живете вместе?
- Нет.
- По его или вашему желанию?
- Мне необходимо иметь личное пространство. Всем это нужно.
- А вы не думали что, возможно, он думает иначе?
- Мы оба взрослые люди, какой смысл играть во влюбленных подростков?..
- Вы легко засыпаете вдвоем?
- Ужасно трудно. Я привык спать один.

Я люблю Хизаки в образе. Когда он становится таким, каким его все привыкли видеть, мне хочется делать всякие милые глупости, например, подарить ему букет лилий или тихо сказать «dear my princess» за пару секунд до выхода на сцену. Dear. My. Princess.
Но когда он снова становится самим собой, перекидывает освобожденные из прически волосы на плечо, стоя ко мне в пол-оборота и застегивая пряжку джинс – я испытываю совсем другие чувства. Как будто я та самая Алиса из сказки, находящаяся где-то на уровне рамы и никак не в силах решить, куда же больше хочется – в мир реальный или зазеркальный.
- Ты себя дураком показываешь по отношению к Юичи. Неужели думаешь, не заметно?
- Что именно?
- Что тебе волю дай, и ты бегать за ним будешь. Уже бегаешь.
Это говорит ревность. Ревность уже не одну неделю сводит Хизаки с ума. Усмехнувшись, я беру свой телефон, пролистывая какие-то недавно сделанные фотографии, на которых почти на всех – ты, ты и я, я. Но это только мои фотографии.
- Дурак здесь ты, Хи-тян.
- Неужели? А ты думаешь, он тебе все еще «друг»?
Существует на свете такая вещь как центрифуга. Это когда в замкнутое пространство усаживают человека, пристегивая накрепко, а потом крутят и мотают с дикой скоростью, проверяя, насколько этот самый человек выносит физические нагрузки. Обычно таким образом проходят испытания будущие космонавты. Я отнюдь не собираюсь к звездам, но сейчас в моей голове все вертится и кружится как после доброго часа на центрифуге.
Я уже полностью одет, грим снят, волосы расчесаны и в небрежном беспорядке падают на шею и плечи. Остались только темные очки в руке, и я быстро их надеваю, пряча взгляд за темными стеклами.
- Не понимаю, о чем ты.
- Прекрасно ты все понимаешь. Но, скажу тебе, шансов у тебя нет, мой дорогой. Ты совсем не знаешь Ю, а ведь думаешь, что знаешь…
- Может, хватит говорить загадками?
Хизаки улыбается уголками губ, застегивая пуговицы на рубашке. И в эту минуту он все-таки похож на Маю – так же блестят темные глаза в предвкушении вот-вот сказанных слов, призванных выбить у меня почву из-под ног. Но есть существенная разница. Хи не хочет причинять мне боль, а Маю этим только и жил.
- Он никогда и ни за что не променяет Юки на тебя.
Я не выдерживаю, я вылетаю из помещения, хлопнув дверью так, что сыплется штукатурка. А в голове эхом звучат слова Хизаки, наверное, точно так же, как у него сейчас эхом в сознании отдается этот хлопок двери. И поделом.



Five

- Вам необходимо знать, что вы всегда и везде – номер один?
- Да, без этого я чувствую себя отвратительно.
- Вы это демонстрируете?
- Да. Жалуюсь, что никому не нужен.

В моих венах пульсирует психоз. Я чувствую, как он бьется вместе с пульсом, норовя вот-вот вырваться наружу. Мне необходим сейчас мой джокер, просто для того, чтобы сжать его в руке, чтобы коснуться глянца, чтобы проверить, что он – мой. Не крапленый, не подмененный, не нарисованный от руки.
Днем город плавился от жары, а сейчас его рвет на части пронзительно холодным ветром, треплющим волосы, заставляющим слезиться глаза. Это от ветра всего лишь, не более того. Потому что именно такие слезинки нежно собираются в уголках глаз, мерцая, словно бриллианты. И плевать, даже если сейчас мне хочется от души что-нибудь сломать.
Я слишком близко подпустил Хизаки к себе. Это начинаешь понимать, когда человек вычисляет твое слабое место и безошибочно бьет в него. И таких понятий как «маленькая месть» просто не может быть.
Будь я женщиной, это было бы нормально. Даже, я бы сказал, в порядке вещей. Но от того, что я мужчина, сразу резко возникает эта проклятущая снисходительная улыбка. В конце концов, почему нельзя быть мужчиной с тяжелым женским характером?

- Юи? Ты мог бы приехать сейчас ко мне?
- Ты там что, напился?
- Нет.
- А что за…
- Просто мне хочется тебя увидеть.
- Мы же час назад виделись, на концерте. Забыл?
- Приезжай.
- Я не могу, Ками.
- Тогда я выпрыгну из окна.
- Прыгай.

Пластиковый корпус трубки трещит от соприкосновения с противоположной стеной. Но этот треск ничто по сравнению с тем, как сейчас все вокруг меня трещит и рушится, хороня меня под своими обломками.
У меня есть три варианта будущего развития событий.
Первый: я могу позвонить Ямаде и в очередной раз извинившись, изложить суть проблемы под названием «Знаете, доктор, я, кажется, влюбился в еще одного лучшего друга. Вам смешно? Мне тоже».
Второй: позвонить Хизаки и сказать, что приеду через час. И еще добавить, что свет не видел большего кретина, чем Юджи Камиджо.
И третий: остаться дома, лечь спать, внеся прошедший день в черный список, и наутро проснуться, как ни в чем не бывало, с осознанием того, что джокер – он один, любовник нынешний, а так же друг, коллега и единомышленник – тоже один.
А самое смешное, что все три варианты смешны, нелепы и нереализуемы. На такой случай всегда есть запасной вариант, план «Б», спасательный круг – называйте, как хотите. У меня он существует в форме звонка от тебя через пять минут, на мой почти разбитый домашний телефон.

- Я тебя убью.
- Хорошо. И купи что-нибудь к чаю.
- У тебя там что, пожар?
- Да.
- Потоп?
- Да.
- Конец света, а никто не заметил?
- Можно и так сказать.
- Скоро буду.

Наверное, это был самый длинный час в моей жизни.
- Ты - наглая, эгоистичная хнычущая скотина, ломающая мне все планы, ради тебя я должен нестись через полгорода, чтобы сидеть и твердить, сколько на самом деле достоинств ты в себе совмещаешь, ух, как же я тебя сейчас ненавижу, открывай давай, я внизу!
На одном дыхании, и сердце тут же радостно подпрыгивает в груди. Только ты один способен наговорить столько всякой чуши в домофон.
- Ну? Где пожар? Где потоп? Где конец света? – Бесцеремонно отдавая мне в руки коробку пирожных, ты скидываешь плащ, проходя в комнату, а за тобой летит тонкий шлейф духов. Одуряющий запах дождя на кусте жасмина.
- И почему это «самый-самый» встречает меня в халате и растрепанным? Куда Хизаки делся, почему не у твоих ног? Поссорились, что ли?
- Представь себе.
- Я пойду мылить тебе веревку, а ты пока поставь чайник.
Сжимаю в руках коробку, чувствуя волны заразительной, исходящий от тебя энергии, цветной нитью свивающиеся с моей бешенной радостью. Ну, вот и как бы это объяснил мой дорогой Ямада-сан?
- Юичи, а ты как всегда забыл, что я сладкое не…
- Соленые орешки в кармане пальто. Две упаковки.
- Я обожаю тебя.
- Не забудь тогда упомянуть в своем завещании.
- Дурак.
Это странно, но только с тобой я могу говорить обо всем и ни о чем. Странно, но только с тобой мы пьем чай, сидя на ковре в гостиной, и мне плевать, что будет, если случайно опрокинется чашка. Странно, но я смотрю на тебя в эти минуты так, словно вижу впервые. И впервые же замечаю, насколько яркие у тебя глаза, и как мне трудно отвести взгляд.
- Твоя беда в том, что ты так и остался ребенком.
- Почему? – Мятный чай обжигает мне губы.
- Потому что только дети могут быть такими безжалостными.
- Ты про Хизаки?
- Не только.
- А про кого еще?..
Улыбаешься, мотнув головой и натягивая на запястья рукава и так уже растянутого свитера. Я помню его у тебя уже бог знает сколько, и почему-то всегда в такие вот странные и почти что меланхоличные вечера ты в нем. У вас с Хизаки у обоих карие глаза, но совершенно разное выражение – его взгляд жжет меня, а твой заставляет медленно тлеть. И это удивительно приятно.
Подвинувшись чуть ближе, я без стеснения кладу голову к тебе на колени, чувствуя, как спустя секунду в моих волосах уже скользят твои пальцы. Невесомо, едва касаясь. Но сегодня почему-то по шее проходит дрожь.
- Знаешь, мне Хизаки одну вещь сказал.
- Какую?
- Что я тебя совсем не знаю.
Даже не видя сейчас тебя, я знаю, что ты улыбаешься по секрету, уголками губ. И на глаза падает каштановая прядка.
- Может быть и так. Нет, скорее всего, даже точно.
- И еще, что ты с…
- Ну?
Пальцы замирают.
- С Юки.
Какого черта сейчас, здесь, в моем мире, это имя звучит так неуловимо нежно? Словно шум сухих осенних листьев в парке – тот самый звук, который я люблю даже больше, чем шум дождя и биение сердца.
- И что с того?
- Так это правда?
Твоя рука тверже сжимает мне подбородок, повернув лицо к себе и заставляя все-таки взглянуть на тебя снизу вверх. Резко становится жарко.
- Ты садист и подлый убийца. Что ж ты делаешь.
И прежде чем я успеваю сделать вдох, а сердце отбивает ударом сбившийся ритм – моих губ осторожно касаются твои. Мои соленые – к твоим сладким. В ушах шумит, но это уже не шорох листьев. Это осенний полуночный блюз.
- Почему убийца? - Только это и крутится в мыслях, а позже произносится мною вслух, в тот миг, когда ты размыкаешь поцелуй, часто дыша.
- Потому что ты убиваешь, и сам того не ведаешь.
- Кого?
- Меня.
Комната резко сжимается до крохотного пяточка на ковре, где ты сидишь, а я - на твоих коленях, словно поверженный на невидимой войне с самим собой. Сквозь приоткрытую створку балкона долетает запах дождя и его шум. Все-таки пошел.
- А Юки?.. – Боже, насколько сейчас это формально.
- Я никогда не променяю его на тебя.
Хизаки был прав. Мне зажмуриться хочется, насколько он был прав. Я и в самом деле так плохо знаю тебя.
- …Но если бы я мог полюбить его хоть вполовину так же.
Запретное слово «любить». Я даже не понял сразу, как оно прозвучало, едва ли не слившись с раскатом грома – несильным, но ярко выделившимся среди бархатного шепота дождя. Который год замечаю, что осенью особенно сладко мучиться. Одухотворенно.
- Поцелуй меня еще раз. И я отпущу тебя домой.
- Ты и вправду дурак. – Ладонь, нежная и пахнущая жасмином, скользит по моей щеке. - Неужели думаешь, я теперь уйду?..



Six

Осень – пора, когда несбывшиеся мечты берутся за руки и водят хороводы, обманывая своей значимостью.
Осенью самое время влюбляться «последний раз».
Осенью лихорадочный всплеск чувственности заставляет карточный домик рассыпаться, а джокер приносит джек-пот.
И последнее. Если за окнами осень – значит, можно всех послать к черту на пару недель.


- Ямада-сан, я бы хотел прекратить наши сеансы.
- На какое-то время?
- Насовсем.
- Чувствуете, что в силах и сами справляться?
- Наверное, я всегда это мог.
- Мой телефон на случай если захотите вернуться…
- Нет, в этом нет нужды. У меня остался мой джокер.
- Что?
- Джокер. С ним не страшно идти ва-банк. Да с ним в принципе ничего не страшно.

back