Запястья Камиджо пахнут ванилью. Юки уже несколько дней не может отделаться от этого сладкого запаха, подозрительно принюхиваясь каждый раз, как вокалист подходит слишком близко или просто случайно оказывается рядом. Это все паршивая привычка мешать в кофе ваниль-порошок, хотя ни один нормальный человек так кофе не готовит.
Еще Юки не высыпается, потому что в последнее время не может и боится засыпать, знает ведь, что во сне обязательно будет что-то, от чего он проснется ночью, таращась в потолок и хватая ртом воздух, как выброшенная на берег рыба. Например, как сегодня.
Сегодня ему снился Камиджо, медленно и обстоятельно делающий ему минет, стоя на коленях. Это казалось настолько диким и невероятным, что Юки не сомневался ни секунды - все происходящее всего лишь нелепый и яркий сон, но намеренно не собирался его прерывать. Любопытство или скрытые желания понять, ощутить, каким может быть Юджи в постели, подстегивало все сильнее, пока, наконец, Юки не проснулся, тяжело дыша и понимая, что только что кончил. Кончил от того, что ему снился чертов вокалист в непристойном, диком виде, но отделаться от пошлой картинки перед глазами не было никакой возможности.
Спать драммер в ту ночь так больше и не лег.
- Юки-кун, прием? Ты вообще с нами?
Перед глазами мелькает растопыренная пятерня Теру, и Юки приходит в себя, даже не заметив, как ушел в задумчивость, гадая, спал ли вокалист хоть раз с мужиками, или исключительно выделывается.
А Теру надо все-таки что-то ответить.
- Тут я. Не выспался просто.
- Опять?
Когда Хизаки так смотрит, хочется отвернуться и по-детски попросить лидер-сана прекратить подглядывать за чужой тайной. Какое счастье, что он не телепат, - думает Юки, слегка закатав рукава рубашки и ударив по тарелкам, медленно приходя в ужас от мысли, что хоть кому-то что-то известно.
Они разогреваются пока без вокала, у Камиджо есть еще полчаса свободных, и он опять пьет свой чертов кофе с ванилью. Кто наливает кофе в большие кружки? – автоматически думает драммер, вспоминая крохотные чашечки эспрессо в кофейнях. А сладкий, пудровый аромат ванильного порошка, кажется, заполонил все вокруг, опустился облаком, и отчаянно хочется хоть чего-нибудь горького. И Юджи еще утверждал, что не любит сладкое. Да он сам по себе слаще любого десерта, и отражается это во всем – сладкий запах духов, сладко-карамельный оттенок волос, едва-уловимо, сладко тронутые улыбкой уголки губ. И нет, это не приторная улыбка, которую принято считать вульгарной. Это просто отражение чувств, эмоций во всем – утра, репетиции, друзей, и кофе. Камиджо кофезависимый, и даже удивительно, что курит он ради эстетики самые легкие сигареты, Юки же дымит как паровоз, рассеяно поняв однажды, что скуренный фильтр по вкусу напоминает пережаренные зерна арабики.
- Юки.
- А?
Музыка резко обрывается, Хизаки, будто случайно ведет медиатором по струнам, заставляя свою гитару жалобно завизжать.
- Ты из ритма вышел, Ю не может играть в разнобой с тобой. Да что с тобой сегодня такое творится?..
Кто, Хизаки. Кто.
- Просто собраться не могу. Перерыв, может?
Жасмин чуть удивленно приподнимает брови, одним таким жестом выражая неподдельное удивление. Юки еще никогда просто так не заикался о перерыве.
- Десять минут.
Камиджо за сегодня не сказал толком ни слова, вот и сейчас молча ставит свой стакан черного керамического стекла на стол и выходит следом за Теру из репетиционной. Юки, оставшись один в комнате, замечает, что свой кофе вокалист не допил, а сигареты оставил на подлокотнике кресла. Зачем-то.
В окно хлещет солнце. И все вроде бы, такое привычное и знакомое до мелочей: белый диван - прихоть Камиджо, когда они только въехали в это помещение; круглый прозрачный столик у стены с вечно царящим на нем бардаком, среди которого можно найти таблетки от головной боли, ручки, россыпь запасных медиаторов, какие-то листки с очередными почеркушками вокалиста; музыкальный центр и микшер-пульт, которые, Юки как сейчас помнит, тащили они на своем горбу из прежней студии Applause Records…
Внезапно как-то драммер ловит себя на мысли, что его окружает один Камиджо. Он везде – в вещах, в мыслях, в воспоминаниях. А теперь уже и в снах.
Иметь эротические фантазии, это еще не повод думать об их воплощении в жизнь. Выходя из репетиционной, и закуривая прямо у перил лестницы, Юки убеждает себя, что Юджи ему не интересен ни капли, и ему совершенно все равно, в чем тот спит, а главное, с кем, чем моет голову, что готовит по утрам кроме этого своего сладкого кофе, запах которого не в силах забить даже сигаретный дым.
Надо меньше пить. Или больше. Вчера он выпил на ночь совсем немного, но и этого хватило, чтобы воспаленное воображение подсунуло очередной сюжет, и отвязаться от образа обнаженного и развратно раскинувшегося на постели Камиджо оказалось сложнее, чем заставить себя работать как обычно.
К концу дня Хизаки довольно отметил, что все всё могут, если захотят. А Камиджо опять, не сказав ни слова, кроме опостылевшего «до завтра», первым исчез за дверью. К подстилке очередной побежал, - мстительно думает Юки, дернув посильнее застежку куртки и поднимая ее до самого горла. Странно, но почему-то теперь от мыслей, с кем трахается их прекрасный вокалист, он тоже не может избавиться.

Юки никогда не любил Осаку, и разрывается между высоким и низменным. С одной стороны, классный клуб с большой заполняемостью, отличные условия, хороший звук зала. А с другой – номер с Камиджо через стенку, это то еще испытание психики и выдержки.
- Что у тебя за духи? – Спрашивает он как-то раз, не успев себя остановить, и тут же жалея об этом вопросе.
Камиджо если и удивляется, то никак не показывает.
- Tresor. А что?
- Сладкие очень.
- Это шлейф таким кажется. Знаешь, они очень хитрые. Тут сразу идет «главная нота», без начальной.
Расстегнув пару пуговиц на рубашке, Юджи подходит к столику, служащим ему одновременно и обеденным и гримировочным, и достает из ящика духи, чуть отнеся руку и брызнув себе на шею. Юки залпом проглатывает остатки энергетика из банки, чувствуя, что пора бы в свой номер. И вообще, это идиотская идея была – прийти к вокалисту просто так, учитывая, что через полчаса им уже надо начинать собираться.
- Чувствуешь?
Возможно, Камиджо преследует какую-то цель. Может, просто пора давно привыкнуть к этой черте его характера – он же рисуется всегда и везде, причем чаще непреднамеренно. Просто такой характер. Юки уговаривает себя таким образом, отчаянно стараясь оставаться невозмутимым, даже когда Юджи присаживается к нему на ручку кресла, обхватывает за плечи одной рукой и заставляет прижаться, уткнуться носом в шею. Юки кажется, что он только что нырнул на дно Тихого океана без акваланга.
- Ну, чувствуешь?..
На шее у Камиджо нервно бьется венка, пальцы зарываются в волосы драммера, потянув и заставляя оторваться. Они смотрят друг другу в глаза, Юджи облизывает губы, и отчего-то вместо запаха духов Юки чувствует только запах ванили.
- Чувствуешь меня, Юки?..
У него и губы на вкус такие же, как Юки всегда считал – мягкие и сладкие, теплые и холодные одновременно. Он судорожно вздыхает, дернув вокалиста к себе и насильно усадив на колени, неожиданно распахнув глаза. Пальцы Камиджо сжимаются на его члене, массируя сквозь одежду, так ошеломляюще мягко и в то же время грубо, не давая забыться полностью.
Он хочет что-то сказать, но не успевает. Юджи поднимается с его колен, легко скинув рубашку на кровать, и садится на край постели, откинувшись на руки. Его глаза лихорадочно мерцают, черные, расширенные зрачки, кажется, заполняют всю радужку.
- Я хочу, чтобы ты меня трахнул.
И это единственное, что сейчас кажется верным. Единственное, на что находят отклик мысли Юки. Он совсем не думает, что в дверь вот-вот постучат, кто-то войдет и увидит, как милый и позитивный ударник стаскивает джинсы со своего коллеги, разводит ему ноги, и наклоняется, прижавшись губами к дрожащему животу. Он – мужчина, страстно желающий сейчас другого мужчину, хотя никогда, ни разу за всю жизнь не испытывал однополых влечений.
Сдержанная развратность Камиджо сводит с ума, Юки тихо рычит, вылизывая внутреннюю сторону его бедра и неожиданно кусая. Но вокалист не издает ни звука, только сильнее вцепляется руками в покрывало, комкая его.
- Юки…
Барабанщик уже не в себе. Опустив одну руку вниз, он накрывает свой пах, чувствуя, что в штанах уже до ужаса тесно.
- Юджи, ты такая сладкая блядь…
- Юки!
Знакомые пальцы сжимают плечо так, что становится больно. Юки чуть дергает им, возбуждение тянет по нарастающей. А Камиджо даже там пахнет так сладко и искушающее, что хочется немедленно его раздеть, взять в рот, сжать бедра и заставить двигать ими, все быстрее, похотливее…
- Юки, черт тебя побери!
Он открывает глаза, тяжело дыша и видя склонившегося над собой Камиджо, какого-то странно бледного, и вообще странного. Одетого и встревоженного.
- Ты курил что ли пакость какую?
Это сон. Это опять гребаный пошлый сон.
- Нет… - Он делает попытку приподняться с кровати, оглядывая номер. Свой номер в гостинице Осаки. - Я просто…
- Ты просто проснуться десять минут не мог, пока я тебя тряс.
Вот, значит, откуда взялся этот запах, так внезапно очутившийся во сне. Юки садится на кровати, слегка помотав головой, и вдруг с ужасом понимает, от чего Камиджо выглядит таким ошарашенным.
- Я говорил что-нибудь? – Спрашивает ударник, покосившись на часы, и вдруг вспомнив, что сегодня концерта вообще нет. Он завтра.
А Камиджо красноречиво молчит, пожав плечами и отходя подальше, к окну, раздергивает занавески и садится на подоконник. Стало быть, говорил, - делает вывод Юки, и падает обратно на смятую подушку.
- Ты знаешь, кажется, у меня проблемы.
- Я вижу.
- Но это мои проблемы, не твои.
- Ты так считаешь? Значит то, что ты меня трахаешь у себя во сне – это ничего такого?
Юки никогда не краснел, но чувствует, что сейчас просто залился бы краской, если бы мог. Но смутиться – смущается, и очень сильно, хотя внешне никак не показывает, непринужденно вставая, взбивая подушку, и потянувшись за сигаретой.
- Ты извини, я в номере буду… - Вместо ответа на прямой вопрос говорит он, вспоминая, что Камиджо ненавидит, когда вещи пахнут сигаретным дымом.
Он никогда не думал, что все зайдет так далеко. Ну почему, почему его разбудил не Теру, не Хизаки, или даже хотя бы Юичи? Уж последний бы поизмывался на тему бормотаний в полудреме, но что молчал бы – это точно. Хизаки смолчал бы по определению. А Теру смутился бы так, что свалил из комнаты раньше, чем драммер открыл глаза, и понял, что у него опять встал на Камиджо во сне.
- Ты любишь ваниль? – Внезапно спрашивает Юджи, чему-то улыбаясь и закинув ногу на ногу, по-прежнему сидя на подоконнике.
Это запрещенный прием. Удар ниже пояса, как бы пошло не звучало.
- Я не пробовал. Так что не знаю.
- Она так пахнет, что ты не мог ее не почувствовать, когда я делаю кофе. – Помолчав, Камиджо легко спрыгивает с подоконника. – Есть в этом номере электрический чайник?
- Зачем тебе?
- Хочу сделать тебе ванильный кофе.
- Юджи… прости за то слово. Вырвалось.
Он не собирался извиняться, но вышло как-то само. А извиниться за что-то, значит, признать, что виноват. Но разве можно быть виноватым во влечении, которое прорывается в сферу бессознательного и выходит слишком яркими, слишком реалистичными сновидениями?
- И вообще, я бы лучше просто выпил чего-нибудь и завалился спать. Так надежнее, и можно избавиться от снов…
Но Камиджо уже уходит, вероятно, к себе в номер, за пакетиками кофе и ванилина. Потому что вода в электрическом чайнике медленно, но неумолимо закипает.
Юки зло вытаскивает полотенце из шкафа, и идет в холодный душ, успокаиваться, очень надеясь, что вокалист ничего не заметил, слишком пораженный тем, что во сне его называют сладкой блядью. Прижавшись спиной к холодной кафельной стенке и дрожа до зубной дроби от ледяной воды, барабанщик проклинает все на свете, понимая, что все еще возбужден, и слегка водя ладонью по члену, закрыв глаза. Это совершенно точно, нервы, и надо меньше пить. А может быть, больше.

И все же, нет – запястья Камиджо пахнут Tresor, а ванилью только кончики пальцев. Он готовит кофе, поставив две кружки на стул, временно исполняющий роль прикроватного журнального столика, и немало не смущается тому, что сидеть на постели у человека, который видит в тебе объект сексуальных фантазий, несколько не принято.
- Какая разница, сколько раз по часовой, и сколько против мешать? Это же простой растворимый кофе… - Бормочет Юки, нарочно отсев подальше, но все равно ощущая себя в ванильном облаке.
- Согласись, так гораздо приятнее.
- Смотря что считать приятным.
Каждый думает в меру своей испорченности. Но сейчас почему-то любая фраза из уст Камиджо и любой ответ на нее воспринимается Юки двусмысленно. Если это кризис среднего возраста, для него как-то рановато. Если второй переходный, когда тянет на свой пол, то поздновато, - думает барабанщик, наблюдая за пальцами Юджи, сжимающими ложку. Но тянет, как ни крути, как ни уговаривай себя. Тянет так, что он с трудом сдерживается, как бы не воплотить в жизнь тот сон, где перемешались страсть, похоть, желание, и еще какое-то странное чувство. Камиджо никогда не снится ему в гриме и образе, и так даже еще хуже – если бы снился, как мило и благопристойно можно было бы спихнуть все на одноразовое впечатление. Юки знает, что даже Хизаки иногда подолгу провожает вокалиста взглядом, когда тот становится таким, каким его привыкла видеть публика.
- Расскажи мне.
Юки настолько задумался, что даже не сразу улавливает абстрактный вопрос вокалиста, и только спустя пару секунд, очнувшись, смотрит на него непонимающе. Но в глубине души что-то странно ёкает. Только бы не…
- Что тебе рассказать?
- Как это было. В твоих снах.
Твою мать.
Ванильное облако смыкается над головой, но Юки чувствует, что вот-вот вместо ванили будет красный перец чили.
- Забудь об этом. Не думай, что меня такие сны радуют.
- А совсем не радуют?
Провокатор чертов. Ну, как можно быть таким прелестно-развратным скромником? Хотя, наверное, никто бы не назвал Юджи Камиджо скромным.
- Если бы мне снилась какая-нибудь девица с пышной грудью, факта нервов и неконтролируемых снов это бы не изменило.
- Но тебе же не девица снится, а я. Кстати, твой кофе готов. И я хочу, чтобы ты попробовал.
Камиджо передает ему чашку, а Юки, невольно скользнув по шее вокалиста взглядом, вдруг замечает бьющуюся венку, точно такую, к какой он прижимался губами во сне.
- Навязчивое желание – худшая форма болезни. Она, в конце концов, перерастает в одержимость, и с этим уже трудно бороться.
Юки на мгновение замирает от этих слов, поднеся чашку к губам. Запах кружит голову – горький кофейный и пряный ванильный, смешиваясь, создают какую-то удивительную гармонию. А может, и в самом деле попробовать?..
- Хочешь сказать, нам надо просто переспать, чтобы я перестал трахать тебя во сне?
- Нет уж. «Просто переспать» - не годится.
Если бы Юки не ожидал в глубине души такого поворота событий, он бы сразу же обжег пальцы, разлив кофе, почувствовав горячее дыхание вокалиста, опалившее ему щеку и шею, а потом едва заметные деликатные прикосновения губ к мочке уха. Он бы разлил кофе, так и не попробовав, довольствуясь только тонким запахом кончиков пальцев, если бы не решил, что пора всему положить конец. И хватит ловить шлейфы за хвост, может быть, и в самом деле, пора с этим покончить.
Что у тебя за цель, Юджи? – хочется ему спросить, но вместо этого ударник ставит почти полную чашку на стул, разворачивается всем корпусом, и сжимает плечи Камиджо, дергая на нем рубашку. Как-то раз ему снилось, что он грубо запускает пальцы в эти карамельные волосы, тянет вниз, заставляет Юджи встать на колени между его раздвинутых ног. Фетиш. Юки делал так с женщинами, и сомневался, что подобное обращение им нравилось. Значит, вряд ли понравится и Камиджо, но… Он ведь сам просил рассказать всё.
Тихо вскрикнув от неожиданности, вокалист покорно опускается перед кроватью, чуть зашипев, намекнув, что не стоит выдирать ему волосы. И это шипение, недовольство, отголоски боли заводят Юки еще сильнее, хотя он ведь по природе совсем не садист.
- Ты знаешь, что тебе делать. – Голос дрожит, но не сильно. А вот губы уже пересохли.
- Не знаю. Скажи мне.
- Юджи…
Камиджо чуть приподнимается, с силой опираясь руками в колени драммера, и облизывает губы. Слаще пахнет ванилью. И Юки сдается.
- Расстегивай.
Зубами. Вот именно, зубами. Барабанщик на миг задыхается от возбуждения – такого в снах не было. В снах вообще все было по-другому, и в половину не так, как сейчас.
Молния джинс едет вниз с трудом, Юджи закрывает глаза, улыбаясь. Играет или нет, Юки не разберет, чувствует только, что сейчас перед ним на коленях какой-то другой Камиджо – не тот, которого он знал, а скорее, тот, который позволял совершенно все в этих плотских сновидениях.
- Ты принял душ и еще влажный… - Камиджо прижимается губами в животу ударника, целуя, нарочно водя языком по впадинке пупка и ниже. Подняв руки, сжимает его предплечья, заставляя откинуться назад, на кровать, задирает футболку, расстегивает пуговицу на штанах, стаскивая на самые бедра. И замирает, подняв взгляд, нарочно глядя из-под ресниц каким-то шальным, не похожим на себя взглядом.
- Юджи… - У Юки уже нет сил выносить эту пытку, ему кажется, что он готов вот-вот кончить, как подросток, в самом деле.
- Терпи. Ты же хотел этого.
Посильнее разведя колени, чтобы было удобнее, Камиджо склоняется над распластанным по постели Юки, будто одержал над ним победу, и теперь празднует ее. Это и в самом деле победа, долгая и кропотливая, иначе и быть не могло. Иначе заставить понять, что заниматься сексом во сне просто так с кем-то – это что-то да значит.
Он горячо дышит, гладя Юки по бокам, потянув пояс джинс еще ниже, открывая самый низ живота и дорожку волос, спускающуюся к паху. Прижимается, вылизывает, внимательно следя за реакцией, мнет и ласкает твердый уже член, с тайной усмешкой определив размер и еще сильнее сжал ладонь. Юки глухо стонет, дернувшись, и Камиджо тут же ослабляет пальцы.
- Я этого делать не просил. – Немедленный срывающийся шепот в ответ.
Ах, вот так, значит.
Юки кажется, что он сам поднимает бедра, и даже сам помогает себя раздеть, оставаясь унизительно голым и открытым. От этого в теле рождается какая-то дрожь, и до безумия хочется схватить опять Камиджо за волосы, притянуть к своему паху, и грубо уже приказать делать хоть что-нибудь. Но тот и так делает, и раньше, чем Юки успевает все это подумать.
Он столько раз чувствовал это во сне, но даже не подразумевал, как велика разница. И насколько губы Юджи нежнее и горячее, чем могло показаться.
- Черт тебя возьми… Камиджо… - Драммер стонет, неожиданно сам для себя, ритмично приподнимаясь, словно желая толкнуться поглубже.
Вокалист царапает его и сам тихо гортанно стонет, вылизывая головку, настолько пошло, что хочется попросить его заткнуться. Но Юки молчит, сцепив зубы, и только на локтях приподнимается, чтобы посмотреть.
Снилось ему все тоже совершенно не так. Потому что так, как реальный, настоящий Юджи, еще никто не делал ему минет, настолько самозабвенно и с полной отдачей, будто это все, чего он хотел в жизни.
От каждого движения внизу живота дергает легкая судорога, пальцы на ногах сами поджимаются, и до безумия хочется выпустить стоны. Особенно когда Камиджо резко обхватывает раздвинутые бедра, обнимая, и пропускает член Юки в горло, задерживая дыхание и плотно сжимая губы. Драммер все-таки потрясенно вскрикивает разок, откинув назад голову.
- Юджи, ты чокнутый…
- Нравится?
Голос у него хриплый, полузадушенный, но в нем сквозит такая неприкрытая страсть, что Юки может только кивнуть, кое-как подняться и потянуть Камиджо к себе ближе, сперва на колени, а потом на постель. Раздевает он его тоже слишком торопливо, будто боится не успеть, но вокалист не сопротивляется, только обнимает за шею, жадно целуя в губы. Юки чувствует вкус ванили, кофе, сигарет, и еще - свой собственный, от чего хрипло стонет и рывком приспускает с Юджи штаны, обнажив острые выступающие косточки.
- Ты белье никогда не носишь, или специально для меня?
Тяжело шептать, когда хочется посильнее напиться возмутительным поцелуем.
- Я же ходил за кофе…
И все-таки ты сладкая блядь, - но этого Юки уже не говорит вслух, расстегнув несколько пуговиц на рубашке вокалиста, а потом просто не выдержав и дернув так, что мелкие пуговки рассыпаются по постели. Приподнявшись на локтях, он смотрит на Камиджо, словно никогда не видел раздетым, гладя по груди пальцами, плавно переходя вниз и ухмыляясь, касаясь напряженного члена.
- Быстрый ты.
- Два месяца ждал…
Два месяца назад Юки впервые приснилось, что он занимается сексом с Камиджо, прижав его лицом в стене и энергично врываясь в него. Тогда он еще не видел его лица, но знал, что снился ему именно вокалист. Страшно обалдевший, он проснулся в то утро, сильно проспав, а на репетиции все косился на коллегу, смущаясь еще сильнее и припоминая отдельные детали. Например то, что во сне Юджи просил драть себя как можно сильнее.
- У меня нет ничего с собой… - Приподняв ноги вокалиста и положив себе на плечи, Юки не может удержаться, тут же начав целовать его колено, поглаживая двумя пальцами между ягодиц. Юджи кажется очень узким, словно у него чертов первый раз.
- Я же тебя приласкал. Давай.
Убийственная пошлость. Сглотнув ком в горле, Юки вдруг чувствует дикое желание поцеловать Камиджо, наклоняется и целует, поразившись отзывчивости его губ, не успев подумать, со всеми ли он так, или по какой-то непонятной причине только с ним. Судорожно охнув в поцелуй, Юджи морщится, когда Юки входит в него пальцами, растягивает и мелко толкается глубже, поддерживая за талию одной рукой. Юки чувствует, замирает на миг, и снова начинает давить, мягко двигать, прижавшись губами к манящей пульсирующей венке на шее вокалиста, слегка выгнувшись. Чувствует животом его член, трется, стараясь хоть так доставить немного удовольствия. И Камиджо тихо постанывает под ним, расслабляясь и впуская, позволяя все на свете.
Юки не спрашивает, больно ли, потому что даже если и больно – для обоих это уже не имеет никакого значения. Прижавшись плотнее, так, что между ними, кажется, только покрытая испариной кожа, они движутся навстречу друг другу, идеально поймав ритм, срываясь на стоны, не в силах уже сдерживаться. Да и к чему?
Камиджо кажется, что никто никогда еще так его не брал, вот именно так – приподнявшись на руках, с силой прижавшись к бедрам, входя до самого конца, причиняя одновременно боль и заставляя растворяться в кайфе простого желания отдаться, подставиться, позволить трахать себя грубо и нежно, быстро и медленно, не важно, в самом деле, как – лишь бы только это было. Только бы чувствовать. А Юки понимает, что ни с кем никогда не испытывал такого головокружения, когда и жарко, и тесно, и хочется рвануться вперед, и наоборот отстраниться, заставив просить и скулить о продолжении, целовать припухшие губы, скулы, веки, везде ощущая сладкий запах духов и орхидейной пряности. Ваниль делают из цветков орхидеи, и цветок этот подходит Юджи гораздо больше, чем пресловутые розы.
- Я кончу сейчас… Камиджо… - Он целует вокалиста за ухом, все чаще и чаще дыша, быстрее двигаясь, загоняя темп, слыша на задворках сознания, что Камиджо уже вскрикивает от каждого толчка, и крики эти сладкие, протяжные. Так не кричала в его руках ни одна женщина, Юки и не знал, какой сладкий у Юджи голос, когда он применяет его так.
Сильнее обхватив драммера ногами за талию, Камиджо с трудом кладет ладонь себе на низ живота, надавив и ахнув, а потом сжимает свой член, готовый в любой момент спустить, и держится из последних сил. Хочет доставить удовольствие. Хочет, чтобы было незабываемо. Но Юки и так этого никогда не забудет.
Он кончает, резко толкнувшись последний раз и замерев, дрожа мелкой дрожью и слыша на краю сознания какой-то сорвавшийся, болезненно-восторженный стон Юджи. И в ту же секунду чувствует теплую сперму на своем животе.

- Юки… Ты смотрел «Ванильное небо»?
- Нет, кажется. Не помню.
Юджи прикрывает глаза, раскинув руки и даже не думая прикрыться. Он не знает, сколько по счету райских небес, но точно уверен, что седьмое как раз ванильное. Дело не только в сексе, по большому счету - даже совсем не в сексе. А в чем конкретно, сказать не может никто, но желание прижаться к плечу Юки никуда не уходит. К Юки, который точно так же лежит рядом и курит, вторую или третью сигарету за последние десять минут, не зная, что говорить. И вообще, нужно ли.
- А твой… как к этому отнесется? – Он на ощупь тушит сигарету, вспомнив о, должно быть, уже остывшем кофе.
- Кто мой?
- Ну… кто-нибудь.
- Я сейчас временно свободен.
- Правда?
- Правда. Если только у тебя нет желания как-нибудь еще позвать меня на ванильный кофе.
- Я бы позвал, но привык пить кофе дома.
- Идет. Я приду.
Камиджо улыбается, придвинувшись немного, и прижавшись щекой к желанному плечу. Более странного объяснения в любви в жизни Юки еще не было.

back