У одиночества цвет осенних сумерек. На вкус оно как разжеванное гранатовое зерно. На ощупь – холодные простыни.
Человек по имени Ниимура Тоору знает это.
И то, как одиночество колется в горле, словно осколок битого стекла. И то, как накатывает в толпе, пригибая своей тяжестью плечи. И то, как бьется под всей этой плотью острыми крыльями.
Одиночество часть жизни, думает он. Когда ты один, то ты с самим собой. Но в толпе у тебя нет даже самого себя.
Мельтешение тусклых снов, запутавшихся в жухлой траве, прибитых к земле ирисовыми дождями.
Когда пришло это понимание, что он уже ничего не чувствует?
Заканчивающийся в одиночестве день, в пустой темной комнате, из которой выскользнули последние лучи заходящего солнца.
Здесь нет времени, потому что здесь нет тепла.
Чувство равнодушия.
Это похоже на зиму.

***

Для Кё так было всегда.
Он приходит на репетицию, он разговаривает, смеется. Он прижимается горячими губами к микрофону. Он пьет кофе, выращенный в кофеварке, и смотрит в окно, и слышит нескончаемый звук падающего дождя.
Потом он едет со всеми в бар, он разговаривает, смеется. Он прижимает свое тело к телам других людей, он смотрит на мельтешение огней, ощущает толкающую в грудь музыку.
И не знает, жив ли он, или лежит на дне темной, зимней реки.
Иногда он кажется себе тенью на белой стене, иногда – плоской картонной фигуркой, которую кукловод прижимает к экрану в театре теней. Чтобы повеселить публику.
Тоору чувствует, как одиночество созревает, набухает внутри него. Когда он кричит, то ощущает, как это одиночество сжимается и пульсирует. И тогда, чтобы дать ему выход, он режет это тело и эту плоть, потому что на какое-то время это приносит облегчение.
Иногда ему хочется знать, как долго это сможет продолжаться, сколько времени пройдет перед тем, как одиночество распорет его на части и высвободится из его тела.

***

Кё сжимает микрофон. С такой силой, что белеют костяшки пальцев.
Иногда ему кажется, что если он отпустит микрофон, то тут же упадет. И тогда его прохладное, стеклянное тело разлетится на сотни осколков. Он представляет себе, что скажут остальные, когда это случится; шок и потрясение на их лицах. Сегодня эта мысль кажется ему особенно забавной. Он растягивает губы в улыбке.
- Что смешного? – интересуется Дайске.
- Я просто подумал… Все стеклянные вещи рано или поздно разбиваются.
- Наверное, - ритм-гитарист пожимает плечами. – Хотя, говорят, это к счастью.
Он отворачивается, а Кё продолжает смотреть на него.
Иногда ему хочется быть Даем. Тот яркий и красивый. Зимний закат, красное стекло в витраже, апельсиновый сок и медь, звенящая - только тронь - смехом. Дайске вряд ли знает, что такое одиночество.
Кё переводит взгляд на Шинью. И думает, что никогда не хотел бы быть Терачи. Слишком красиво, слишком хрупко, слишком чувственно, как статуэтка из белого золота и слоновой кости. Такое тело не вместило бы всей пустоты, которую знает Кё. Но Шинье этого и не надо - он слишком целостный, чтобы когда-нибудь разбиться.
И Тоору смотрит на Тошию. Большего всего в мире сейчас он хотел бы оказаться в этом теле, выплавленном из бронзы, отлитом в идеальной форме. Быть Тошией, должно быть, так просто... Никаких обязательств, никаких ожиданий. Быть Харой значит жить в мире, где все происходит только для тебя и любой твой каприз исполняется, стоит только взмахнуть ресницами и надуть губы. Тошия и понятие не имеет о том, каково это носить маленькое, неуклюжее тело, и считаться уродом, и учиться смеяться над этим, и разрисовывать свое лицо, чтобы потом спрятаться за этой маской.
И когда Кё поворачивается, чтобы посмотреть на Каору, то понимает, что тот все это время следил за ним. Следил за тем, как вокалист разглядывает остальных членов группы с этой вымученной, неприятной улыбкой на лице.
Спустя мгновение Каору отводит взгляд.
- Перекур закончен, - говорит он. – Продолжаем.

***

- Кё, задержись, пожалуйста, - обращается к нему Каору в конце дня. – Надо кое-что обговорить…
Кё кивает. Он смотрит, как расходятся остальные. Наверное, у них есть какие-то планы на вечер. Кё тоже знает, что будет делать сегодня вечером. Он будет долго лежать в кровати без сна, глядя, как по потолку скользят отсветы проезжающих машин. И когда он наконец уснет, то будет видеть тусклые, незапоминающиеся сны, от которых хочется кричать.
Всего лишь навсегда.
Он наблюдает, как Каору собирает бумаги, складывает в чехол свою гитару. Неторопливые, тщательные действия человека, которому нравится держать все под контролем. Их лидер - это ось, вокруг которой кружится весь мир.
Сумерки за окном сгущаются, становится темнее. Наконец Каору обращает свое внимание на отрешенно ожидающего вокалиста.
- Послушай, Кё, ты сегодня сам не свой… что-то случилось?
- Да вроде нет.
- Ты выглядишь отвратительно, если честно. Остальные тоже заметили это.
Кё смотрит на него и видит перед собой уже немолодого мужчину. На его лице призрачный отпечаток усталости, но глаза смотрят на вокалиста внимательно, озабочено.
- Ну вот, опять ты уставился куда-то в пространство, - Каору усмехается. – Ты уверен, что у тебя все в порядке?
- Не знаю…
Такой ответ озадачивает Ниикуру. Он присаживается на край стола, рассеянно теребит в руках ручку. Кё видит, как его лидер пытается подобрать нужные слова, решить, что делать дальше.
- Может, тебе стоит взять отпуск… отдохнуть?
Вокалист вздрагивает – такое предложение пугает его. Он с трудом может себе представить, как распорядиться отпуском. Больше времени означает лишь больше одиночества. Поэтому он качает головой.
- Не надо, Каору. Это вряд ли поможет.
- А что поможет?
- Не знаю.
Каору встает, проходится по комнате. Голос выдает его раздражение.
- Кё, если у тебя какие-то проблемы, ты можешь сказать мне. В конце концов, это не только твое дело! Хочешь ты этого или нет, но ты связан с группой. Все, что происходит с тобой, отражается и на нас. Надеюсь, ты понимаешь это? Так что, пожалуйста, если я могу сделать что-то, скажи мне об этом! И все что в моих силах…
Кё не слышит его.
Он смотрит через плечо Каору, смотрит, как в свете лампы на столе медленно и лениво кружится пыль.
Он слышит, как вздыхает и грузно ворочается город за стенами студии. И ему кажется, что его тело становится подобно пыли, которая кружится и кружится, медленно и лениво.
Он хочет избавиться от этого ощущения, но не может. Тело застывает, костенеет. И все, чего человек по имени Ниимура Тоору хочет сейчас, это хотя бы на одно краткое мгновение снова почувствовать жизнь.
- … почувствовать жизнь? – растерянно переспрашивает Каору, и Кё понимает, что невольно сказал это вслух. - Что ты хочешь этим сказать?
Пожав плечами, Кё отворачивается к окну.
- Иногда мне кажется, что меня нет… Меня здесь нет. Я не живу. Я лежу подо льдом на дне темной, зимней реки.
Призрак на стекле беззвучно шевелит губами.
- Кё, я не знаю, что с тобой происходит, – медленно произносит отражение Каору, который стоит за его спиной. – Но, может быть, я смогу как-то тебе помочь… ?
Тоору молчит. Он ждёт. Ему некуда торопиться.
- Почувствовать жизнь? Это тебе надо?
Кивок.
В отражении на стекле ему видно, как Каору решительно сжимает губы. А потом он чувствует руки другого мужчины на своих плечах. Тот притягивает Кё к себе, сжимает пальцами плечи. И когда вокалист закидывает голову назад, Каору наклоняется, чтобы поцеловать его в сухие, горячие губы. Потом углубляет поцелуй, касаясь его языка своим, и оба чувствуют вкус кофе и сигарет.
Потом Каору целует его шею, скользит языком к ямочке над ключицами. Его руки задирают на Кё майку, ласкают соски. Прижимаясь спиной к груди другого мужчину, Тоору чувствует биение его пульса, быстрые удары сердца. И вздрагивает оттого, что у него вдруг сводит от желания низ живота.
Ниикура подталкивает его к столу, торопливо сметает рукой все бумаги. И вот уже Кё опирается локтями о стол. Прямо перед глазами – лампа, и ему видна каждая пылинка, которая кружится на свету.
Джинсы сдергиваются. Каору коленом заставляет его раздвинуть ноги – влажное касание, и Кё сжимается, неосознанно пытается податься вперед, чтобы не допустить этого болезненного проникновения, но руки другого мужчины удерживают его бедра.
Кё закрывает глаза. Под сжатыми веками свет становится красным, как за витражным стеклом.
Так эта горячая, опаляющая, и в то же время такая сладкая боль и есть чувство жизни?
Он больше не тень на выбеленной стене. Он здесь, в этой комнате с человеком, который касается его так, что все тело затапливает яркий, полыхающий свет. Под этим светом лед на зимней реке идет трещинами, гранатовые зерна набухают и лопаются, рвутся красные нити судьбы, и все кукольники мира безвольно опускают бумажные фигурки.
И нет ничего, кроме чувства опаляющей, равнодушной и невыразимо прекрасной жизни.
… а потом Каору собирает разбросанные на полу бумаги, а Кё молча наблюдает за ним. Он думает, что возможно стоит произнести какие-то слова благодарности, но они остаются у него во рту, перекатываются под языком, теплые и круглые, как морская галька.
Каору аккуратно складывает листки в ровные стопки, раскладывает по ящикам стола, методично и неспешно. Наверное, ему тоже некуда торопиться.
У одиночества цвет осенних сумерек. На вкус оно как разжеванное гранатовое зерно. На ощупь – холодные простыни.
Человек по имени Ниикура Каору знает это.

back