Мы сидели в студии, записывали песню. Я записал свою партию и пошел в коридор покурить - на подоконнике сидел Тошия, тоже курил. Я подошел к нему, прикурил сигарету, посмотрел на него. Выглядел он паршиво – потрескавшиеся губы, мешки под глазами, взгляд совсем пустой. Именно из-за этого взгляда я не любил смотреть на него последние годы – меня отталкивала эта пустота и безжизненность. Я почему-то вспомнил, каким его взгляд был раньше – живым, любопытным, глаза так и горели. Ему всегда все было интересно, он ни минуты не сидел на месте и всем нашим успехам радовался за пятерых. Мы тоже радовались, как дети, но Тошия всегда был самым живым из нас. Только это было давно, тогда, когда у нас еще была мечта, когда мы надеялись, что когда-нибудь мы будем выступать на огромных площадках, перед огромной аудиторией, и не только на родине, но и за границей. А потом наша мечта сбылась. И все эти крупномасштабные концерты на заграничных площадках, которые когда-то были мечтой, стали работой. Рутиной. И его глаза потухли.
- Тошия-кун… А помнишь, как мы выступали в Осаке в девяносто девятом? Мы так радовались, что собрали такой огромный зал… Мечтали, что дальше будет еще лучше… Помнишь?
Не знаю, зачем я это сказал. Чего я вообще к нему прицепился? Ни с того ни с сего вспоминаю, что было десять лет назад. Он, наверное, подумает, что я сошел с ума. Не знаю, что в результате он подумал, но он посмотрел мне в глаза. И мне было так жутко смотреть, как из его мертвых глаз катятся слезы.

back