Я встретил ее морозным апрельским утром. Было на удивление холодно. Небо было настолько серым и безразлично ледяным, что казалось неподвижной фотографией, приклеенной к потолку. Сверху сыпалась редкая снежная крошка, попадая за шиворот. После вчерашней перепалки в офисе настроение сквернее было сложно представить. До сих пор так и вижу перед собой надменно вежливое лицо Хирамото-сан, нашего менеджера. И как он, смиренно сложив руки, говорит не глядя на нас, что последний написанный материал не соответствует жанровым нормам, которых придерживается PS. Така пытался разрулить ситуацию и найти компромисс, но я встал и ушел, хлопнув дверью. Даа, глупо наверное получилось…
«Ты совсем как ребенок! Ты категорически не способен отвечать за свои поступки!» Чьи же это слова? Кажется, именно так говорил кто-то, когда уходил от меня. Как же ее звали?.. Не помню, это было так давно. За последние три года я привык делить постель со своим одиночеством. Последнее время все чаще изменяя ему с работой. О боже, с каких пор музыка стала для меня работой? Я забывался в восторге, когда ласкал пальцами гриф гитары, упивался звуком. Каждая наша песня – мое детище, горячо любимое, взлелеянное долгими ночами вдохновения. А теперь я чувствовал наваливающийся на меня груз опустошенности, растущий день ото дня. Show must go on. Покривляться перед камерой? Поцеловать Кою на сцене? Запросто. Именно, народ требует шоу.
«Аой, езжай-ка ты домой и проспись как следует. Возьми перерыв на недельку или можешь посочинять на дому» — сказал мне тогда Рейта. Тогда все были так гипертрофированно добры ко мне, обращались как с больным. Может, я и правда болен?
Но на следующий день проспаться не получилось. Открыв глаза в 7.00, я, провалявшись в постели час, так и не сомкнул их. Словно по инерции тело само понесло меня по привычному маршруту в моей скромной квартирке. Нет, так не пойдет. Хотя бы сегодня не быть роботом.
И с этой мыслью я оделся и вышел на улицу. Постояв немного, согревая дыханием пальцы, я все же двинулся на стоянку. И спустя 10 минут уже ехал к морскому берегу, на окраину Токио. Стоя возле машины на набережной я бездумно смотрел на кромку воды. Легкие волны падали на песок, оставляя после себя пенистую полоску, быстро лопавшуюся, словно мыльные пузыри. Даже очки не спасали глаза от терпкого холодного ветра. Да, наверное, на море всегда ветер таков, что заставляет зажмуриваться. От блаженства или от невыносимости. Я и сам не заметил, как закурил. Дурацкая привычка. Сигареты прочно укоренились в моем рационе. Сознательно я понимал, что надо с этим кончать, но пальцы сами тянулись в карман к заветной пачке. Наверное, я бы даже во сне смог зажечь и выкурить сигарету не просыпаясь.
Вот так, выбрасывая третий бычок, я заторможено сообразил, что картина перед глазами где-то изменилась. И я удивленно заморгал, когда мой взгляд выделил у самого края берега силуэт в черном плаще нараспашку. Девушка брела по щиколотку в воде, иногда взметая вверх брызги и счастливо улыбаясь. Она кружилась, разведя руки в стороны, будто желая обнять кого-то. Прибрежный ветер метал белые точки из стороны в сторону, но все они только усиливали контраст белесого берега и черного плаща. Увидь я такое лет десять назад – подумал бы, что она не в себе, да и черт бы с ней. Но сейчас меня как будто за ворот дернуло и бросило вперед. Перемахнув через ограду набережной, я трусцой побежал напрямик. Всего в двух шагах от нее я остановился, переводя дух. И медленно осознал, что не знаю, зачем спустился. Так и стоял, выдыхая едва видимый пар, пока она вдруг не обернулась и с интересом стала меня разглядывать.
— Вы, должно быть, замерзли? – Спросил я, рассматривая ее лицо. Она не была похожа на японку. Естественные округлые черты начисто отличали ее от кукольно пухленьких лиц, которые всегда представлялись мне, когда речь заходила о людях маленького роста. А она едва макушкой доходила мне до подбородка. Но на довольно складном японском она ответила:
— Нет, не стоит беспокоиться, господин незнакомец. – И одарила меня улыбкой тонких, порядком посиневших губ.
— Но вода холодная?..
— Ну и что? – Вот так просто, одной фразой свели на нет весь арсенал разумных, уместных и привычных слов.
Я растерялся, переступая с ноги на ногу и глядя на нее сквозь солнечные очки. Ни синоптики, ни здравый смысл не предвещали сегодня солнечной погоды. Но необходимость скрывать глаза уже вошла у меня в привычку.
— Вы любите снег? – Ее голос вывел меня из оцепенения.
— В начале апреля надо признаться не очень… - Хорошо, что она не видела моих глаз, чье идиотское выражение, а я был в этом уверен, отпугнуло бы ее. Или… рассмешило?
— У природы нет плохой погоды. –И вновь – с улыбкой. Она делала ее лицо ещё яснее, но вместе с тем отрешеннее.
Я всегда замечал, что когда смотрел ей в глаза, никогда не чувствовал ее взгляда. Не потому, что он был невесом, а потому, что она смотрела будто сквозь меня. Этот умный и безумный одновременно взгляд я, наверное, не забыл бы никогда. Карие глаза. Но не темные, какие я привык видеть повсеместно. Цвет их был мягче, словно молочный шоколад, который она так любила.
— У вас такое выражение лица, будто вас сегодня ограбили.
— Можно и так сказать. – Улыбка тронула мое пытавшееся казаться серьезным лицо. – У меня украли смысл жизни, но это случилось довольно давно.
— И кто же?
— Люди. Кто ещё способен на такую подлость?
— Воистину. – Она рассмеялась и вышла на песок. – Я Хиэ.
Холод. Вот так значит? Мы никогда не называли друг друга по именам, хоть каждый из нас знал, что написано у другого в паспорте. Но простое «Здравствуй» всегда было мне куда ближе, чем нелепое синтетическое «Доброе утро, Такая-То-чан!»
— А я Аой. – Мы неспеша направились к моей машине. Кажется, я без слов пригласил ее выпить кофе, а она – без слов согласилась. Только в машине она надела обувь и посмотрела на меня с энтузиазмом: «Едем!»
— Едем. – Согласился я, возвращаясь той же дорогой, которой совсем недавно сбегал от жизни, доведенной до автоматизма.
То утро в кофейне в Йойоги запомнилось мне в единственном цвете – бежевом. Быть может, потому, что ее шарф, кофе со сливками в чашке и вся обстановка вокруг носили именно этот оттенок. А может быть потому, что этот цвет пробуждал во мне чувство гармонии. Что все на своих местах, именно так, как нужно.
Вернувшись домой, я обнаружил, что день деньской до меня пытался дозвониться Руки. А потом уже и все остальные по очереди, оставив на автоответчике рекордное количество записей. Почему-то именно сегодня я понадобился всем и сразу. И почему-то мне было на это плевать. Проигнорировав ещё около пяти звонков, я исчерпал свой запас безразличия и лениво снял трубку.
— Сугуру, слушай, тут такое дело… - С ходу серьезный тон вокалиста неприятно напомнил мне о работе. Оказалось, что у нас в график вклинилось незапланированное шоу в конце недели, и вроде бы всем неудобно мешать моему отдыху, но и дублера я себе до сих пор не нашел. Ох уж эти шоу! Японская публика любит подробности. Хлебом их не корми, дай узнать очередную деталь твоей личной жизни. Вроде того, какой маркой зубных щеток ты пользуешься или на какую ногу первой одеваешь ботинок. Эта страсть до мелочей медленно перерастала в фетишизм. Я любил интервью в серьезных журналах, где интересуются творческой концепцией или технической стороной музыки. Но на телевидении в таких шоу ты должен улыбаться так, чтобы у фанатов сводило скулы от умиления, или дурачиться, участвуя в идиотских конкурсах. Не сказать, чтобы я делал это совсем против воли. Выходя на любую сцену ты перестаешь принадлежать себе, ты и твои амбиции – это уже не ты. Ты – это люди, смотрящие на тебя восторженно, оценивающе, с неприязнью. Но… Я все отчетливее понимал, что вместе с этим неизбежно теряю что-то важное.
— Да, хорошо. Я понял. – Я старался ответить так, чтобы голос не выдавал никаких эмоций. Короткие гудки в трубке раздались незамедлительно. Наконец-то.
Просыпаясь на следующее утро, я испытывал острое чувство дежа-вю. За окном было так же серо и пусто, настроение по-прежнему оставляло желать лучшего. Даже подушка точно так же валялась на полу, хоть я и засыпал с ней в обнимку. Воспоминания вчерашнего дня терялись в облаке беспорядочных мыслей. Как будто если бы они случились очень давно или были подсмотрены мною в какой-нибудь мелодраме.
— А ну-ка, повтори. – С вызовом пробормотал я себе под ном, вновь доставая ключи от машины.
Сегодня шел дождь, мелкий, похожий на водяную пыль. Зонт открывать постесняешься, а сам вымокнешь до нитки рано или поздно. Выезжая на набережную, я ещё издалека заметил силуэт женщины, стоящей под зонтом. Пара метров и у меня не осталось сомнений – это Хиэ. Она стояла лицом к западу, словно встречая меня, идущего к ней на восток. Остановившись, я вышел из машины и приветливо улыбнулся:
— Сегодня, кажется, снова сменилось время года.
— Нет ничего удивительного. – Она пожала плечами. – Просто апрелю вы небезразличны.
Ломаный, почти детский смех, он был ей так к лицу. Несмотря на черный наряд, она не выглядела мрачнее. Черный цвет будто был дорисован поверх ее самой иным художником, нисколько на ней не отражаясь.
— Почему черный? – Спросил тогда я.
— Он не мешает мне черпать настроение из того, что я вижу. Будь на его месте любой другой цвет, я бы видела мир субъективнее.
Стоило мне ступить под ее зонт, как дождь хлынул стеной. Город вдалеке скрылся за серой пеленой, и только море было спокойно, казалось бы нетронутое ни единой каплей.
— А чем вы занимаетесь?
— Я.. Я сочиняю музыку. – Отчего-то неловко признался я.
— А я пишу стихи. – С улыбкой ответила она, предупреждая мой вопрос, который я бы никогда наверное не задал. Эта ее простота и непредвзятость всегда располагали меня к беседе, в каком бы настроении я ни был. Я чувствовал, что рядом с ней можно быть кем угодно, но вместе с тем ч ощущал потребность быть искренним. Наверное, я боялся потерять себя настоящего. Потерять его в тысячах «я», которые мне когда-либо доводилось примерять. Бросить его в общую стопку за ненадобностью. И этими разговорами я пытался сделать себя нужным хотя бы одному человеку на земле.
Всю неделю мы не договариваясь встречались на набережной. И подолгу разговаривали, и так же подолгу молчали. Просто потому, что это было приятно – молчать с правильным человеком. Это не было томным молчанием влюбленных или неловким молчанием двух замкнутых в себе людей, пытающихся наладить контакт. Это были диалоги без слов, когда каждый оставался при своем и в то же время понимал другого. Каждую нашу встречу шел дождь. Или снег… Или невесть какие ещё виды осадков.
— Кажется, ваша осень затянулась. – Сказала мне как-то она, ловя капли дождя в ладонь. – А вы – роза, вы должны цвести.
Я отчетливо помнил, что ее короткие волосы от влажности завивались кудрями. Прическа, делавшая ее похожей на персонажа романтического аниме, становилась от этого ещё более нереальной. Идеально неправильной.
И так, мало-помалу, приближался день Х. Когда я снова должен был надеть костюм, принять выражение лица подоброжелательней и выйти в свет. «Ничего особенного, очередное испытание», - повторял себе я. Но состояние мое слишком напоминало паническое. Мои точки отсчета, которыми я отмерял себя годами, дали сильный сдвиг. Отчего-то заклинания, повторяемые мною на протяжении вот уже семи лет, не действовали. На душе было неспокойно, тревожно. И меня преследовало бесконечное ощущение нехватки чего-то. Чего-то очень важного. Из-за этой своей рассеянности я мало понимал суть происходящего.
— О, как вам нынешний апрель? – Спросил ведущий.
— Hie. – С пространной усмешкой ответил я.
Именно. Хиэ. То, чего мне не хватает и по сей день.
Остаток шоу я просидел словно в трансе, невпопад отвечая на вопросы или же вовсе игнорируя их. После съемок ребята накинулись на меня с вопросами, уж не случилось ли у меня чего. Случилось, но это слишком личное, слишком оно… моё. Избегая новой порции повсеместной заботы, я сослался на усталость и просто сбежал. Нет, не к морю. Но в ночной город, пешком. Мне хотелось вдохнуть обратно весь дым, всю весеннюю грязь, весь яд неоновых огней, от которых я почти исцелился, глядя на море из-под черного зонта. Ужасно тянуло курить. Она никогда не возражала, если я все-таки закуривал при ней, но какая-то врожденная порядочность, а может желание казаться чуточку лучше, сдерживали мои аппетиты. Сегодня же мне хотелось вдыхать никотин с удвоенным рвением. Поддавшись искушению, я открыл новую пачку, с педантичной аккуратностью зажег одну сигарету и жадно затянулся.
В ту ночь я безудержно дымил, бесцельно шатаясь по самым людным районам Токио. Этот город никогда не спит, и тогда он радушно принял в свои объятия ещё одного заблудшего. Решив не возвращаться домой, я сразу направился к морю. Идти пришлось долго, но меня это только воодушевило. Докуривая последнюю в пачке, я подходил к набережной. Как я и ожидал, в такую рань здесь было пусто. Не знаю, сколько я сидел там, свесив ноги с ограды. Когда она пришла, солнце было уже высоко и по небу безмятежно проплывало одно-единственное облако.
— Здравствуй. – Я повернулся к ней. Сегодня плащ на ней был оранжевым, словно апельсин. Я не суеверен, но тогда мне подумалось - а вдруг это знак свыше?
— Доброе утро. Ты сегодня ранняя пташка. – Даже ее улыбка казалась абсолютно иной.
— Я всю ночь долго пытался сочинить кое-что…
— Что же? – С учтивым и в то же время искренним любопытством она посмотрела на меня.
— Как мне лучше сказать «Я люблю тебя»?
Я ожидал любой реакции – от смущения до полного безразличия, но она, как всегда, сказала все по-своему:
— Ты уже сказал. Так, как оно должно звучать в твоих устах.
Тогда мне показалось, будто солнце обратило весь свой свет разом на меня. Казалось, пришла моя весна. Последующий месяц был для меня чудесным возрождением. Работа кипела. Не так, чтобы мы уладили все разногласия с PS, но альбом шел на запись ударными темпами. Я снова понемногу начал понимать свою музыку. Чувствовать, о чем она и для чего она. Быть может, мы научились нести себя в этих звуках, нашли наконец-то тот идеальный баланс сил. Не забывая обходить рамки цензуры. И волки сыты, и овцы целы – не худший исход. И каждый мой день был наполнен частичкой ее, Хиэ. У нас не было показушно серьезных походов в дорогие рестораны или знакомства с друзьями друг друга, но что-то было у нас такое, чего мне хватало с лихвой чтобы жить.
Когда и где же я потерял ее? Была ли она у меня или просто шла рядом, поддерживая, давая поверить в какую-то сказку. Не знаю, это было так непохоже на всю мою жизнь… Я не слышал от нее слов «люблю». Мне было достаточно самому говорить их, за нас обоих.
В тот день почему-то снова пошел дождь. И мы снова встретились на берегу. Все было так, как я к тому привык.
— Знаешь, я люблю тебя. – С улыбкой повторил я, не считая в который раз признаюсь в этом. Я чувствовал себя идиотом, но это было приятно и только ободряло меня.
Но вместо привычной молчаливой улыбки она нахмурилась, и взгляд, обращенный ко мне, попал прямо в цель. Не было того сквозного всезнающего отрешения. Были только глаза. Глаза серьезного не по годам ребенка и их цель – взрослый мужчина, влюбившийся, словно в первый раз.
— Меня нельзя любить. – Тихо, с расстановкой произнесла она.
Сказать, что я был удивлен – значит, ничего не сказать. Но я был слишком погружен в собственное счастье, потому и не придал этому значения. Ей были не свойственны перепады настроения. Она, словно пространная нимфа в бушующих водах, безмятежно блуждала посреди разъяренной стихии жизни. Я подумал, что даже у таких людей случаются срывы, и я готов простить ей такую роскошь. Пусть бы и за свой счет. Более мы не вспоминали об этих словах до самого конца встречи. Это было словно временное наваждение, как маленькая туча, на миг заслонившая собой огромное солнце. Я оставил ее у дома и, по возвращении домой, почти сразу заснул.
Утро показалось мне серым и безжизненным. «Снова дежа-вю» - подумалось мне. Только сейчас, вспоминая все это, я понял, что я прожил альтернативный вариант своей жизни. То, как все могло бы быть, если бы я был другим. И, наконец, очнулся ото сна. Как будто вышел из кинотеатра, досмотрев фильм, вновь возвращаясь к тому, откуда пришел.
Выглянув в окно, я ничего не заметил кроме унылого пейзажа, просто пропитанного сыростью погоды. И только выйдя на улицу понял, что ступил на неотвратимую дорогу. У меня под окнами красовался раскрывающийся цветок, нарисованный на асфальте цветными мелками. И под ним иероглиф – “hana” (цветок). Ее не было на набережной, и я почему-то сразу понял, что она ушла. Я протрезвел от дурмана, кружившего мне голову в течение месяца. И она больше никогда не появлялась там, в месте наших встреч.
Я не мог понять - что же она хотела сказать этим рисунком. Да и сейчас сомневаюсь, действительно ли я понял ее, мое видение морозного апрельского утра. «Ты роза, ты должен цвести» - говорила она мне. Что это было? Напутствие радеющего за меня человека? Или просто размышления астральных сфер, случайным образом сошедшихся над моей головой? Была ли она так искренна со мной, как я считал?
Теперь, глядя на рисунок спустя время, несметное количество концертов, фотосессий, снова концертов я понял кое-то, чего не видел тогда. Во что и не поверил бы, услышав. Она – мой распустившийся цветок. Единственный и оттого ещё более прекрасный. Воспрянувший из пустоты и погибший в моих руках. Моя фиалка.

back