Посвящается: Для того, кто значит для меня так много.
Моему самому лучшему и любимому другу.

- Куда ты?...
Шорох торопливо собираемых по всей комнате бумаг.
- Дела, Дайске, дела.
Изящные пальцы сминают, отбрасывая в сторону, чем-то неугодивший исписанный мелким почерком лист. Тонкие брови хмурятся, образуя некрасивые складки на лбу. Взгляд темных глаз сосредоточен. Грация изящных, отточенных и быстрых движений так помогает, когда спешишь. Например, позволяет уворачиваться от стоящих в самых неожиданных местах предметов мебели. Вчера ведь еще они были совсем не здесь, по крайней этот стул точно. Ну где же чертовы документы?...
- У тебя всегда дела. Когда последний раз мы выходили куда-то вдвоем?
Сидящий в глубоком, продавленном еще поколением назад кресле, вздыхает, и ставит локоть на неудобный и жесткий подлокотник, подпирая длинными пальцами подбородок. Следит глазами за торопливыми метаниями худощавой фигуры. И мог бы помочь, но... Так не хочется, чтобы он уходил.
- Две недели назад мы ходили с ребятами в тот бар. Тошия еще напился тогда, помнишь?
Раздраженный взмах головой вверх, так что волосы взлетают мягкой волной, приземляются яркими прядями на лицо, и тут же отбрасываются в сторону тонкими пальцами. Память цепляет какие-то мелочи, а не то что важно, когда ты сосредоточен на чем-то. Настойчивость в хрипловатом голосе. Не в воспоминаниях дело, где же бумаги?...
- Помнишь?
- Вдвоем... Я спрашивал, когда мы были где-то вдвоем.
Голос мягок, и совсем не важно, что сидящему в кресле безумно хочется курить. Так что сохнут губы, и рот наполняется неприятным привкусом желчи. Просто... надежда еще есть, она осторожно выглядывает из глубины чуть более темных глаз, ищет ответный взгляд. Надежда на то, что он останется.
Ведь если уйти курить, все будет как прошлый раз. Почти неслышный хлопок входной двери, и он останется один в тишине пустой квартиры. Даже не услышав на прощание тихое "прости"... Он начал забывать, когда они прощались не так. Но это все равно было лучше, чем просто звук закрываемой за ним двери. Ненамного, но лучше. Хоть какая то иллюзия значимости.
- Потом, Дайске. Не начинай снова...
Интонации устало-привычны. Глаза не ищут понимания, столкнувшись со взглядом осторожно-просительных, почти черных глаз. Поворот головы стеклянно напряжен, того гляди разобьется градом мелких осколков. Он так прекрасен, когда скука и раздражение заостряет и без того тонкие черты красивого лица. До остроты смертельно опасной бритвы. Так, что хочется резаться о эти острые грани. Снова и снова. Мечта самоубийцы.
- Твои бумаги в спальне.
Мягкая спинка кресла становится неожиданно и неприятно жесткой, когда он откидывает голову назад, прикрывая ненадежной оградой длинных ресниц пустоту глаз. Как можно удержать, того кто не желает, чтобы его удерживали? Глупость, правда?...
- Спасибо.
Едва слышимое в видимой мягкости тона, неудовольствие. Мог сказать и раньше, до того как легкое раздражение переросло в злость на собственную рассеянность. Шорох шагов по деревянному полу. Недолгие поиски и вот они, вожделенные бумаги. Теперь можно, пожалуй и отправлятся.
Выйти в комнату, остановится около кресла и виновато выдохнуть, согревая воздух около самой щеки. Имитация поцелуя. Имитация нежности.
- Я пошел. Вряд ли вернусь рано. Не жди меня, ложись спать. Прости...
Осторожный кивок головой, прикрытые веки. Совсем ни к чему видеть его виновато-рассеянные глаза. И уж тем более ни к чему видеть, как закрывается за ним дверь. Вот только кружит по комнате, постепенно растаскиваясь сквозняками, легкий аромат парфюма. Да воздух около щеки все еще хранит тепло его дыхания.
Теперь можно идти курить. Разве что еще секунду расслабленно посидеть в кресле. Смиряясь с ощущением одиночества. Так привычно. Так... безнадежно.

***

...Шершавость теплой кожи под пальцами. Давно изученный, но каждый раз заново с благодарностью и лаской исследуемый рельеф любимого тела. Изгиб изящной шеи, впадинка под горлом, выступающие косточки ребер... Ты снова похудел, не бережешь себя... Горловой смех ответом. Да, я знаю, это не эротично говорить об этом сейчас...
...Твердость губ, постепенно смягчающихся под лаской. Ты редко стал улыбаться, знаешь?... Чаще хмуришься, морща гладкий лоб. И потому губы стали как прямая стальная нить. Разве что слегка плавятся от моей настойчивости... Совсем слегка. Уступая, а не принимая мою нежность...

Сон с трудом сдает свои позиции и остается только неохотно открыть глаза, смиряясь с наступлением нового дня. Там, в мечтах было хорошо, а здесь...
Тусклый свет небрежными рваными клочками плывет по комнате, не разгоняя, а скорее добавляя промозглого холода в и без того не жаркое утро. Можно даже не поворачиваться в сторону другой половины огромной постели. Даже лучше не поворачиваться. Чтобы не касаться руками холодной и пустой простыни. Чтобы не прикусывать губ, чтобы не чувствовать... Не чувствовать как рваные обрывки болезненно слабого света просачиваются внутрь. Оставляя после себя тянущее ощущение пустоты.
Нет тебя.
Сердце еще хранит воспоминания о том, что было и другое. Была сонная ласка нежных глаз. Тепло тонкого тела в обьятиях. Хрипловатое "доброе утро"... "Было!", вопит комок глупых мыщц, называемых сердцем. "Не помню", холодно твердит разум. А с комка мыщц спрос маленький, ему кровь положенно в венах толкать, а не о глупостях всяких думать.
Тебя. Нет.
Ледяной пол отзывается ломотой в ступнях ног. Надо бы найти тапки, да вот...
Курить важнее.
Кухонный подоконник еще хранит воспоминания о тепле человеческой плоти. Полночи в окно. Надо же ее кому то отдавать. Жизнь то. Так почему не звездному небу?
Первая затяжка. Сигаретный дым спазмом по пустому желудку. Надо бы поесть... Тихий скрип входной двери. Шлейф холодного воздуха следом за замерзшей фигуркой прорывается в комнату. Оседает на мебели. Теперь здесь долго будет пахнуть осенью...
- Ты ждал меня?
Недоумение лаской в голосе. Приятно, когда тебя ждут. Даже если не так уж и рвался возвращаться. Теперь сбросить надоевшие шмотки. Можно и прямо на пол, слишком устал, не до вежливости.
- Знаешь...
Голос рвется, разлетаясь о ровную гладь стекла. Дыхание рисует узоры на его мутноватой поверхности. Каждый слог наждаком рвет горло.
- Столько дел накопилось, так сразу и не разгребешь...
Перебивает, торопясь договорить. Рассказывает о долгих посиделках с продюссерами, о обсуждении мелочей записи сингла... Спешит, не понимая причин того, почему слова не желают выстраиваться в ровные ряды. Путаются, сбивая ровное течение дыхания. Посмотри же на меня. Посмотри...
- Знаешь...
Слова как будто не долетают до слуха сидящего на подоконнике. Вздрагивает, гася начавший гореть фильтр сигареты.
Надо же, за окном уже осень. Не заметил как наступила.
Не смотреть, не смотреть...
Ведь, когда не смотришь сказать легче. Должно быть легче...
- А потом еще в бар заглянули, ну и застряли там до утра...
Прикусывает губу, замолкая. Не хватает чего-то. Может быть внимательного и мягкого взгляда чуть более темных глаз? Может быть их тихой нежности, в которую можно кричать и оправдываться. Которую можно презирать за покорность, но без которой невозможно дышать...
- Знаешь, я устал, Каору.
Наклон головы, и холодное стекло под лбом. Прошибить бы да вылететь наружу. Этакой большой и нелепой птицей. Лед стекла трезвит, и он слезает с подоконника, расстерянно и неловко вертя в руках свои вещи, вынутые из шкафа. Как будто не его. Но...
Он ведь первый раз уходит.
- Куда ты?
Не вдохнуть, ни выдохнуть. Забыл как дышать. Вот просто взял и забыл.
- Ухожу.
Морщится, от грубой шершавости коротенького слова. И собирая его вещи с пола аккуратно и заботливо укладывает на стул. Чувствуя на себе его болезненно-недоумевающий взгляд. Одевается, твердя про себя "не забыть перчатки, не забыть...". Цепляется за мысль, гоняет ее по кругу, не останавливаясь ни на секунду "не забыть..." И уже вертя их в руках застывает, не в силах сдвинуться с места.
Как же я, как же я без тебя то, а?...
Что-то тоненько ноет внутри, просится наружу. Нет уж, зря я что ли столько времени на это решался?...
Поднимает взгляд, ловя муку его широко распахнутых глаз.
- Но... как же я? Я...
Не сказать, не получается. И вроде рвется с губ, а не сказать. Не помнит значения этих слов жестко сжатый рот. Всего одно слово, чтобы остановить его, но...
- Ты?...
Ожидание. В уголках глазах, на приоткрытых губах - влагой. Снова надежда? Вот живучая тварюшка, и вроде убивали ан нет, живая. Скаже мне. Дай повод остаться. Дай повод вернуться и снова стать твоим. До мутного горьковатого осадка внутри, что зовется так красиво - душа...
- Когда ты заберешь вещи?
Отвести взгляд, сделать вид, что не заметил. Подслеповат стал. Вот не вижу я влаги на твоих ресницах. Не вижу... не вижу!
- Потом, Каору. Все потом.
Разворот плеч, торопливость неверных шагов. Скорее уйти. Выйти на улицу и там забыться холодным воздухом осени. Тогда может быть и удастся сделать вид, что ничего не было. Этих месяцев вдвоем просто не было. Потому что не было этого мифического "вдвоем".
Взмах рукой. Длинными пальцами вверх. Рассечь воздух, бросить его половинки к ногам.
- Прощай.
Пальцами в холодное дерево двери. Не сломать бы, вон как побелели костяшки. И тихим эхом.
- Прощай...
Осторожно закрыть дверь.
Сползти по ледяной стене, прикрывая лицо руками. Теперь можно, теперь нужно даже. Теперь ведь некому видеть. Теперь от слез никому не будет больно. А значит можно плакать, слушая гулкую тишину квартиры. Вторящую такой же тишине внутри.
Нет тебя.
Больше нет.
***

Так много времени с тех пор прошло. Кажется целая жизнь. Да нет, вечность. Жизнь это ведь так мало. Несоизмеримо мало по сравнению с вечностью...
Три года.
Три года с тех пор как... Он остановил себя, запрещая сознанию скользить по неровной поверхности воспоминаний. Ни к чему.
Так много всего произошло. Так много изменилось. Они тоже изменились.
Поначалу было сложно. Смирится с тем, что больше не имеешь прав на теплоту узкой ладони. На нежность темных глаз. Полноте, да и были ли эти права когда-нибудь?...
Не было.
Потом прошло. Утонуло в чужих руках и глазах. Оказалось вымаранным и затертым. Как старые фотографии на дне потрепанного ящика с вещами.
Вот только осень он не любил до сих пор.
Легкий шорох шагов рядом.
- Вспоминаешь?...
Перевести взгляд, улыбнуться, отрицательно качнуть головой. Мои маски не хуже твоих теперь, Каору. Посмотри мне в глаза, скажи мне что ты там видишь? Только свое отражение.
- Чего ради?
Тонкие брови сходятся, складочки на лбу теперь так привычны. Вот только... Взгляд из под длинной челки. Надо обрезать, да вот все руки не доходят. А еще...
- Ты мне снишься, Дайске. Которую ночь...
Недоверие в глазах, и пальцы чуть сильнее сжимают влажный от дождя край подоконика. Зачем он... к чему? Почему в его глазах плещется что-то так похожее на надежду. Голос грубеет, срываясь на хрип.
- И что с того?
Боль короткой и странной вспышкой на дне черных зрачков. Как рассказать? Как в коротких и таких пустых словах выразить то, что живет внутри так давно. С того момента, как закрылась дверь. Неужели ты чувствовал тоже, когда уходил я? Тогда ты должно быть ненавидишь меня. Потому, что это так похоже на смерть.
- Вернись ко мне.
Так буднично, так невзрачно. Как будто нехотя. Спасибо, подачки мне не нужны. Я лучше буду продолжать существовать без тебя. Чем жить с тобой, но быть только отражением в твоих глазах.
- Нет.
Отчаянный взгляд в напряженную удаляющуюся спину. Вот и весь ответ, но как же?... как так? разве можно отпустить не договорив?
Тонкие пальцы на рубашке, контрастом белого к черному. Почти всхлипом.
- Я люблю тебя!
Вглядется в глаза, недоверяя, не веря. И утонуть... в горячей влаге с надеждой смотрящего взгляда. Такого доверчиво беззащитного. Вот он шанс, всего лишь слово и можно будет разделить на двоих всю боль тех месяцев. Всего лишь одно слово "нет", но...
Стоит ли оно долгих ночей после, наедине с тишиной?
Потянуться, обнимая. Прижать к себе, вздрогнуть от знакомого, родного тепла и зарыться лицом в пряди мягких светлых волос.
- Люблю тебя...

***

- Куда ты?...
Торопливый звук шагов по деревянному полу.
- Дела, Дайске... А впрочем...
Обьятия и легкое прикосновение губ к губам. И тихий шепот, с нотками счастливого смеха.
- Я так...
- ...так сильно...
И двойным эхом в уютной тишине комнаты. Сплетаясь, сливаясь, не голосами даже - сердцами.
- Люблю тебя...