Я наткнулся на них случайно, без какой-либо задней мысли. Просто зашел к Хачи в гости. Просто согласился на чай. Просто ждал его, пока он возился на кухне. Ходил по его комнате, рассматривая стеллажи, полки которых были заставлены сувенирами. Сквозь стеклянные дверцы, переливающимися на солнце разноцветными бликами, на меня смотрели забавные длинноногие слоники, африканские шаманские маски и нежные фарфоровые куклы. Я не осмелился коснуться стекла, хотя некоторые сувениры мне было бы интересно подержать в руках. Но их хозяин не любил, когда его вещи трогали без разрешения, и я покорно продолжал лишь смотреть. Комнатка была маленькой. Как и я, Хачи не признавал пустых пространств, предпочитая им заваленные и заставленные до невозможности помещения. Неважно, что места нет, зато есть уют. Домашний и родной. Поэтому я в квартире Хачи всегда чувствовал себя так, словно никуда из дома и не уходил. Здесь все было до боли знакомым: и балкончик, где в декорированных камнями горшках росли причудливые цветы, и невысокий антикварный шкафчик со стоящим рядом деревянным столом, и пейзажи в выцветших рамах на стенах. Все, как я привык. И лишь папка бумаги выбивалась из привычной гаммы. Я наткнулся на нее случайно. Рассматривал разрисованные клочки бумаги на столе, а потом перевел взгляд чуть вбок. Хачи любил рисовать, и делал это настолько профессионально, что мне казалось, не будь он музыкантом, то обязательно стал бы художником. Но Хачи всегда отмахивался от этих слов. Музыка для него была куда важнее, и это не могло не греть мне душу.
Обойдя стол, я нагнулся и вытащил наполовину спрятанную папку на свет божий. Казалось, что ее давно не брали в руки. Обложка была несколько пыльной, листы чуть пожелтевшие. И лишь последние рисунки явно были сделаны не столь давно – бумага была белой и не мятой. Я одним глазком пролистал рисунки, чувствуя легкую вину. Никогда не любил лазить по чужим вещам без спроса, да и сам Хачи этого терпеть не мог, но удержаться было выше моих сил. Эти рисунки я никогда не видел. Посмотрев пару из них, я обнаружил, что это портреты, на которых изображен один и тот же человек. Правда, пришлось немного помучиться, чтобы в некоторых мягких и едва заметных линиях узнать те же черты. Человек, молодой мужчина, был изображен в разных позах и с разных углов. Вот он держит чашку дымящегося чая и улыбается, чуть склонив лицо. Здесь он закинул руки за голову и полусидит-полулежит на диване, который отчего-то показался мне знакомым. А на другой странице человек не дорисован. Всего лишь быстрый набросок ручкой. Взгляд нарисованного направлен вверх, длинные волосы развеваются на ветру, а губы приоткрыты, и возникает ощущение, что-то мужчина что-то говорит. Портреты были настолько яркими, что мужчина казался живым. Возникло даже ощущение, что он вот-вот подмигнет мне и вылезет наружу, опустится на пол и, отряхнувшись, улыбнется мне. Отчего-то я даже приревновал Хачи к этому ненастоящему, но такому необычному молодому человеку. Однако было в рисунках и что-то странное, цепляющее. То ли стиль рисования, то ли еще что-то. Я мог поклясться, что уже видел этого мужчину, и не раз. Я снова перелистал чуть шершавые страницы. Донельзя серьезный взгляд. Тонкие губы. Прямой нос, чуть длиннее нужного. Худое лицо с мужественным подбородком. Черты лица четкие и утонченные. Я провел по нарисованному мужчине пальцем. Ну, конечно. Я понял, где я его видел. Каждое утро. В зеркале.
Стоило моим мыслям пуститься в безумную пляску, как в комнату ступил Хачи. Я даже не столько слышал, сколько почувствовал его присутствие. Прятать папку было поздно. И я, зная, что виноват и не собираясь этого скрывать, развернулся. Хачи смотрел на меня укоризненно и испуганно. Я не сдержал улыбки. Домашний Хачи нравился мне куда больше. Таким простым и родным он был в своей мягкой пижаме, со взъерошенными волосами и без косметики, что сердце защемило от нежности. Я аккуратно вернул папку на место.
- Прости, пожалуйста. Ты же знаешь, я очень люблю твои рисунки, - вздохнул я. Стоя под пристальным взглядом Хачи, я ощущал дикую неловкость. Он медленно перевел взгляд на папку, затем снова на меня.
- И… как тебе? – в словах Хачи я ясно расслышал тревогу и смущение.
- Почему ты не показал их мне? Они же замечательные!
- Ты правда так думаешь? – Хачи подошел чуть ближе, продолжая на меня смотреть подобно брошенному котенку, взирающего на потенциального хозяина. Я, преодолев разделяющее нас расстояние, положил руку ему на плечо, моментально ощутив исходящее от Хачи умиротворяющее тепло.
- Я всегда говорил, что ты потрясающе рисуешь. Так что да, правда. Но, конечно, было бы лучше, если бы ты их показал.
- Я не…. – и громко сглотнул. Я внимательно на него посомтрел, дожидясь продолжения, но не дождался.
- Что?
- Ну… - Хачи опустил глаза в пол. Но даже закрывшие пол-лица волосы не смогли скрыть появившегося на щеках румянца. – Знаешь… Просто, это странно, когда один парень рсиует другого… так много. Не находишь?
- Не нахожу, - пожал я плечами. – Вдруг, я твоя муза? Что же тут странного?
Пытаясь ободрить Хачи, я ласково взъерошил его и без того торчащие волосы. А когда он поднял на меня глаза, то у меня едва не остановилось сердце. Такого серьезного пронзительного взгляда я никогда у него не видел. И эти едва заметные круги под глазами только добавляли глазам цвета горького шоколада глубины.
- Муза – это не то. Муза – это тот, ради кого или из-за кого ты творишь. Но вовсе необязательно рисовать саму музу. А вот когда художник рисует какого-то человека… постоянно – это другое. Совсем другое.
Я чуть нахмурился, пытаясь уловить разницу. И да, понял, что он имел ввиду.
- А что это тогда?
- Это значит, что художнику этот человек нравится. Настолько, что рука не поднимается нарисовать что-то иное.
Пропустив пару ударов сердца, я медленно выдохнул и опустил руку. Нравится. Странное слово, какое-то до ужаса неопределенное. Но из уст Хачи оно звучало так искреннее и мягко, что я даже не думал усомниться. Хачи не умел врать.
- Я лишнего сказал, - начал он сокрушаться, но я лишь покачал головой и притянул парня к себе, легко обняв его за хрупкие плечи. В этом весь он. Такой слабый и неземной снаружи, а внутренней силы хватит на десятерых.
- Ничего лишнего. Ты все правильно сказал. Но вот что ответить тебе, не знаю, - чуть растерянно пробормотал я, пытаясь успокоить мысли. Руки Хачи оказались у меня на талии, обнимая меня чуть скованно. У меня вдруг возникала срочная задача не растаять от этих неуверенных объятий.
- Я тебе совсем не нравлюсь? – шепотом произнес Хачи, заставив меня чуть отстраниться и, аккуратно взяв его лицо ладонями, серьезно на него посмотреть.
- Нравишься, - кивнул я. – Наверное, нравишься. Но насколько… не знаю. Я не могу сказать. Пока не могу. Может, ты мне дашь время?
Хачи несмело улыбнулся. Глаза его блестели, но в них легко читалась плохо скрываемая грусть.
- Да. Конечно же, да.
А потом мы, взявшись за руку, пошли пить уже остывший чай с жасмином. Сидели друг напротив друга, и наши колени то и дело сталкивались. Я рассказывал что-то глупое, а он непрестанно улыбался. И смотрел, смотрел, смотрел на меня, не отрывая глаз. Так, как смотрят на кумира или Бога. Иили любимого человека. А я сидел и не знал, смогу ли когда-нибудь ответить Хачи теми же чувствами. Но я обещал себе постараться. А пока этого не произойдет, я буду писать песни. Так же как раньше, только для него и из-за него. Кто знает, быть может, в один волшебный день моя муза станет моей возлюбленной?

back