Ему было ещё 18, когда он собрал вещи и сказал, что уезжает в Токио освоиться, найти работу и хоть какое-то жильё. Я, молча, слушал его короткое объяснение, наблюдая, как он стягивает с кровати потрёпанный чемодан, подхватывая заранее приготовленный плащ. Я до последнего не решался спросить разрешения проводить его.
Надел свой лучший костюм. Достав из кармана помаду матери, я решительно взглянул в глаза своему отражению.
На улицу спустились сумерки. Знойная августовская жара уступила место вечерней прохладе. Близилась полночь. Мы стояли возле его дома в ожидании такси. Я запустил руки в карманы строгих чёрных брюк, из-за чего приподнялся пиджак.
-Зачем ты накрасил губы? – спокойно спросил он, повернув голову набок.
В сумерках слепой, мёртвой улицы, в сиянии бледно-призрачной луны он различал стройный широкоплечий силуэт, длинные чёрные волосы и непривычно тёмные губы. Я понимал возникший у него вопрос, но ничего не мог ответить. Он смотрел без эмоций. Нас коснулся тусклый свет фар проезжающей машины. Я закрыл глаза, прислушиваясь к ощущениям. Я осознавал, что он стоял рядом, но что-то внутри говорило об ином. Тогда впервые понял, что это конец.
Подъехало такси. Я открыл глаза. Левой рукой он взял меня за подбородок, притягивая к себе, коснулся губами. Я считал секунды, ненавидя свою слабость перед ним, ненавидя то, что не могу заставить его остаться и подчинить моим чувствам. Раз, два, три, четыре, …
Ночью, когда расцвел гранат, он содрогнулся от обжигающего прикосновения капли воска со свечи в моей руке. Его улыбка перетекала в мою. Я целовал его бледную шею, чуть касаясь кожи. Он напевал не знакомую мне мелодию, я голый сидел на окне, вытянув ноги вперёд. Его голос доносился издалека, громче – только шорох простыней. Лениво повернулся к нему. Волосы защекотали плечи, спадая на спину. Он провёл рукой по моему лицу и, слегка повернув [свою] голову набок, остановился на сомкнутых губах, нежно поглаживая природные линии. «У тебя красивые губы, и если бы ты был девушкой, то первым мои подарком непременно была бы тёмная помада». Я танцевал в платье на дорожке света от луны. Он твердил, что я сошёл с ума и взглядом ловил каждое движение. Мы занимались любовью до рассвета, прерываясь на выпивку и наркоту. Мы любили каждое полнолуние, когда пылали молодые тела, тая быстрей десятка свечей у постели, когда цвёл гранат, и пахло свежим ветром в дождливых облаках.
Девять, десять, одиннадцать… Он не прерывал прикосновение губами. Я не ждал нежности или признания, я не ждал ровным счётом ничего, сжимая его в объятиях так сильно и крепко, как только мог. Из глаз хлынули слёзы. Почувствовав капли на пальцах, он отстранился. Я еле заметно улыбнулся – кончиками губ - разжимая объятия. Свет проезжающей мимо машины, пробежавший по моему лицу, спугнул его желание произнести слова вслух. Я не хотел, чтобы его губы в моей тёмной помаде размыкались в жалкой попытке прогнать бессмысленное смущение луны. Я не хотел слышать «прощай». У него заиграли скулы. Мои руки вернулись в карманы.
Я сдался прохладе полночи. Окаменевшие мышцы постепенно расслаблялись, сбрасывая свинец, отчего тело пробирал озноб. Разворачиваясь, такси осветило мою безжизненную улыбку.
Поднялся ветер, обдавая свежестью, пробираясь под одежду, волнуя зелёную, пыльную листву, прямые волосы. Такой взволнованно-внезапный и мягкий ветер бывает только перед дождём. Я разомкнул губы и вдохнул полной грудью.
Погасли свечи. Я не смывал помаду до самого рассвета. Облизывая губы, чувствовал горько-сладкий вкус прощания.

back