Ты злишься, Дай.
Ты опоздал на фотосессию на двадцать минут, выкурил за час полпачки сигарет и нахамил, пожалуй, уже всем гримёрам и стилистам в павильоне. А когда хорошенькая помощница фотографа попросила у тебя автограф, ты и вовсе сделал вид, что не расслышал её.
Ты злишься. Ходишь по студии, сжимая и разжимая кулаки. Тебя раздражает буквально всё вокруг. Кё старается не подходить к тебе близко, Шинья так и подавно даже не высовывается из-за ширмы, ведь сегодня ты уже едва не довёл его до нервного срыва. Только Тошия ещё не теряет надежды как-то успокоить или развеселить тебя, но ни его анекдоты, ни его просьбы помочь с гитарой никак не могут привести тебя в чувство. Ты то и дело повышаешь на него голос и грубишь, но Тошия не сдаётся. И спустя десять минут ты уже объясняешь ему, чем отличается американская от немецкой заглушки при игре на электроакустике. Об этом ты можешь говорить часами, ты по-настоящему любишь всякие такие примочки, но сегодня даже это не может заставить тебя успокоиться. Глаза твои всё ещё немного прищурены, и ты каждые 30 секунд поглядываешь на часы. Надо быть идиотом, чтоб не понять, что ты ждёшь окончания фотосессии, что ты не хочешь тут находиться ни минуты, что ты не в состоянии сегодня нормально работать. Идиотом или продюсером. Хейхо-сан то и дело пытается отругать тебя за опоздание, за испорченный грим и за грубость. И мне даже приходится вмешаться, чтоб помешать тебе размазать его физиономию о декорацию.
Ты всё ещё злишься, когда одеваешься, ты не попадаешь рукой в рукав пиджака, а цепочка с кулоном, которую ты пытаешься одеть, рвётся у самого замочка. Ты рычишь и зашвыриваешь её в угол. А потом садишься на кресло ассистента, закрываешь лицо руками и затихаешь.
Два десятка человек в шоке наблюдают за тобой, но тебе уже всё равно. Ты устал злиться, Дай. Ты устал бороться. Ты просто устал.
Я вполголоса прошу прощения у съёмочной группы и договариваюсь с продюсером о перенесении съёмок, он соглашается только на один день перерыва, и мне очень хочется верить, что тебе хватит этого времени.
Наверное, только тогда я по-настоящему понял, с какими замечательными людьми я играю в одной группе. Кё наверняка встал сегодня в шесть утра, чтоб приехать на студию, потому что когда я был здесь в восемь, стилисты уже заканчивали его сложный макияж и подправляли причёску. Он должен больше всех злиться из-за сорванной фотосессии, но он только хлопает тебя по плечу и пытается поддержать. А Тошия в своих джинсах от Йоджи Ямомото усаживается прямо на пыльный пол рядом с тобой и пытается снизу заглянуть в твоё лицо. Наверное, он подумал, что ты плачешь, но я знаю, что это не так. Ты никогда не плачешь, Дай. Ты никогда не бываешь слабым или жалким. Никогда не показываешь своих обычных чувств. Ты только злишься, Дай. Молча сидишь и злишься тут. А потом напьёшься и снова ударишь меня за то, что я совершенно справедливо назову тебя трусом…
Я очень хочу поговорить с тобой, ещё раз попытаться встряхнуть тебя, но я никогда не заговорю об этом при ребятах. А они упорно не хотят отходить от тебя ни на шаг. Они ведь тоже твои друзья. И у них есть своё виденье того, как можно сделать тебя счастливым. Поэтому я переодеваюсь, снимаю с лица косметику и ухожу из студии, коротко предупредив всех, что завтра фотосессия начинается в 10.
Я нахожу Шинью возле своей машины. Он стоит, облокотившись о капот, и меланхолично слушает тихую трель сигнализации. Его довольно ощутимо трясёт. Начинается дождь, холодный октябрьский ветер поднимает клубы пыли. И он ужасно жалко смотрится в своей тонкой ветровке и с размазанной по лицу косметикой. Я вздыхаю. Как же мне надоела ваша игра в кошки-мышки…
- Я… я не могу найти ключи от машины, - шёпотом говорит он мне. – Наверное, я выронил их где-то. Ты не мог бы, пожалуйста, отвезти меня домой…
Я киваю на переднее сидение, и он забирается в машину, зябко поёжившись. Мы едем молча. Я понимаю, что должен что-то сказать, но я совершенно не умею успокаивать и утешать людей, когда я наверняка уверен, что они сами виноваты в своих бедах. А что касается вас двоих, я абсолютно в этом уверен.
Я включил обогреватель, в машине скоро стало очень тепло, но Шинья всё ещё обхватывает себя руками и дрожит. Слишком хрупкий, чтоб всё это терпеть и слишком сильный, чтоб подойти к тебе первым. Тебя возбуждает его слабость, Дай? Тебе доставляет удовольствие задевать его, мучить, издеваться над ним? Тебе нравится видеть его раздавленным? Неужели тогда ты сам себе кажешься не таким ублюдком?
Я намеренно выбираю самую длинную из всех возможных дорог к дому Шиньи - почему-то совсем не хочется оставлять его одного. Ему сейчас, наверное, тяжелее всех. Ведь тебя в этот момент окружают друзья. А ему приходиться выдумывать очередную байку, чтобы просто не ехать домой одному…
Я паркую машину на стоянке возле его дома и, сам не понимая почему, спрашиваю:
- Ты не занят сейчас? Если ты угостишь меня кофе, я покажу тебе тексты, которые вчера принёс мне Кё.
Его большие глаза смотрят на меня с благодарностью. А я снова и снова думаю, какой же ты всё-таки козёл, Дай. У тебя есть друзья, близкие, толпы девочек, которые вечно ходят за тобой по пятам. У тебя есть даже твоя маска. А у него нет ничего, Дай. Ничего – кроме тебя.
Мы заходим в парадную и поднимаемся на лифте. Я уже хотел было сказать ему что-то, но дверцы лифта открылись и я увидел тебя. Ты сидел прямо на полу у входной двери в его квартиру. Наверняка уехал из студии сразу же после меня, даже не переоделся. Ты медленно поворачиваешь голову и меняешься в лице, когда видишь его. У тебя блестят глаза и немного подрагивают губы. Ты так и не вырос, Дай, ты всё ещё мальчишка, который делит мир на черное и белое, а отношения - на любовь и ненависть. И ты всё ещё готов бить тетрадкой по голове и дёргать за волосы того, кого любишь. Только чтоб никто не заподозрил тебя в том, что это так. Но я твой друг, Дай, я всё вижу, и ребята всё видят тоже. Ты можешь ненавидеть его стеснительность, его скрытность, его молчаливость. Его манеру одеваться, его глупую привычку крутить в руках барабанные палочки и даже его собаку. Но все мы видим, как глупо ты борешься и как злишься. И как загораются у тебя глаза, когда он заходит в комнату. И он это видит тоже. Поэтому его задевают только твои оскорбления и только твои приколы. Поэтому я чувствую себя лишним здесь, осторожно выталкиваю Шинью из лифта и жму кнопку с цифрой один…

Ты всё ещё злишься, Дай.
Ты снова опоздал и снова много куришь перед съёмками. Ты по-прежнему не можешь смириться. Но это пройдёт, обязательно пройдёт. Наверное, я по-настоящему верю в это, только когда вижу, как Шинья осторожно забирает у тебя из рук кулон с цепочкой и помогает застегнуть поломанный вчера замочек. Или, когда вижу, как Шинья густо краснеет, когда, рассматривая пилотные фотографии, замечает у тебя на шее засос.
Он так и не нашёл свои ключи от машины, но это и не важно, ты больше ни разу не отпустил его домой одного…
Наверное, мне нужно смириться, что больше некому пойти со мной выпить пива по субботам и что мне некому больше позвонить в три ночи, чтоб спросить совета по поводу только что написанной мелодии…
Ведь жизнь продолжается…
Но знаешь, что бесит меня больше всего? Я тоже начинаю злиться, Дай. Я начинаю злиться на тебя…