Кожаные ремни сковывают твоё тело. Переплетаются и крепятся грубыми железными бляхами. Они жутко неудобные и в них просто невозможно жарко июльским вечером. Когда ты снимаешь костюм перед сном, твою кожу покрывают красные разводы. Иногда они не проходят до самого утра. Но тебе снова и снова приходится натягивать на себя эти тряпки. То, что ты чувствуешь при этом, можно охарактеризовать простым и вместительным - «тихая ненависть».
Ты то и дело дёргаешь слишком узкий воротник и пьёшь остывший кофе. Из бумажного стаканчика. Через трубочку. Потому что через полчаса запись интервью, и гримёры запретили тебе портить макияж. Ведь над наведением линии твоих губ напыщенный разукрашенный визажист трудился очень долго. Ты ненавидишь его. Ненавидишь яркие помады. Тональный крем, нанесённый таким слоем, что твоё лицо напоминает маску. И всю ту кукольность и чёткость, которую обретает твоё лицо под всей этой косметикой.
Ты смешно морщишь нос, тебе постоянно хочется чихать от пудры. Но ты молчишь. И ненавидишь. Очень тихо.
От нереально-яркой чёрной подводки у тебя слезятся глаза. Обычно ты капаешь в них какой-то дрянью, но когда ты забываешь её в номере или когда её действие проходит, создаётся впечатление, что ты вот-вот заплачешь. Окулист, которого привёл менеджер, сказал, что всё дело в последствиях операции. Он сказал, что это стандартная плата за то, чтобы ничто больше не портило твоё милое личико. А ты просто слушал его. И ненавидел.
Толпы фанаток выкрикивают твоё имя за окном. Надрываются так, что почти дрожат стены. Они пишут про тебя похабщину, в которой ты каждый день ходишь в юбке и трахаешься с кем придётся. Твои любовники непременно называют тебя «моя девочка». А безмозглые дуры, читая это, мечтательно прикрывают глаза и выдыхают тихое «кавай». И пусть они клянутся, что любят тебя, ты уверен, что ни одна из них даже не задумывалась о том, что Тошия – это что-то большее, чем «шлюха с бас-гитарой». И ты ненавидишь их за это. Продолжая улыбаться в камеру для них, ты ненавидишь их самой смиреной ненавистью.
Ты ненавидишь папарацци и менеджеров, звукооператоров и наладчиков. Но больше всего на свете ты ненавидишь меня. За то, что я сижу рядом, такой же разукрашенный, и так же молча пью кофе через трубочку.
Я смотрю на тебя, но ты отводишь взгляд, прячась за так удобно выбранной для тебя стилистами длинной чёлкой. Ты боишься потерять группу, боишься, что в один прекрасный день я скажу тебе: «Тошия, ты нам больше не нужен. Уходи, Тошия». И поэтому ты терпишь весь этот фарс. Терпишь и ненавидишь всё это. Молча.
Может, ты и спишь со мной по этой причине?
Я отворачиваюсь и жду начала интервью. Десятки фотовспышек почти ослепляют меня.
Завтра тысячи фанатов увидят эту нашу с тобой фотографию. Будут слать её друг другу электронной почтой, обсуждать на форумах. И я позволю им это, потому что знаю: это всего лишь фансервис. Такая безобидная и нелепая неправда. Такой способ достижения целей. Не только моих, но и твоих тоже.
Съёмки тянутся просто невозможно долго. К их завершению ты успеваешь тихо возненавидеть и неумелых операторов, по чьей вине некоторые куски пришлось переснимать ещё раз, и глупую журналистку, то и дело задающую некорректные вопросы. Ты улыбаешься ей, и я вспоминаю, когда в последний раз видел твою настоящую, неподдельную улыбку. Это было так давно, что мне становится страшно. Что же я делаю с тобой, Тошия? И что ты сам делаешь с собой?
Мой гостиничный номер кажется мне просто раем после душного пекла съёмочного павильона. Я скидываю одежду и надолго иду в ванную. А когда выхожу, вижу, что ты, раскинувшись, лежишь поперёк моей кровати и просматриваешь очередной журнал, в котором тебя называют «горячей штучкой». На тебе свободные спортивные брюки и растянутая майка с нелепым рисунком. Глаза, обращенные ко мне, всё ещё красные и немного слезятся от макияжа, но это уже ТВОИ глаза. И в них только твои чувства и эмоции.
Я сажусь на край кровати и притягиваю тебя к себе. Ты послушно придвигаешься ближе и кладёшь голову на моё плечо. Мне так хочется пообещать тебе, что очень скоро всё это закончится, что я добьюсь для нас всего, о чём мы так долго мечтали. Мне хочется рассказать тебе, что совсем скоро нас будут слушать тысячи тысяч. Что наши концерты в Европе будут собирать стадионы. Что ещё совсем немного, и тебе больше не будет стыдно смотреть в глаза своим матери и брату. Но я молчу. Я просто не могу заставить себя произнести ни слова. Только глажу твои волосы и касаюсь губами твоей макушки. А ты улыбаешься устало и достаёшь откуда-то из-за пазухи несколько матовых фотографий 9 на 13. А ведь это мы на них в автобусе. Улыбаемся и по-детски переплетаем пальцы. Дай фотографировал нас в самом начале турне, когда мы ещё не были такими уставшими и замученными. Когда ненависти в тебе было чуточку меньше, а надежд – значительно больше. Эти фотографии так похожи на банальный журнальный фансервис… Но глаза у тебя на них сияют не от аллергии на косметику, а от радости. И губы твои искажает не дежурная гримаса, а самая настоящая улыбка.
Я перевожу взгляд с фотографий на твоё лицо и замираю. В нём совсем нет упрёка или ненависти. В нём только усталость и просьба: «Пожалуйста, Каору, пусть всё это наконец закончится!»
Я ложусь на кровать и устраиваю тебя поудобнее в моих объятьях. И ты засыпаешь. А я ещё долго буду смотреть на твоё лицо, прежде чем вырублюсь от усталости. И не скажу больше ни слова, чтобы не потревожить тебя.
Наша работа и в самом деле научила нас многое делать молча. Тебя – ненавидеть, а меня – любить.