Раз, два, три, четыре… Большой палец Юкино ударяет по струне, напряжённый гудящий звук теряется в аккордах Айе. Быстрый взгляд и Айе замечает, как Юкино вздохнул, закусил губу – у него утром болела кисть, ему наверняка больно играть слэпом.

Ноги Юкино широко разведены в стороны, руки привязаны атласными синими лентами к изголовью кровати за запястья, больно сдавливая выступающие косточки. Он тянется ко мне и прикрывает глаза, когда я туже застёгиваю ошейник на его шее.

Но нельзя остановиться, попросить перерыв и уж тем более нельзя сбиться – это значит проиграть. Айе точно знает, что Юкино не хочет ему больше проигрывать. Айе скользит по струнам вверх, вызывая зудящий, забивающийся под кожу звук, бьёт пальцами по первым двум струнам, слушая как низкие, нервные ноты баса, одна за другой ломают звенящую гитарную партию.

Айе наклоняется ко мне, не убирая руку с ошейника. Я поднимаю голову и хватаюсь зубами за его нижнюю губу. Хочу прикусить больнее, чтобы он не смотрел так уверенно – как охотник смотрит на жертву.

Они смотрят друг на друга внимательно, пока Юкино дёргает большим и указательным пальцами третью струну, а Айе, переключаясь на овердрайв, двигается по первым четырём ладам, заглушая бас.

Я глажу шею Юкино, затылок и неотрывно смотрю в его большие, настороженные глаза. Хватаю его за подбородок, не позволяю снова укусить, целую отчаянно и жадно. Все чувства обострены до предела, мне кажется, я слышу, как синий атлас скользит по его коже, когда он пытается освободить руки.

Юкино чуть морщится от боли, но продолжает играть. Айе краем глаза замечает как обеспокоенно и напряжённо смотрит на него Дайске - сидит неестественно прямо, и в руке тлеет забытая сигарета.

Айе берёт меня за волосы, заставляя откинуть голову, и начинает целовать шею. Засасывает кожу, кусает её, чтобы я запомнил, что сегодня – я принадлежу ему.

Юкино кажется, что Айе шепчет «громче! громче!» и невольно подчиняясь, ещё сильнее бьёт по струне… после, словно опомнившись, мягко скользит по грифу – он всегда любил легато.

Я хочу слышать стоны Юкино. Поэтому впиваюсь зубами во влажную кожу, пальцами сжимаю его бёдра, чтобы он стонал, чтобы он выгибался в моих руках – так изящно, мой гуттаперчевый мальчик, как умеет только он.

Айе совершенно расслабленно играет свои два аккорда, пока не – четыре, три, два, один – удар по четвёртой, слайд: Юкино снова и снова терзает свои струны, громче, жёстче, чтобы вместе с пульсацией крови они отдавались в сердце.

- Давай же… - тихо шепчу, обхватывая одной ногой Айе за талию. Я не открываю глаз, но уверен, что он улыбается. Я чувствую, как он приподнимает мои бёдра, вместе с лёгким покрывалом, тихое «чёрт» и покрывало скомкано ложится на постель, а два его пальца проникают в меня, и я подаюсь навстречу резким, сводящим с ума движениям.

Айе смотрит на Юкино. Не отрываясь, следит за его руками, будто ждёт ошибки. Но руки Юкино так уверенно двигаются, вены стали особенно видны и капелька пота на виске – ведь она есть, да? Септаккорд в ре-минор, пропустить вторую, приглушить...

- Быстрее, - слова едва слышно за его частым дыханием. Я двигаюсь внутри Юкино, наслаждаясь им, не желая двигаться быстрее. Его ноги сильнее обхватывают меня, он подаётся навстречу. Я пытаюсь поцеловать его, но он отворачивается.

Юкино и сам сейчас похож на звуковую волну – он так изящно двигается. Айе снова переключает овердрайв, чуть приподнимает гитару ногой, чтобы подтянуть громкость, чтобы она зазвенела ещё пронзительней, наконец-то не в борьбе, а в унисон с то мягкими, крадущимися, то жёсткими и истеричными нотами Юкино.

Мы дышим как один организм, Айе выдыхает в мои губы, а я делаю вдох, касаясь его губ, но не позволяя поцеловать себя. Он продолжает двигаться внутри меня, глубже, больнее, приятней. Айе касается губами ошейника, и я чувствую, как он вздрагивает, и только тогда закрываю глаза и позволяю себе последовать за ним.

Раз, два, три, четыре. Звукорежиссёр убирает руки с пульта и откидывается на спинку кресла. Айе ударяет по струнам в финальном аккорде, Юкино пробегает коротким хаммер он. Звук ещё несколько долей секунды висит в комнате, но потом всё замолкает. Айе и Юкино смотрят друг другу в глаза, тяжело дыша. Юкино разминает больную кисть, Айе стирает пот со лба. Ничья.

Я лежу на Юкино, не в состоянии выровнять дыхание, стираю капельки пота со лба, развязываю его руки. Он разминает затёкшие кисти, подтягивается на постели, заставляя меня выскользнуть из него. Садится на кровати, спиной ко мне, расстёгивает ошейник, скользя рукой по своему затылку, приподнимая длинные мягкие волосы...

Айе и Юкино отключают гитары, звукорежиссёр за стеклом аплодирует и делает знак, что на сегодня запись закончена. Они выходят к Хибики и Дайске, ещё один взгляд друг на друга, полный удовлетворённой страсти и утихшего – пока – желания.

Юкино знает, что всего этого никогда не будет. Потому что сейчас Айе и Хибики выйдут в коридор, а Дайске обязательно задержится, и они будут ждать лифт вдвоём. Как только закроются блестящие серебристые двери, Дайске прижмёт его к зеркальной стене и, забираясь руками под футболку, начнёт невесомо прикасаться к его губам своими. И Юкино сразу же забудет об Айе, о музыке, о том, что он чувствует за этой музыкой. Останется только частое дыхание Дайске и собственные тихие стоны в чужие губы.

Айе знает, что всего этого никогда не будет. Потому что между ними есть только музыка. И если нарушить это хрупкое равновесие, если кому-то из них уступить своим тайным желаниям, то это равновесие нельзя будет вернуть. Как Thursday – день посередине между выходными и буднями.

Айе и Юкино в вечном Thursday. Каждый ждёт ошибки другого, чтобы равновесие нарушилось, чтобы можно было отдаться или взять. Но оба знают, что этого никогда не будет.

back