«МЫ, те, кто делает музыку, и МЫ, те, кому снятся сны»
(c) П. Брайт

Взгляд тонет в томной белизне, заполнившей бокал. Белая легкая пенка, напоминающая о горячих безликих секундах в перерывах между песнями, болезненно приятных касаниях влажных от пота пальцев – длинных и тонких, проникающих, знающих, вырывающих из горла скомканные стоны и возбужденные вскрики.
Напиток, призванный избавлять от бессонницы, судя по многочисленным американским фильмам. Сладковатый животный запах, заключенный в грубый картон упаковки, оказавшись на воле, щекочет нервные окончания воспоминаний.
Вызывающая бледность твоей кожи, мягко светящаяся в сумеречной вечерней мгле. Небрежно распахнутая на груди рубашка, обнажающая гладкий алебастр кожи.
Серые глаза, еле различимые в обесцвеченной дымке надвигающихся теней.
Ажурные колечки дыма, выпускаемые округленными в сексуальное «о» губами. Казалось, сейчас вместо душистого тумана из чувственного рта вырвется удивленно-восхищенное «ох», как если бы прохладные руки скользнули под нежную ткань одежды, лаская разгоряченное алкоголем тело.
Гоню прочь проснувшееся желание и делаю маленький глоток, смакуя пенистый коктейль. С таким же успехом это могла быть экзотическая pina collada или горьковатый шоколадный ликер, мятный освежающий бриз из мартини и лайма или горячий тягучий шоколад, приправленный негой, карамелью, дробленым миндалем и толикой первосортного коньяка. Но ни один из этих напитков не скрывает в своих глубоких вкусовых глубинах волшебный привкус твоих губ.
Почему-то ты пах облаками и медом, ветром и землей, опаленной знойным южным солнцем.
Голос, низкий и тихий, нес в себе призрачное спокойствие замершего в штиле предгрозового моря, расслабленными, но упругими волнами ласкающего берег.
Я смотрел на тебя и думал о сексе. Говорил с тобой о тысяче разных вещей – о религии, политике, мистике, дружбе и любви, о семье, рассказывал – каково это быть женатым, и, о да, как я рассказывал! Мне удалось убедить самого себя, что я чуть ли не самый счастливый человек на свете. Но что-то ты видел в отполированном гематите моих глаз. Что-то, под серебряной пыльцой дружелюбия и всепонимающих улыбок, что-то древнее и болезненное, пустившее эбонитовые корни в прозрачную голубизну души. Теперь оно прорастает, сквозь все слои реальности, оттеняя улыбку порочностью, движения – животной грацией хищника, выглядывает из глаз клыкастой жаждой.
Когда я успел стать таким?
Потом мы говорили о музыке и ее силе. Твоя легкая надменность расплавилась и застыла тяжелыми хрустальными каплями на распустившемся между нами доверии. Не выплескивая боли, не делясь секретами, не плача, не высказывая расположения или неприязни – мы читали друг друга, как раскрытую книгу.
Я плыл на волнах твоего голоса, впитывая твою жизнь и удивляясь тому, как она похожа на мою.
Несколько аккордов, сшитые нитками вдохновения, могли довести до почти физического удовольствия. Звук голоса, струящегося между ними – доводил до оргазма всех остальных. Потом ты смеялся и добавлял – до ментального.
Что-то хлопнуло, и тщательно подогреваемый алкоголем механизм общения взорвался вспышкой страсти и желания.
Если души уже сплелись в агонизирующих объятиях – какой смысл отказывать в этом телам?
Всполошенными птицами взвились в небо мысли о жене, морали, совести и чём-то, чего я уже давно не чувствовал по отношению к ней. Слово «измена» только дразнило, подстегивая упирающуюся волю отдаться мимолетному порыву и заглянуть в бездну чужого желания.
Провожу рукой по лицу, пытаясь снять болезненно-приятные воспоминания и оставить их плыть в воздухе шелковой жемчужной паутиной, в сети которой можно угодить при любом неосторожном движении. Сколько их таких уже плавало по всему дому, эфемерными переливами радуги предупреждая о своем присутствии. Эта опустилась к бокалу и застыла лунной короной над стеклянной поверхностью.
И все же, кое-что просочилось.
Горячее дыхание на губах и любопытный язычок, скользнувший в рот, раздвигая неплотно сжатые губы. Изящные пальцы, ловко стягивающие рубашку и – через мгновенье – ласкающие плечи, руки, спину, грудь. Влажные поцелуи на шее, мокрой дорожкой опускающиеся к животу.
Со стоном выпутываюсь из молочно-белой паутинки, что бы краем сознания задеть другую – многообещающе бордовую. Там только три слова, отличающиеся от банальных истертых временем признаний ясной правдивостью, не запачканной количеством прожитых лет, пережитых событий и убитых надежд.
«Ты мне нужен»
Засыпаем, прижавшись друг к другу обнаженными телами и душами.
Мы видели общие сны.
А позже разделили и песню.

Мобильный мелко дрожит в руке, разрываясь звенящей мелодией.
Позволяю бело-молочной паутинке вновь захватить себя и беру трубку.
- Гак-чан...
...да...
...все так же...