Из всех совместных дней и ночей особенно врезалось ему в память несколько эпизодов. Почему-то именно они были ему особенно дороги, дороже других воспоминаний. Он с трудом мог восстановить хронологию, но помнил все до мельчайших подробностей. (Особенно остро ударили его воспоминания, когда он, оказавшись в Европе, поймал себя на том, что ищет ее глазами в толпе. Ему стало смешно – возможно, потому, что она для него была «все равно, что мертвая», а может, от того, что он давно не думал о ней, и внезапное желание увидеть ее показалось ему нелепым.)
«Все равно, что мертвая» - это ее фраза. Он не мог вспомнить, когда именно это было сказано, но хорошо помнил ее слова, произнесенные просто и спокойно, словно вещь сама собой разумеющаяся: «Когда я уеду, ты легко меня забудешь, потому что я буду для тебя все равно, что мертвая». В памяти осталась только эта фраза. Ни контекста, ни ответа.
Он помнил другое. И лучше всего – несколько эпизодов: «рояль» - «зелень» - «балкон». «Зелень» - это точно был уже самый конец. А другие два? Что было раньше, что потом? Провал.

***
В ту ночь Гакт никак не мог заснуть и вышел в гостиную. (Это было не в первый визит Ады, он помнил точно; но – когда?) Он все никак не мог закончить вещь, которую начал после их первой встречи. Теперь он хотел вернуться к работе. За временем он не следил. Играл ли он час, два или всю ночь… Ада вышла к нему, видимо, разбуженная музыкой. Он только коротко взглянул на нее, улыбнулся. Она улыбнулась в ответ. Она выглядела сонной, куталась в его рубашку (которая по размеру была ей скорее халатом), от нее веяло теплом и уютом. Гакт бросил игру и подошел к ней. Крепко обнял и поцеловал. Ада сощурилась по-кошачьи.
- Это – твое? – спросила она.
Обычно она не интересовалась его творческой деятельностью. Иногда он сам ей что-то рассказывал, и она внимательно слушала и даже отвечала впопад, но в целом сторонилась его дел. Пожалуй, это могло бы его обидеть, но ничего подобного он не чувствовал.
- Да, - ответил он. – Никак не могу закончить. Но это будет прекрасная песня.
Ада улыбнулась в ответ. Ей, судя по всему, приятно было слышать, что песня будет прекрасная.
- Ты вроде говорила, что играла когда-то, - вдруг вспомнил Гакт.
- Очень давно. Я уже все забыла.
Она все же села за рояль и коснулась клавиш. Она играла что-то сложное, и играла довольно уверенно, но как-то нарочито, слишком. Слышно было, что она, действительно, давно не играла, хотя
когда-то наверняка была первой ученицей в своем классе. Несколько раз она ошиблась. В ее игре было больше какого-то надрыва, истерики даже, чем, собственно, игры.
Ада оборвала фразу на середине и, рассмеявшись, сказала:
- Ужасно, да?
- Отвратительно, - честно сказал он и тоже рассмеялся.
Он наклонился и поцеловал ее.
Что они говорили потом, он не помнил. Вырванный из тьмы памяти кусок – ни начала, ни конца. Песню он дописал уже после ее отъезда. Выбирая героиню для клипа, он искал сначала девушку, похожую на Аду, но потом вдруг будто испугался чего-то и выбрал обесцвеченную ее противоположность - симпатичную, впрочем, девушку, но ничем не походившую на Аду. С тем же успехом он мог бы снимать манекен. А ведь Ада могла бы увидеть клип и узнать себя… Может, именно эта вероятность и напугала его?..

***
А вот это было уже у нее. Тогда им выпало провести целых два дня вместе. Ночью они, конечно, почти не спали. После нескольких дней разлуки он не мог оторваться от нее. А после этих двух дней – снова разлука, пусть и недолгая.
На столе стояла початая бутылка вина, два недопитых бокала, горели свечи. Ада взяла сигареты и вышла на балкон, накинув на плечи халат. Гакту не нравилось, что она много курит, и, после долгих споров, они сошлись на том, что она не будет курить в комнатах и в его доме, а также сократит количество сигарет в день.
Из комнаты он видел, как она стояла, облокотившись на перила. Балкон никак не освещался, и в темноте белели ее халат и босые ноги. Стояла жара, и даже ночью было можно ходить босиком, не рискуя простудиться. Гакт вышел к ней и тоже закурил. На улице было удивительно тихо. Жители Токио прятались от жары дома, под кондиционером. На лицо Ады падал свет уличного фонаря, и Гакт залюбовался ее профилем. Уже в который раз он отметил, что в ее чертах было что-то птичье, но не мелкое и смешное, а строгое и благородное. Наверное, именно это называется породой. Некоторые ее оговорки наталкивали на мысль о ее высоком происхождении, но узнать что-либо было решительно невозможно. Она отмахивалась от вопросов, оставалось только гадать. Сейчас он снова подумал обо всем этом и спросил:
- Ты похожа на принцессу, путешествующую инкогнито.
- Что? Я не понимаю…
- Ну, принцесса, которая никому не говорит, что она – принцесса.
- Ты… как это… фантазер. – Она широко улыбнулась. – Выдумываешь.
Он притянул ее к себе.
- Ада – это твое настоящее имя? – спросил он, сжимая ее плечи и наклоняясь, чтобы поцеловать ее.
Она коротко чмокнула его в губы и ответила:
- Нет, мое настоящее имя - Мата Хари.
Оба рассмеялись. Гакт смотрел на нее, и она казалась ему красивее, чем всегда. Глаза ее, оказавшиеся вдруг большими, в пол-лица, блестели. Он взял ее лицо в ладони и стал целовать.
- Я люблю тебя, - прошептал он.
- Поцелуй меня еще, - отозвалась она, теснее прижимаясь к нему.
Он подхватил ее и увлек в темный угол балкона, куда не проникал свет фонарей. Он целовал ее лицо и шею, шептал что-то нежное, сам не понимая что… «Подожди… - заговорила она. - Не здесь… Не сходи с ума…» Но он не слушал. Он опьянел от ее запаха, от возбуждения, от азарта, от ее податливого тела. Было в этом что-то магическое… И уйди они сейчас в комнату, волшебство бы исчезло. Он довольно легко преодолел ее слабое сопротивление, хотя она все повторяла, что он сошел с ума.
Потом они долго стояли, тесно прижавшись друг к другу. Он гладил ее по волосам.
Да, он был тогда сумасшедшим. А что еще ему оставалось, как не наслаждаться этими днями, минутами? Ловить то, что дарила судьба? Будь Ада японкой или имей она пожизненный контракт, все, скорее всего, было бы иначе. Но ей предстояло покинуть Японию навсегда. И сколько он ни просил ее, она не желала оставить адреса. Наверное, он мог бы предложить ей руку и сердце, но почему-то был уверен, что она бы ему отказала. К тому же, что он мог дать ей? Он не был создан для семейной жизни, тем более не мог в одночасье сделаться отцом никогда не виденного им мальчика восьми лет (хотя, наверное, смог бы полюбить его из одной только любви к его матери). Ада, думал Гакт, заслуживала уютного домашнего очага и спокойной жизни, и у него язык бы не повернулся предложить ей такого мужа, который почти всегда занят и рискует своим здоровьем, не считаясь со здравым смыслом, и без всякого сожаления. Что бы это была за жизнь?.. Он не очень-то много думал об этом, но раз и навсегда понял, что это решительно невозможно.

***
Накануне ее отъезда они гуляли за городом. Ада пожаловалась, что устает, и он отвез ее туда, где было много зелени и свежего воздуха. Оставив машину, они долго бродили по лесу. На залитой солнцем поляне, скрытой за деревьями и кустами от посторонних глаз, они сели отдохнуть. Долго молча целовались. Ада улыбалась и гладила его по лицу и волосам. Он сжимал ее руки и целовал их.
По странной причуде памяти он помнил эту сцену со стороны: лес, зелень, солнце, двое влюбленных. Крохотный островок счастья.
- Я не хочу, чтобы ты уезжала, - сказал он.
Ада легла прямо на траву и притянула его к себе.
- Не думай об этом, милый, - тихо произнесла она, зарываясь пальцами в его волосы. – Поцелуй меня, милый. Поцелуй так, словно завтра никогда не наступит.
Он жадно поцеловал ее в губы, потом в шею и принялся расстегивать ее блузку. Она и не думала возражать. Они оба чувствовали, что их только двое во всем мире, что люди исчезли в один миг, а значит, они могут, забыв все правила приличия, заняться любовью прямо здесь, на этой залитой солнцем поляне.
Потом Ада лежала на траве, и тень от ветки дерева падала ей на плечо, словно бридочка купальника. Он лежал рядом с ней и с интересом юного натуралиста наблюдал за божьей коровкой, самым наглым образом ползущей по ее груди. «Щекотно!» - хохотнула Ада, когда насекомое добралось до соска. Божья коровка улетела. Гакт потянулся к Аде. Они стали целоваться.
Вдруг до его слуха донеслись голоса, и почти тут же появились еще двое. Ада вздрогнула и прижалась к нему. Он закрыл ее собой и кинул на пришлецов недобрый взгляд. Это были парень и девушка, совсем юные. Они оторопело уставились на любящуюся парочку, прыснули со смеху и поспешно скрылись. Ада хихикнула.
- Наверное, они здесь за тем же самым…
Гакт вяло улыбнулся. Уединение было нарушено. Он с тоской подумал о том, что последний день вместе испорчен. Ада коснулась его плеча.
- Что ты?
- Все хорошо... – Он поцеловал ее. – Ты не голодна?
- Очень! Но давай побудем здесь еще… Мне так хорошо с тобой…
Он почувствовал облегчение. Крепче обнял ее и поцеловал ее волосы. Они снова были вдвоем во всем мире.
- Пообедаем дома? – спросила Ада. – Не хочу идти в ресторан.
- Как хочешь.
- Там слишком много людей.
- Можно всех выгнать…
- Лучше пообедаем дома.
Они немного помолчали.
- Во сколько у тебя завтра самолет?
- Рано… Часов в 8, кажется…
- Я тебя провожу.
- Не надо, милый. Будет слишком тяжело прощаться.
Гакт ничего не ответил. Он обнимал ее и прислушивался к ее дыханию, стараясь на всю жизнь запомнить эту минуту, когда в мире не было никого, кроме них.

***
Он помнил и многое другое, конечно. Например, как Ада, опаздывая утром на работу, срочно одевалась, носилась в одном чулке по комнате, собирая разбросанную одежду и ища что-то – лифчик, заколку, второй чулок, - что неизменно находилось в самом неожиданном и неподходящем месте. Или как они вместе нежились в его огромной ванне, и Ада рассказывала ему, как прожила без него целых два дня. Или как она сидела на диване, разбирая какие-то документы, а он лежал головой на ее коленях и дремал под шорох бумаг и торопливый шепот. Еще помнил, что, когда ему снились кошмары, она целовала его в голову и гладила по волосам.

VII. Прощание

Так, руки заложив в карманы,
Стою. Синеет водный путь.
- Опять любить кого-нибудь? -
Ты уезжаешь утром рано.
М. Цветаева

Вечером Ада должна была закончить какие-то свои дела по работе. Желая провести день с ним, она все отложила на вечер, теперь же, в довольно поздний час, Гакт встречал ее у офиса. Ждать пришлось довольно долго. Но вот, наконец, она появилась. У него вдруг сжалось сердце, и он испугался даже, что заплачет. Но он взял себя в руки и повел свою девушку в ресторан. Напоследок ему хотелось сделать широкий жест, пусть даже банальный.
Свидание прошло почти так же, как и обычно. Разговоры, вино, поцелуи. Потом он провожал ее домой. Она запретила ему остаться на ночь («Слишком тяжело будет прощаться утром, дорогой»), и они долго бродили по улицам и расстались только на рассвете. Прощались они там же, где встретились впервые – на мосту.
Они стояли, глядя на казавшуюся стальной воду, и даже не держались за руки. Все уже было сказано, оставалось самое трудное - попрощаться. Оба не знали, что говорить. Все слова казались пустыми и бессмысленными. Ни один язык мира не мог бы им сейчас предоставить достаточно слов, чтобы выразить все, что творилось в их душах. Так простояли они довольно долго, а потом повернулись друг к другу. Ада заговорила первая. Она сняла кольцо и протянула Гакту.
- Я не могу взять его с собой… Я говорила… Прости.
Это кольцо он подарил ей, хотя она и уверяла его, что все равно не возьмет его с собой. Она что-то путано объясняла, но он ничего не мог понять. Он уговорил ее взять подарок хотя бы на время. Он знал, что ей очень нравилось это кольцо (серебряные змеи, сплетенные вместе), и хотел, чтоб она приняла его. У Ады, насколько он мог судить, не было никакой любви к украшениям, свойственной обычно женщинам. Она могла совершенно равнодушно смотреть на камни, стоимость которых превышала доход Гакта за всю карьеру, но при этом какая-нибудь мелочь западала ей в душу так, что она, по ее же словам, убить была готова. Так было и с этим кольцом. А теперь она его вернула. Наверное, у нее были причины… Но ведь даже толком не знал, к кому она возвращается! К сыну – да, к матери – да, но ведь не может же быть так, чтобы вся ее жизнь была сосредоточена только в них двоих. Что-то еще держало ее – он знал это благодаря ее обмолвкам… Гакт испытывал ревность к этому неизвестному «чему-то», что отрывало ее от него и не позволяло ей принимать его подарки.
- К черту! – глухо сказал он и швырнул кольцо в реку.
Ада вскрикнула от неожиданности и схватила его за руку.
- Гаку, - сказала она еле слышно.
Она очень редко называла его по имени, чаще всего обращаясь к нему «милый» и «дорогой». И сорвавшееся с ее губ «Гаку» прозвучало для него, как выстрел. Он вдруг почувствовал, что у него нет сил. «Сцена из дурацкой дорамы, - подумал он, - только попсовой музыки не хватает на фоне…» Ему хотелось кричать. А еще ему хотелось, чтобы она не уезжала. Он сел прямо на асфальт и прикрыл глаза, пытаясь сдержать выступившие слезы. Ада села рядом с ним и обняла его за шею. Уткнулась лицом в его плечо и заплакала. Если бы их сейчас увидел какой-нибудь запоздалый прохожий, он бы принял их за пьяных. Но улица, к счастью, была пуста. Гакт крепче прижал Аду к себе и поцеловал в мокрые от слез губы.
- Послушай, - заговорила она срывающимся голосом. – Я не могу не уехать. Но я тебя прошу… Забудь меня, милый. Забудь, как можно скорее…
- Ада…
- Гаку! Ты думаешь, мне легче сейчас? Милый! – Она целовала его мокрые от слез щеки и глаза, гладила по лицу, волосам и плакала. – Ты полюбишь еще… Лучше меня. Правда. Я не хочу, чтобы ты страдал. Гаку…
Они еще много говорили потом. Каждый из них почти не слушал другого, говорили они практически одно и то же. На улице становилось светло. Пора было прощаться. Они поцеловались еще раз. Постояли, обнявшись. Поцеловались снова. Ада, заплаканная, какая-то вдруг похудевшая, провела ладонью по его лицу, вытирая его слезы.
А потом она пошла к дому, и он долго смотрел ей вслед. Скоро она скрылась в утреннем тумане, и даже стука ее каблуков уже не было слышно. Солнце поднималось над Токио.

OWARI

---

back