«- Снег – белый. Я ненавижу белый цвет.
- Ты не прав. Снег не белый.
- Да что ты? Хочешь сказать, в детстве меня не научили верно называть цвета?
- Нет, Я не о том. Но снег всё равно не белый. Посмотри, нет, ты внимательно посмотри.
- И что? Я не вижу ничего необычного…
- Если очень-очень внимательно присмотреться, вот так, то ты увидишь, что этот цвет включает в себя массу, просто миллион оттенков, таких, какие ты никогда в жизни не увидишь ни в палитре самого известного художника, ни на экране самого лучшего телевизора, ни среди детских цветных карандашей. Просто попробуй посмотреть внимательно».

Когда выходишь из тёплой, уютной кофейни, где всё пропитано сладкими запахами кофе, корицы и мёда, на улицу – начинает кружиться голова и воздух кажется хрустальным, обжигающе холодным, что даже чувствуешь его касания и страшно сделать новый вдох.
За его спиной тихо хлопает входная дверь и отзвуком в помещение отдаётся звон дверного колокольчика, такого из жёлтого металла, звонкого. Во рту ещё остаётся привкус сладкого шоколада и очень тепло внутри. Вот так с ничего, просто потому, что сегодня был удачный день, и пускай не произошло ничего замечательно-хорошего, но ведь и плохого тоже не было, а, значит, в маленьком карманном календарике можно поставить галочку с пометкой, что день прошёл хорошо. А ещё внутри очень тепло от произносимого про себя твоего имени.
Говорят, что любовь придумана для глупцов, но глуп в первую очередь тот, кто в неё не верит; и очень верно суждение, что эта самая любовь может, умеет греть. Среди холодных, покрытых тонким слоем снега, улиц она действительно согревает, как котёнок урчит где-то под сердцем, умиротворяюще, тихо и почти уже привычно. И хочется кричать всему миру о своих чувствах, но так страшно, что о них узнает кто. Страшно просто потому, что тогда не будешь один на один со своим теплом, его придётся дарить, о нём придётся говорить и рассказывать, а так ведь, по капле, по нитке, можно его и потерять. Пускай лучше оно живёт тут, под сердцем, только наедине с самим собой, и ему от этого совсем не одиноко, совсем не печально. Ведь порой может быть в тысячу раз лучше, роднее, когда об этой любви знает только один.
А снег всё продолжает и продолжает падать откуда-то с неба, так причудливо и по-детски наивно танцуя в свете цветных фонарей, в свете уличных реклам и витрин. И как-то сознание, само по себе, хочет верить, что в каждой отдельно взятой снежинке есть своя жизнь, знаете, как в детских, домашних комедиях, которые показывают под Рождество? Есть свой городок, со своими жителями, добрыми и милыми, которые весь год живут в подготовке и ожидании праздника.

Сага небрежно стряхнул на пол лестничной клетки снежинки, мирно спящие на поверхности пушистого шарфа, и по привычке облокотился плечом о дверь, роясь в карманах в поисках ключей. В следующее мгновение мысленно он пожалел, что напротив него не было человека с фотокамерой, просто его лицо в момент, когда дверь в его квартиру, жалобно скрипнув, медленно поползла внутрь, намекая хозяину, что она не заперта, приобрело столько новых красок удивления, непонимания и растерянности, что, пожалуй, он мог бы стать примером, моделью для студенток-первокурсниц в художественном колледже на уроке рисунка.
- Мне казалось… что Я тебя… запирал. – Сага выудил и кармана куртки ключи, звякнув металлическим брелком, и уставился на дверь в ожидании ответа и оправдания такого поведения. Дверь, конечно, решила промолчать, но притормозила как бы в нерешительности – открываться до конца или же попробовать вернуться в первоначальное состояние. – Ла-а-адно, - протянул парень. – Не хочешь отвечать, не надо, всё равно узнаю правду. – Он усмехнулся, заходя в квартиру и бросая ключи на столик в коридоре, попутно захлопывая дверь. Та, в знак благодарности, что её не стали дальше мучить допросами, приветливо щёлкнула замком, и притаилась.
- Странно… Свет в коридоре Я тоже выключал. – Расправившись с верхней одеждой, Сага на цыпочках прошёлся по ковру в коридоре в сторону комнаты, мимоходом заглянув в кухню, но не обнаружил в ней ничего особенного. Впрочем, нехорошие, даже почти печальные мысли в голову уже успели пробраться и теперь боролись между собой за право быть самой верной и самой точной.

«Знаешь, что Я люблю больше всего? Нет, ни море и ни шоколад, и Я совсем не думаю в этот момент о горячей ванне и терпко-сладком вине. Больше всего Я люблю смотреть на твои руки. Если бы Я был художником, Я бы обязательно, всенепременно нарисовал бы их, именно такими, какими Я их вижу. Я бы смог передать каждую черту, каждую полоску на коже. И Я бы смог сделать их живыми, живыми даже на бумаге. И ещё Я очень люблю взглядом изучать дорожки твоих вен, кажется, они так близко к поверхности, что будет достаточно дотронуться до кожи, чтоб почувствовать их, даже самые тонкие, почти не видные на ладонях и сгибах пальцев. А ты когда-нибудь замечал, в какие замысловатые узоры они складываются? И у каждого человека узор свой, он никогда не повториться, как никогда не повторишься ты».

- Твою ж мать. – Процедил Сага сквозь зубы, не сильно приложившись лбом к стене.
- Моя мама – порядочная женщина, не стоит её упоминать всуе. – Нао застыл у окна, упорно пряча руки за спиной и вид у него был как у мальчишки, которого случайно застукали родители за воровством конфет с верхней полки ящика на кухне за полчаса до обеда. Но сейчас Сага не обратил внимание на эту деталь, он был слишком занят изучением карандашного штриха на поверхности дорогих обоев с рисунком в виде витиеватых линий:
- Интересно, откуда он тут взялся?
- Ко мне можно было бы и на ты, а не в третьем роде. – Голос Нао прозвучал почти обиженно.
- Ты – карандашная линия на моих обоях? – Сага подавил смешок, отрываясь от изучения обоев и смотря на ударника.
Нао решил, что вернее всего сейчас будет второй раз за вечер растеряться и изобразить полное непонимание, обильно украшенное неожиданностью.
- Я так и думал. – Сага от души добавил в голос разочарованности и скрестил руки на груди, сверля взглядом ударника.
- Что? – Нао потоптался на одном месте, продолжая держать руки за спиной, чувствуя себя как экспонат в музее под таким пронизывающим, пристальным и серьёзным взглядом басиста.
- Ты не знаешь, случайно, почему дверь в мою квартиру была открыта? И ты не знаешь, как этот человек – Сага ткнул пальцем в сторону парня, – оказался тут?
- Понятия не имею. – Нао передёрнул плечами, пробегая глазами по комнате ища хоть что-нибудь, за что можно было бы уцепиться взглядом и на что реально было бы переключить внимание собеседника.
- Ммм… - Сага прикрыл на мгновение глаза, а затем вновь пристально посмотрел на одногруппника. – А если мы сейчас хорошенько подумаем?
Драммер вздохнул, отступив к окну и облокачиваясь на подоконник:
- Понимаешь, тут такое дело…
Сага внимательно смотрел на него, всем своим видом показывая, что очень жаждет продолжение фразы.
- Я проходил мимо. Иду и думаю, а чем сейчас занят наш басист? А зайду-ка Я к нему в гости…
- Ну и?
- Ну, Я поднялся к тебе на этаж. Позвонил. За дверью – тишина. Подождал, позвонил ещё раз, опять тишина.
- И-и?
- А ты мне сам говорил, что в экстренных случаях Я могу пользоваться дубликатом твоих ключей, который, между прочим, ты сделал по своей инициативе. – Нао сделал акцент на окончании фразы, косясь за окно.
- Ты хочешь сказать, что сегодня был тот самый экстренный случай? – Сага почувствовал, как его начинает накрывать волна безграничного удивления с примесью полнейшего непонимания.
- А что, почему бы и нет? Ты не открываешь, а мало ли, что могло с тобой случиться. – Парень отчаянно искал пути к отступлению, хотя и понимал всю глупость ситуации. – Так вот, эти ключи по чудесному стечению обстоятельств оказались у меня в кармане, и Я решил воспользоваться ими. А что? Давно уже лежат без дела…
Сага усмехнулся, делая шаг к драммеру:
- Действительно, целый месяц применения им не находится.
- Вот и Я об этом же. Значит, зашёл к тебе, у тебя тихо, свет нигде не горит. Я по квартире прошёлся, и буквально через секунду появился ты! Конец истории.
- И, вестимо, перед тем, как пройтись по моей квартире, ты решил снять обувь и куртку, не так ли?
- Жарко же. После улицы то. – Неуверенно отозвался драммер, отсчитывая, за сколько секунд Сага успеет преодолеть катастрофически уменьшающееся между ними расстояние.
- Ну, хорошо, хорошо, допустим, всё так и было. Но дверь-то, дверь за что ты не закрыл?
- Сага, а тебе не кажется, что ты сейчас очень цепляешься к мелочам? – Нао прищурился.
Басист отмахнулся и в два счёта преодолел остатки комнаты до своего собеседника.
- Слушай, а чего это ты так старательно руки за спиной прячешь? – Сага навис над ударником, вновь смотря самым не любимым взглядом, убийственным взглядом для Нао.
- Упс. – Выдохнул драммер, отклоняясь чуть назад. – Сага, смотри, птичка в комнате! – Нао кивнул в глубь комнаты и посмотрел честными глазами на товарища.
- Пускай себе летает. Так что у тебя там?

«Когда Я был совсем мальчишкой, отец нашёл мою тетрадь, где Я писал стишки. Именно стишки, язык не поворачивается называть это как-то иначе. И тогда отец сказал обо мне много чего лестного. Нет, другой родитель, может, и порадовался бы, что ребёнок растёт творческой натурой, но мой почему-то решил, что это «удел женщин, девушек и девочек писать стишки в тетради в клеточку». Знаешь, вот после того вечера Я дал себе клятвенное обещание, что никогда более не стану заниматься таким непотребным делом. Но… Но это было до тебя. Вернее, нет, не так. Это было до того, как Я понял, что люблю тебя. Пускай ты этого никогда не прочитаешь, но слова сами собой складываются в строчки:
Когда вдруг солнце сможет стать луной
И Я запомню бесчисленные песни ветра,
Когда над грешною землёй
Промчится в даль забытая комета,
Когда из берегов все воды мира выйдут,
Когда весна затмит все месяцы в году,
И Я пойму, что жить среди минут –
Невыносимо. Я тенью в дом к тебе приду
И песни ветра тихо прошепчу.
Глупые строчки, да? Но Я же говорил, что Я пишу столько стишки, но никак иначе».

Сага отпустил ударника, вырвав у него из рук, из-за спины, тетрадь и обалдевши уставился на друга. В этот момент Нао почувствовал, что ему самое место где-нибудь в четвёртом, нет, лучше в пятом круге Ада, поближе к теплу и Люциферу.
- Ты… Ты ЭТО читал? – Сага прижал к груди тетрадь в плотной картонной обложке. Любовь, которая совсем недавно урчала котёнком под сердцем, вдруг превратилась в огромную хищную кошку, которая от всей души решила поиграть с его сердцем, начав драть его когтями.
- Сага, Я… - Нао отвернулся, всё ещё нависая спиной над подоконником. – Она лежала на столе. Открытая…
- Она. Не. Могла. Лежать. На. Столе. Открытая. – Басист чувствовал, как по вискам с завидной чистотой и упорством начали бить молоточки, маленькие – маленькие, загоняя в височные доли головного мозга тонкие булавки.
- Хорошо. Не могла. Не на столе. На кровати. У тебя в комнате. И закрытая. – Нао почти чеканил слова, кусая губы. – Я только заглянул в неё, мне просто стало интересно. А потом… Я правда не заметил, как зачитался. – Он посмотрел на Сагу, на котором, казалось, лица не было. – Прости, Я знаю, читать чужие дневники не хорошо.
- Надо же, какая проницательность. – Басист обречёно опустил плечи, кладя тетрадь на подоконник. – Теперь она и тут может лежать. Да где угодно. Это уже не важно.
- Прости… - Выдохнул ударник, легко погладив басиста по груди. – Я правда не хотел… чтоб вот так… - Он вздрогнул, когда Сага накрыл его руку своей ладонью, прижимая её к своей груди. – О ком… о ком ты пишешь так?
- А ты ещё не понял? – Сага грустно усмехнулся, смотря в глаза драммера, видя в них своё отражение и почему-то ему стало очень противно, тошно от самого себя в этот момент, таким жалким, маленьким и сломанным он чувствовал себя. Нао промолчал, теперь пришла его очередь пытливо смотреть на собеседника, ожидая ответа. Сага подался к нему и поцеловал его в уголок губ, легко и непринуждённо, но вложив в этот жест все те слова, которые сейчас комом встали у него в горле, не давая спокойно дышать.
Нао чуть не задохнулся от этого поцелуя, от тех эмоций, которые, как цунами, накрыли его с головой, но тянули не вниз, а, наоборот, выбрасывали куда-то высоко-высоко к звёздам:
- Ты… Я… - Он сжал пальцами футболку басиста, приблизившись к нему на столько, на сколько это было возможно. – Я ведь и подумать не мог, не хотел… Я ведь боялся, ты знаешь?
Сага ловил его дыхание, чувствовал, как кружится голова от запаха кожи и не мог сказать ни слова.
- Я ведь… Мы можем пожалеть об этом, мы ведь оба знаем? Правда? – Но Нао не оставил даже секунды на попытку ответа со стороны басиста, и, запустив пальцы в его волосы, коснулся его губ своими.

По дорогам куда-то спешат люди, серая масса, неотличимые они друг от друга. За окном – низкое небо, разрываемое крышами высоток и стягиваемое бесконечными чёрными проводами; за окном – метель, она кружит этот бесчисленный снег, шумит ветром средь тонких ветвей голых деревьев, тихо-тихо, как мама, поёт колыбельную песню, стучась в закрытые окна. И снег сейчас совсем не белый, он вобрал в себя все оттенки синего.

back