Капли дождя глухо стучат по крыше машины, словно резкие шаги по бетонным плитам. Дождь выстукивает свою личную мелодию, всё ускоряя, ускоряя ритм: всё резче, всё громче. Капли-шаги, чужие, принадлежащие какому-то аморфному созданию. Размеренная походка переходит в бег, в тяжёлые удары подошвы о бетон. Вперёд, бежать, быстрее, скрываясь в темноте, оступаться, падать, обрывая стук новой неоновой вспышкой света в забрызганное грязной водой стекло, подниматься и бежать дальше. Так гонится следом прошлое, вихрем декабрьских дождевых капель врываясь в светлое, прозрачное настоящее.
Токийское небо кляксами отражается в лужах. Лужи ловят световые блики и разбиваются о шершавые колёса машины. Лужи разливаются цветными вспышками по мокрому, чёрному асфальту, и сливаются в новые скопления воды, вновь отражая зияющее чёрной дырой токийское небо.
- Здесь можно курить?
Водитель такси коротко кивает, тормозя на перекрёстке, и тянется к радиоприёмнику, прокручивая станции. На пару мгновений салон машины заполняет белый шум, и Ниикура словно бы видит, как все краски искажаются, становятся чёрно-белой рябью перед глазами.
- Только окно приоткройте.
Один обрывок песни сменяется другим, следом вновь прокрадывается надрывное шипение не работающей радиостанции. И сквозь этот звук Каору словно бы слышит его смех.
Опустив стекло окна, гитарист щёлкает зажигалкой, глубоко втягивая никотиновый дым в прокуренные лёгкие. С улицы в салон машины долетает тихий рокот дождя, больше похожий на урчание домашней кошки, чем на тяжёлую поступь ног по бетонным плитам. Такси плавно трогается с места, когда в лобовое стекло бьёт размытый свет светофора, оповещая о свободном пути.
Откинувшись на спинку сидения, прикрывая глаза, наслаждаясь терпким вкусом сигарет, Каору думает о том, что в мире нет ничего вечного. Нет ничего, что бы ни разрушило своим незаметным глазу течением время. Исчезают мечты, проходят отношения, умирает любовь. Сменяются люди вокруг тебя, становятся неинтересными бумажные книги, разрушаются, казалось бы, вечные памятники архитектуры. Всё это просто уходит, превращается в пепел, растворяется в беге секунд, оставаясь лишь горестным отпечатком в чьей-то не вечной памяти.
Небо над зимним городом как нельзя лучше сейчас олицетворяет собой чёрную дыру, которых во Вселенной – бесчисленное количество. Небо будто бы затягивает тебя, твои мысли, память, чувства, высасывает жизнь из промокшего до нитки Токио.

- А мы будем вечны!
- Тошия, ты знаешь, что это – не так.
- Тьфу, обломщик ты… Мне уже и помечтать нельзя совсем?
- Ладно, мечтай, мечтай, только от реальности совсем не отрывайся…
- И всё-таки… Всё-таки мы с тобой, вместе… мы вечно будем. Ты мне веришь?
- Мне хотелось бы верить тебе…
- Каору, верь! Мы – будем!
- Я попробую, Тотчи, я попробую…

Каору сбрасывает пепел в приоткрытое окно машины, и сигарета в его руке тут же покрывается мокрыми пятнами, от попавших на тонкую бумагу дождевых капель. В салоне гуляют призрачные нити сизого дыма, пропуская сквозь себя рвущийся с улицы холодный электрический свет. Каору делает ещё одну затяжку, прячась под капюшоном куртки.
Из колонок плавной, обволакивающей волной раздаётся: «Oh my love my darling…I've hungered for your touch…», погружая салон такси в неосязаемую и вязкую грусть. И Ниикура думает о том, что это не самый лучший выбор радиостанции и песни.
Под его закрытыми веками, выплывая откуда-то из враждебной темноты, начинают танцевать картинки, фотокарточками моментов далёкого прошлого.
«Я так люблю смотреть на тебя на сцене. Когда ты улыбаешься, ловя энергию заведённого до предела зала. Когда отдаёшься всецело музыке и редко сталкиваешься со мной взглядами. Я так люблю смотреть на тебя в свете концертных огней, когда вокруг тебя словно создаётся сияющий ореол, это завораживает, что невозможно отвести глаз. Выходя к залу, ты преображаешься, становишься свободным, и даже дышишь как-то иначе, не резко, не взахлёб, наслаждаясь и получая удовольствие…»
Не докурив, Каору выбрасывает за окно тлеющую сигарету. Та тут же теряется в ночных сумерках, в брызгах дождя, под колёсами машины. И, закрывая окно, преграждая путь звукам с улицы, гитарист вновь слышит сквозь плавное течение звуков из колонок радиоприёмника, как дождевые капли надрывно, испуганно стучат по крыше такси.
«Когда мы оступились?...» - этот вопрос пролетает в голове как шальная пуля, на мгновение выбивая весь воздух из лёгких тяжёлыми ударом. Каору не ищет на него ответа, жмурясь, стараясь не слышать бешеный стук своего сердца, прорывающийся сквозь поставленный на повтор вопрос.
Эти воспоминания о прошлом – как заезженная пластинка. Шуршит, вертится по кругу, и ни у кого не хватает желания, силы или настойчивости, чтоб остановить этот бег. И воспоминания кружатся в медленном вальсе, облекая себя в картинки в ночной темноте, принося из прошлого послевкусие, слабые нотки запахов и отголоски прежних чувств.
Такси неспешно пересекает мост, чтоб через несколько десятков минут вновь вернуться на ту сторону. И сквозь шум дождя и шорох колёс по асфальту, до Каору, из глубины сознания, долетают слова, что давно потеряли свою силу и значимость, что стали как монеты, вышедшие из оборота, но которые хранишь, словно стараясь сберечь память о прошлом.

- Я хочу любить тебя… вечно…
- Пока мы живы – любовь тоже будет жить.
- Но ведь говорят, что настоящая любовь живёт три года.
- Тотчи, ты противоречишь сам себе. Если тебе хочется…
- Мне хочется – вечно.
- Всё в наших руках. Я люблю тебя.
- Као…

Каору жмурится, проводя ладонями по лицу, как будто стараясь снять с себя все эти ощущения, прогнать прочь картинки, уничтожить запись на плёнке в голове, которую невозможно стереть. И разрезаемая песня по радио очередными, слишком громкими помехами, рождает в себе вновь его смех.
«Просто во всём виноват этот дождь…» - беззвучно, одними губами шепчет сем себе гитарист, заведомо зная, что эта попытка обречена на провал.
Выходя из машины под дождь, проводя ладонью по тут же покрывшемуся каплями воды меху на капюшоне, Ниикура упрямо смотрит вперёд, туда, где играют ночные фонари с размытым светом. И ждёт.
За всю свою жизнь он научился быть терпеливым, научился ждать. Лучше этого Каору умеет лишь лгать, и в первую очередь – себе.
Декабрьская ночь с этим чернильным, пятнистым от туч небе – лучшее время, чтоб провести его за кружкой пива, чтоб попробовать не думать, чтоб попытаться вновь забыть.
Ловя сквозь сумерки силуэт неспешно идущего к нему басиста, Каору на автомате облизывает сухие губы, мельком глянув на наручные часы. И в следующие несколько мгновений, ожидая, пока Тошия докурит, Каору невольно изучает его взглядом.
«А ведь я помню каждую родинку на твоём теле… И до сих пор чувствую мурашки, видя болезненный, резкий излом твоих ключиц. Я до сих пор не могу убить воспоминания о том, как тихо и спокойно ты дышишь во сне, и как подрагивают кончики твоих тёмных ресниц. Мне даже иногда кажется, что я не забыл вкус твоих поцелуев и тепло кожи…» - слова, которые никогда не будут произнесены в слух.
- Слушай, скажи, а ты когда-нибудь думал о прошлом? – Тошия спрашивает это так неожиданно, прислоняясь плечом к машине, что у Каору невольно перехватывает дух.
- Думал. Я вообще часто думаю о том, что было. – Ответ, который не выдаёт с головой, который не направлен на дальнейшую дискуссию.
- А о нас думал?
Каору почти чувствует, как внутри его чёрных зрачков зарождается какое-то подобие испуга, паники, страха. Нет ничего проще, чем ответить «да», но это слишком необоснованный, неоправданный и никому не нужный риск.
- Нет. – Ниикура слышит, как у него дрожит, ломаясь голос, и не может отвести взгляда от глаз басиста, пытливых, смотрящих будто бы насквозь, но таких родных. И повисшая в воздухе пауза разрезается лишь падением капель с накренившегося над умирающим городом неба.
- А ты?
- И я нет.
Это именно тот ответ, который хотел услышать Каору. Это именно тот ответ, за который он ненавидит Тошию. Это именно тот ответ, который раз за разом сжигает последние мосты за спиной, связывающие их обоих с тем прошлым, где осталось яркое лето и вкус поцелуев.
Садясь обратно в салон такси, Ниикура искоса поглядывает на басиста, нервно щёлкнув зажигалкой в тишине. Тошия, кажется, даже не замечает его, словно уйдя с головой в какие-то свои мысли. Мысли о своём прошлом.
Каору откидывает голову, вдыхая никотиновый дым, кусая сухие губы и смотря в потолок машины, по которому, с обратной стороны, барабанной дробью, шагами прошлого стучит дождь.
Такси, жёлтым и нелепым пятном, пересекает мост, размывая при движении мокрые дорожки на стёклах, и из радиоприёмника, как по заказу, звучит: «…I need your love, I need your love. God speed your love to me…».
Токио дышит, отдавая свои последние вдохи этой ночью бескрайнему небу, и Каору сам не успевает заметить, уловить ту секунду, когда серый пепел сигареты слетает в приоткрытое окно на влажный от дождя мост, а его пальцы находят руку Тошии. И никто не произносит ни слова, Тошия лишь слабо сжимает пальцы Каору в своей ладони, неотрывно смотря за окно.

- Давай никогда не будем врать друг другу?
- У тебя всё какие-то желания… детские и невозможные, Тошия-кун.
- Чего ты смеёшься?! Я серьёзно, между прочим.
- Ладно, хорошо. Давай никогда не будем врать друг другу.
- Я люблю тебя.
- Только не ври мне.
- Каору!!!
- Тс, мальчик мой. Любимый мальчик на свете. Я никогда не буду врать тебе…
- И я всегда буду с тобой.

back