1.

Я знаю, что ты любишь мятный чай и холодный виски со льдом. При чём чай обязательно должен быть заварной, приготовленный в маленьком, белом, фарфоровом чайничке с такой причудливой росписью витиеватых линий на дутом пузике. А виски только «Cutty Sark» и с тремя кубиками льда.
Я знаю, что тебе часто сняться кошмары, а утром ты обязательно выпиваешь стакан воды до завтрака. При чём ты никогда и никому не рассказываешь о том, что же сниться тебе ночами. А вода обязательно должна быть газированной и ни в коем случае не из холодильника.
Я знаю, что ты много куришь и никогда не задёргиваешь тяжёлые шторы в спальне. При чём куришь так много лишь потому, что тебе нравится сам процесс и танцующий в свете сизый дым, а тёмно-красные шторы служат лишь искусной деталью комнаты, предметом интерьера.
Я знаю, что твоя спальня расположена на восточной стороне квартиры и в твоём мобильнике нет телефонов родителей. Просто ты слишком любишь просыпаться по утрам от янтарных, солнечных лучей, а родители всегда сами звонят тебе, так что не имеет смысла записывать их номера.
Я знаю, что ты терпеть не можешь мягкие игрушки, ковры и пушистые покрывала, а ещё что ты пишешь стихи в тонком блокноте с потрёпанной обложкой. Просто ты считаешь, что вся эта видимая мягкость игрушек и прочих подобных аксессуаров лишь собирает пыль, не принося никакой пользы, и в твоей квартире не найти ни одной такой детали. А стихи ты пишешь редко, может быть, раз в полгода, не показывая их никому, пряча блокнот под ворохом ненужных, старых бумаг ещё из прошлой жизни.
Кажется, я так много знаю о тебе, но я совсем не знаю тебя.
Год. Много это или мало?
Для человека, который выходит из кабинета врача со смертельным приговором и стучащим в висках осознанием, что у него есть 365 дней – это очень маленький срок. Для человека, который служит в армии, 12 месяцев до возвращения домой, когда он сможет увидеть своих родных и близких, друзей и почти стёршуюся из памяти свою комнату – это много.
Для меня «год» – это так много и так мало. Словно я застрял где-то во времени, где-то между солдатом и умирающим, мечась в цепких лапах призраков прошлого, которое когда-то было настоящим.
Всего год я был рядом с тобой; всего лишь год, как тебя не стало в моей жизни. И я не знаю, какое из этих временных ограничений больше перевернуло ход моего средне статистического существования.
Ты появился тихо, без громких слов и резких жестов. Ты появился как-то случайно, неожиданно, но уже через сутки мне начало казаться, что так было всегда. Стал близок на столько, на сколько может быть близок человек человеку. Стал другом. Стал тем, кого я смог полюбить не только сердцем, но душой.
Ты ушёл так же тихо, без ковровых красных дорожек и вспышек камер. Ушёл, как будто и не было тебя никогда. Только смириться с этим я не могу до сих пор. И этот год, прошедший с последней нашей встречи стал для меня бесконечными сутками.
Ты знал обо мне всё, ты успел познать меня всего до каждого вздоха и взмаха ресниц. Но так и не открылся мне, остался неприступной, чужой тенью. Я мог часами рассказывать тебе всё то, что ты хотел знать, и ты отвечал мне. Ты говорил, как же ты не любишь темноту, и как сладок вкус холодного виски на кончике языка. Я говорил тебе о морском бризе и привкусе соли на губах, а ты лишь улыбался, докуривая уже третью сигарету за час.
Изо дня в день, из недели в неделю.
Я до сих пор помню, что ты любишь спать только на левой стороне кровати, и чем пахнет твоя кожа. Я до сих пор помню, что ты не выносишь парки аттракционов и можешь часами говорить по телефону. Я до сих пор помню серебряные, тонкие кольца на изящных пальцах и запах кофе в твоих волосах.
Я до сих пор помню тебя, но совсем тебя не знаю.
Ты всегда был передо мной, как открытая книга. Пожалуй, такое осознание может придти лишь после долгих бессонных ночей: когда сидишь в тусклом свете ночника, прижимая к груди очередную чашку кофе, смотришь в серый потолок какой-то совсем чужой комнаты, а на столе рядом – скомканные пачки из-под сигарет напополам с рваными кусочками воспоминаний. Ты был передо мной как открытая книга, а я видел лишь картинки, иллюстрации к тексту в ней, не замечая букв, слов и предложений. Смотрел, как дурак, на эти цветные зарисовки и не понимал всей сути, всего того, что они моли бы рассказать мне. И поэтому я совершенно не знаю тебя. А ты же в свою очередь пролистал меня от корки до корки, вчитываясь в каждое слово, заучивая наизусть, делая пометки карандашом на потрёпанных полях, что-то выписывая только для себя. А я, дурак, просто не замечал этого.
Двенадцать месяцев, триста шестьдесят пять дней, восемь тысяч шестьдесят минут, пятьсот двадцать пять тысяч шестьсот секунд мы были рядом. Дышали вместе, одним воздухом на пополам, смотрели на этот мир одними глазами и чувствовали тепло солнца одной на двоих кожей. Всё это безумно короткое и бесконечно долгое время говорить о каждой мелочи, пересказывать друг другу сказки из детства и так и не сказать самого главного…
Я так и не сказал того самого важного, самого ценного, что у меня было, что у меня есть. Все слова перестают иметь цену, значение и вес по сравнению с тем, что до сих пор, спустя долгие двенадцать месяцев я продолжаю бережно носить в сердце.
Порой мне кажется, что я полюбил тебя, как только ты вошёл в студию: высокий, не по погоде легко одетый, с карими, как тогда мне показалось, слишком уставшими глазами. Мне кажется, именно тогда, когда я первый раз ощутил тепло твоей кожи при рукопожатии, почувствовал едва уловимый запах кофе от тёмных волос – я полюбил тебя.
И каждый день я влюблялся в тебя заново: в твою улыбку, в голос, в изящные жесты. Когда ты дурачился, мне хотелось смеяться, когда ты был серьёзен, я заглядывал в твои глаза, стараясь найти в их глубине то, что ты так искусно прячешь от меня.
Лёжа в постели, перед тем, как провалиться в сон после очередного изматывающего дня, я думаю. Думаю о том, что бы я сделал, окажись ты вновь рядом. Не на год, и даже не на месяц – хотя бы сутки, но сутки только на двоих. Я каждый раз представляю себе эту встречу в небольшом уютном кафе в центре шумного Токио или на улице в час, когда люди спешат домой к своим семьям после тяжёлого рабочего дня. Представляю, как возьму тебя за руку, а ты улыбнёшься такой привычной и тёплой улыбкой, протянув: «Юю-ра, а ты всё такой же», а я смущённо отведу взгляд, не разжимая твоих пальцев, и тихо отвечу: «Мне казалось, что я ждал тебя всю жизнь». Ты, конечно, рассмеёшься, переиначив эту фразу по-своему, а я буду наблюдать за тобой, как раньше, почти не заметно, не сталкиваясь взглядами. А потом будет ночь, тихая и по особенному тёплая, и именно тогда, как только ты потушишь в пепельнице последнюю сигарету, я наберу в грудь по больше воздуха, погружаясь в глубину твоих почти чёрных глаз, и выдохну: «Я искал тебя всю жизнь. Я любил тебя всю жизнь».


2.

Я знаю, что ты пьёшь кофе без сахара и молока, и любишь читать до рассвета. Тебе кажется, что любой наполнитель убивает тот самый горьковатый вкус напитка, и кофе от этого теряет свою притягательность, а чтение книг слишком хорошо убивает время.
Я знаю, что ты ненавидишь гулять по городу, и телевизор в твоей спальне всегда включён. Ты слишком привязан к ярким машинам с личными водителями, чтоб лишний раз пройти пешком, а в полной тишине тебе начинает казаться, что ты сходишь с ума.
Я знаю, что у тебя в холодильнике всегда есть несколько банок пива и уже початая бутылка вина, и ты куришь лишь тонкие сигареты. Ты говоришь, что алкоголь придаёт тебе уверенности в будущем дне, а тонкие сигареты не кажутся столь быстрым шагом к раку лёгких.
Я знаю, что ты спишь лишь на шёлковых простынях и у тебя в сумке всегда есть пачка презервативов. Тебе нравится сочетание горячей кожи и холода постельного белья, ведь шёлк не сохраняет тепло, а презервативы лишними никогда не бывают.
Я знаю, что ты выбираешь таблетки по цвету и очень любишь запах свежо напечатанных газет. Просто эффект от «психотропных куколок» один и тот же, поэтому тебе нравится давать каждому дню новый цвет, а запах типографии напоминает тебе о каком-то очень далёком детстве.
Я знаю, что ты выключаешь домашний телефон, когда остаёшься у себя один больше, чем на сутки, и любишь писать смс. А дело лишь в том, что тебе слишком сложно сказать в трубку, что с тобой или что ты думаешь по какому бы то ни было вопросу, поэтому текст на экране телефона тебе куда милее.
Мне кажется, что я знаю о тебе всё, что знаю всего тебя, но каждый раз, при любом удобном случае ты доказываешь мне обратное.
Я частенько рассуждаю, что время нашего знакомства можно сравнить с вечностью. А вечность это много или мало?
Для человека, будь загробная жизнь реальностью, попавшего в Ад за свои согрешения на этом свете, вечность будет неизмерима, для него, ходящего по всем проклятым кругам, она будет мучительной. Для влюблённых, сердца которых звучат в унисон, вечность рядом друг с другом может казаться таким коротким мигом, за который не возможно сказать всего того, что хочется, что есть где-то внутри, не измеряясь сознанием.
Но как же в нашем случае? Я знаю тебя целую вечность и это так много, чтоб полюбить тебя, возненавидеть и полюбить вновь. Я знаю тебя целую вечность, но это так мало, чтоб запомнить вкус твоих губ, отпечатать в памяти как подрагивают твои ресницы во сне. Иногда мне хочется молить всех Богов, чтоб они прекратили эту пытку бесконечной вечности рядом с тобой. Но всё чаще я готов продать душу Дьяволу, лишь бы эта вечность действительно была бесконечной.
И часто сидя за стойкой какого-то очередного бара, слушая твои уже далеко не трезвые речи, я всё равно готов впитывать тебя каждой клеточкой своего тела, хотя и кажется, что больше уже некуда. Когда ты улыбаешься кому-то другому, будь то девчушка за соседнем столиком или молоденький бармен, что делает тебе очередную порцию виски со льдом, мне хочется бить тебя по щекам, увидеть твои слёзы, душить тебя своими же руками, пока из горла не начнут вырываться хриплые стоны, а тонкие пальцы не ослабнут на моих запястьях. Но, представляя себе эти картины, я тут же проклинаю всё своё существо.
Когда ты не в настроении или расстроен чем-то, мне нравится доводить тебя до истерики. Именно тогда в твоих глазах появляются столь желанные мной огоньки. Но тем же вечером, вспоминая, как ты уходил, хлопнув дверью, небрежно накинув на плечи пальто, я злюсь на себя, что вновь довёл тебя до такого.
Ты можешь быть совсем разным: прикинуться белым, пушистым котёнком, урча мне на ухо, сворачиваясь на коленях и дыша на ладонь, или же диким и неукротимым зверем, совладать с которым мне не под силу. И я до сих пор не знаю, каким ты мне нравишься больше.
Мы проводим сотни часов и миллионы ночей рядом друг с другом. Ты говоришь, вытрясая передо мной на стол всю свою душу, а я не могу вытянуть из себя ни слова.
Сидя в автобусе в самом хвосте, когда на улице уже ночь и темнота разрезается лишь фонарями, я продолжаю думать о тебе. И раз за разом представляю, как бы сказал тебе, тихим шёпотом всё то, что чувствую, рассказал бы всё то, о чём думаю, о чём мои сны. И в этот момент мы бы обязательно были на крыше небоскрёба, так близко к не видимым с улиц города звёздам, так близко к бархатному небу. А у нас под ногами расстилался бы лоскутным, цветным одеялом Токио. Ты бы смеялся, обняв меня за шею, а я бы сжимал в одной руке почти пустую бутылку вина, сходя с ума от твоего запаха и тепла. Непременно бы, ты посмотрел в мои глаза и, тихо сказав: «Зеро… мы ведь чёртовы прожигатели жизни!», рассмеялся бы. А я бы вновь целовал тебя в губы, такие желанные и ненавистные в одно и то же время, ощущая кисловатый, терпкий вкус вина после. И крепко обняв бы тебя, выдохнул на ухо: «Пусть так… но ни один в мире прожигатель жизни не сможет полюбить тебя сильнее, чем я».

Эпилог

Кисара сидит на полу перед низким столиком в центре комнаты, на котором покоиться выключенный ноутбук, и смотрит на своё отражение на экране. Рядом с ноутом на гладкой столешнице - две фотографии: прошлое и настоящее. Два таких разных человека, оба узнавших его от корки до корки. Никогда, за всё время их существования в его жизни он не смог утаить ни от кого из «друзей» хотя бы каплю себя, отдавая всё без остатка, при этом не получая ничего взамен. И их знакомство - длинною в одну короткую жизнь.
Прошлое и настоящее.
В настоящем – головная боль по утрам, стальной привкус крови во рту, дрожащие пальцы и мерное гудение двигателя машины где-то под окнами. В прошлом – горечь мятного чая, постоянная слабость от недостатка сна и звонки без ответа.
Кисара смотрит в глаза своему отражению, а по комнате гуляет ветер, врываясь в распахнутое окно, не стесняясь тревожить тяжёлые шторы, и принося с собой запах моря. Он гуляет по комнате, порывисто касаясь тёмных волос, задевая фотокарточки на столе, и приносит откуда-то из глубины квартиры кисловатый запах вина, нарочно играет с пустой пластиковой баночкой в углу комнаты.
Кисара не отводит взгляда от грязно-серой поверхности монитора, и шепчет только лишь для себя, едва шевеля губами: «Есть прошлое. Есть настоящее. Но у меня никогда не было, нет и не будет будущего».
Очередной порыв ветра приносит с улицы громкий звук тормозов и протяжный лай дворовой собаки.

back