«Что Я значу для тебя? ты отвечаешь – всё.
Пряча глаза, нервно слёзы утирая.
Понимая холод глаз моих полузакрытых,
В которых нет тех чувств, тобой ещё не позабытых,
Не прожитых, не убитых, в могилу боли не зарытых.
Зачем Я нужен тебе, глупышка?
Я никогда не смогу подарить тебе счастье,
Никогда не скажу: люблю тебя одну.
Ведь я могу без тебя. Но всё же мне не по себе,
Что ты не можешь без меня…
Зачем Я нужен тебе?»
(с) Многоточие – «Зачем Я нужен тебе»


«Дети революции» – гордо звучит, не так ли? Наивные подростки, стремящиеся изменить мир к лучшему, внести новые правила и устои в жизнь. Всего лишь дети, но претендующие на мировое господство. Мы кричим, что родились не в том месте и не в то время, но считаем, что лучше поздно, чем никогда. Революция - громкое слово, но мы продолжаем идти по накатанной колее. Делая все те ошибки, которые совершались ранее, мы наступаем на те же грабли. Разве что - с более бодрым шагом. С более радостной улыбкой на лице.
Дети Революции - парни двадцати лет, которые, в сущности, все еще дети, и плевать на революцию.
Таких, как мы – тысячи, а, быть может, и сотни тысяч. Все и каждый, те, что мечтают сообщить о своём существовании миру. Тому самому миру, которому, по большому счёту, на нас насрать. Мы – лишь жалкие крупинки в огромном море из людских жизней, впрочем, желания принимать этот факт, у нас нет.
Обнимаясь с бутылкой дешёвого портвейна, в грязной гримёрке ночного клуба, после «оглушительного выступления», на котором было человек десять от силы, мы смеёмся. Мы расписываем зеркала губной помадой, оставляя на стенах комнаты послания от себя в виде: «Мы – Короли Мира!» или «Скоро вы все будите у наших ног».
Уже в возрасте двадцати лет мы успеваем попробовать всё, что есть в этой жизни, и гордимся этим, ценим это, как самые дорогие воспоминания.
Возвращаясь в свои маленькие съёмные квартирки на последних этажах высоток на окраине чужого города, мы заявляем себе, что музыка – это есть истинный смысл жизни. Мы составляем сценарии для очередных малобюджетных клипов, или выступлений на сцене, олицетворяя себя с сумасшедшими. Просто каждый гений немного, но псих; и если вы хотите стать такими же особенными, вы прививаете себе зачатки шизофрении. Точно так же, как делаем это мы.
Я с детства привык получать удары от жизни с силой, от которой остаются рубцы на коже, и, может быть, поэтому мне так хотелось скорее повзрослеть. Я просто считал, что только тогда сам буду решать, как мне жить, и что мне делать. Я считал, что, став «большим и сильным», не жизнь станет играть со мной, а Я с ней.
Печально признавать, но Я ошибся.
Если Я задам вам вопрос: «Что такое боль?» – Я более чем уверен, что получу миллион ответов, которые будут, так или иначе, с одним смыслом. Хотя вы и на сотую долю не представляете, что значит: чувствовать настоящую боль. Моральную боль, которая зарождается внутри тебя, действуя как разрушающий тело наркотик, отравляя, вдобавок, еще и душу. Она незаметно стягивает все внутренние органы железной цепью, и от неё никуда не деться. И тогда память, такой простой человеческий процесс, является основной батарейкой для боли, а во рту – привкус крови и металла.
Попробуйте замешать себе коктейль из страха, боли, одиночества и безысходности, приправив его отчаяньем и отсутствием веры во что-то хорошее. Принимайте его по одной столовой ложке ежедневно – утром и вечером – на протяжении месяца, и тогда вы поймёте, в каком состоянии Я оказался в начале 2000 года.

В этом году весна выдалась хреновая. Снег давно сошёл, но солнца мы так и не увидели. Уже которую неделю шли затяжные мелкие дожди, покрывая Токио почти незримой пеленой из серого цвета.
Поднимаюсь по узкой лестнице, а перед глазами пляшут цветные зайчики, как отголосок неоновых реклам в центре города. Как галлюцинация после слишком большой дозы наркотиков.
С самого первого дня переезда в Токио, я полюбил гулять в центре города. Окунаясь в атмосферу общей суеты и цветного праздника, Я начинал чувствовать себя лучше.
И сегодняшний день не оказался исключением.
С утра была очередная ссора, ссора от которой мне до сих пор хочется тихо скулить и кидаться на стены. И скула от полученного от него удара ноет до сих пор.
Я люблю его, а он любит наркотики. Всё просто, как дважды два. Я смог остановиться, а он не решился перешагнуть через себя. Я пытаюсь вытянуть его на поверхность, а он с каждым разом всё более усердно, с завидной силой, хватается за камни и песок, не желая выныривать.
Куртка промокла до нитки, и, кажется, согреться будет просто невозможно. Сейчас мне больше всего хочется забыть о том, что было с утра, почувствовать его объятья и тихо уснуть на его плече, с глупой мыслью о том, что завтра будет лучше, что завтра обязательно всё переменится.
Может, именно завтра мы изменим мир.
Открываю дверь в нашу квартиру, и меня наотмашь бьёт тишина комнат, со слабыми отголосками проезжающих под окнами машин.
- А-кун?
В ответ, мне кажется, что Я лишь слышу эхо от своего голоса, который успел отразиться от голых каменных стен каждой комнаты, и вернуться в коридор квартиры.
Скидываю куртку, поёжившись от сквозняка, и, захлопывая входную дверь, прохожу по квартире.
Темно и тихо.
Его нет.
Мотнув головой, сажусь на диван, собирая в хвост мокрые волосы, и тут мне на глаза попадаются обрывки фотокарточки. Цветные кусочки мозаикой на полу.
Опускаясь на колени, дотягиваюсь до обрывков фотографии, дрожащими руками поднося один кусок к другому, и чувствую, как по телу проходит озноб.
- Асую! – до боли, до крови, закусываю нижнюю губу, сжимая в кулаках части порванной фотографии, а затем поднимаюсь на ноги.
За окном бродячий пёс воем вторит проехавшей полицейской машине с включёнными сиренами, а электрический свет лампы под потолком бьёт с неимоверной силой по глазам.
И как только Я щёлкаю выключателем, Я тут же начинаю жалеть об этом.
Почти бегом по обеим комнатам, по кухне, оседая на пол в коридоре.
- Ну, же, Сэйка, ну, же! Возьми трубку! – меня трясёт как в лихорадке, пока Я слушаю долгие гудки в телефонной трубке.
- Да..?
- Сэйка, он ушёл! Ты слышишь?! Он ушёл. Его нет. – Ловлю губами воздух, облокачиваясь о стену, больно приложившись об неё затылком.
- Ю, что с тобой? – В голосе драммера – напряжение почти в 220 вольт. – Что случилось? Ты вообще в каком состоянии сейчас?!
- Нет, ты не понимаешь… не понимаешь… Он вещи собрал. Он ушёл. Нет его, Сэй-кун, нет. – Шепчу в трубку, чувствуя, как глаза начинают застилать слёзы. Такие предательские слёзы.
- Юичи, что у вас опять случилось? Не пугай меня, хорошо?
Мотаю в ответ головой, крепко сжимая телефонную трубку, окончательно осев на пол, подтягивая ноги к груди. И даже сказать ничего не могу. Боль, рождённая где-то внизу живота, медленно поднимается к грудной клетке, к горлу, перекрывая доступ кислорода. Эта боль, она душит, не давая сделать даже один единственный, спасительный вдох.
- Ю! Ты, что, пьян?! Или опять какой-то дряни наглотался?! Блядь, твою мать, Юичи, ответь мне!
Сэйка почти кричит в трубку, но его голос мне кажется сейчас таким далёким, таким чужим, а перед глазами проносится сегодняшнее утро, по вискам бьют раз за разом его слова, воскрешённые подсознанием, отпечатавшиеся в памяти навсегда: «Пошёл на хуй, Ю! Я тебя видеть вообще больше не желаю! Забудь меня, идёт? И даже не пытайся меня найти!». А ведь утром, уходя из квартиры под оглушительный хлопок двери, Я думал, Я верил, что это вновь очередные его угрозы, беспочвенные, которые никогда не станут реальностью.
Наверное, он решил изменить мир, начав с себя.
- Я сейчас приеду, слышишь?
Телефон с грохотом падает с тумбочки на пол, оглушая меня короткими гудками в трубке.

Резкий, пронизывающий звонок в дверь, Я никогда не обращал внимания, что он может звучать настолько громко и неприятно, впиваясь иголками под ногти.
А меня выжигает изнутри сухая истерика, и ломит вены во всём теле. Хочется содрать кожу, чтоб до оголённых нервов, выпустив на волю пульсирующую в висках кровь.
Мне не хватает сил подняться с пола, Я лишь царапаю ногтями запястья, сдираю тонкую кожу с губ, поминутно заламывая пальцы, и задыхаюсь, крича изнутри.
Это чувство, когда рушится весь мир вокруг, оглушая ударами камней; это чувство, когда новорожденный ребёнок, разрывая себе голосовые связки, кричит на всю больницу; это чувство, когда среди ночи раздаётся телефонный звонок и металлический голос в трубке говорит, что вся твоя семья разбилась в страшной автокатастрофе на выезде из Нагои; это чувство, когда ты сидишь на переднем сидении машины, включив зажигание и наглотавшись снотворного и алкоголя, с одной, всем понятной, целью.
Взорвавшийся несколько минут назад вулкан внутри тебя, обжигающий грудную клетку огненной лавой, кажется, умер, а на его место, из сердца по всему телу расползается леденящий холод.
Сейка уже стучит в дверь, Я слышу его голос, ограждённой железом от меня, и лишь продолжаю шептать себе одно единственное, священное имя: «Асую».
Резкое наступление тишины, разбавляющейся лишь стуком тяжёлых капель по карнизу, бросает в дрожь. И Я не знаю, сколько проходит времени, прежде чем щёлкает дверной замок.
- А-кун? – почти беззвучно, почти на выдохе, поднимаясь на руках над полом, а влажная от пота чёлка прилипает ко лбу, норовя попасть в глаза.
- Ю! Твою мать, Юичи, да что же это?! Какого чёрта ты мне дверь не открывал? – Сэйка бросается ко мне, садясь на колени напротив, и Я бессильно опускаюсь на пол, утыкаясь лицом ему в руки, не в силах сдерживать крика.
Сэйка притягивает меня к себе, что-то тихо шепча, гладя по волосам, из раза в раз повторяя: «Всё будет хорошо, Ю-тян, всё будет хорошо». А Я, сквозь слёзы, сквозь всхлипы, сбивчиво, обрывками фраз, говорю ему про утро, про слова Асую. Про день на улице под дождём, про то, что схожу с ума, про то, что не смогу справится, про то, что люблю А-куна, про хреновую весну в этом году, про дожди уже неделями, про пустую квартиру. Про то, как рушатся мечты и взрываются миры, когда уходит тот, кого ты любишь больше жизни.

Каждый хотя бы раз в жизни бывал в ситуации, когда тебя бросают в грязь лицом и наступают на горло, когда нет сил подняться и идти дальше. В ситуации, когда пускаешь свою жизнь на самотёк, забывая друзей и родных, когда проклинаешь себя, что родился на этот свет.
Каждый день кажется серым и никому не нужным. И, просыпаясь каждое утро в холодной постели, с закрытыми глазами, начинаешь играть в датскую рулетку.
Игра, которая много лет назад была придумана датским принцем, в неё можно играть одному, с другом или целым миром. И правила очень просты: на утро, проснувшись, но, не открыв глаз, игрок вспоминает, зачем ему вообще стоит начинать новый день. Если вспомнит – он выиграл. И в награду он получает ещё один день жизни и то, собственно, ради чего стоит жить. Проигравшие же больше никогда не просыпаются.
И мне изо дня в день хотелось быть на месте проигравшего. Я не видел смысла, у меня не было цели. Мне просто не для кого было начинать новый день.
Мир изменился, и совсем не в ту сторону, в которую Я планировал.
Я ночами напролёт упивался дешёвым алкоголем, спуская деньги на лёгкие наркотики, и гулял по трассам, норовя попасть под машину. Я ночами лежал на асфальте в центре проезжей части, закрывая уши от постоянных машинных сигналов, и любовался чёрным, как смоль, небом над городом, глотая слёзы, стараясь задержать дыхание так, чтоб потом невозможно было вдохнуть. Я истерично кричал, вырываясь из рук прибывающих каждый раз машин скорой помощи и полицейских, до крови кусая их руки, повторяя, что люблю. Что просто люблю его, но он больше никогда не вернётся. Я потратил тысячи часов на удары кулаками о стены медицинских вытрезвителей и камер предварительного заключения. И, как только утром Я оказывался на свободе, благодаря кому-то из участников группы, Я опрометью мчался домой, покупая в аптеке горы снотворного, глотая таблетки, лёжа на полу в комнате, с зашторенными окнами, и, отдаваясь во власть лекарствам, Я видел лишь его лицо перед собой. А с приходом ночи всё начиналось снова.
Сэйка старался не оставлять меня одного, но Я гнал его от себя, бежал от него, как дикий зверь, запираясь в четырёх стенах и срываясь на истерики, метался по комнате от угла к углу, под корень ломая ногти при попытке содрать со стен тонике полоски обоев.
Уже через месяц у меня не осталось ни единой стеклянной вещи, а весь пол в квартире, куда Я не пускал никого, был усеян мелкой крошкой стекла, по которой Я каждое утро ходил босиком, раздирая в кровь ступни. Я резал ладони краями бумаги, теряясь среди этих лабиринтов боли, оставляя на запястьях незаживающие иероглифы его имени.
Я не узнавал себя в зеркале, да и не хотел этого. Безрезультатно каждый вечер, сбегая вниз по лестнице, Я набирал номер его телефона, и раз за разом слышал голос оператора: «Аппарат абонента выключен или находится вне зоны действия сети. Попробуйте позвонить позднее». И Я был готов продать свою душу, лишь бы мир хоть на секунду стал прежним – твоим и моим.

- Ю! Нет!
Голос Сэйки как будто выдёргивает меня из другой, чужой реальности.
Я стою на подоконнике в распахнутом окне, глядя, как проносятся внизу машины, отбрасывая цветные тени на мокрый асфальт.
До боли сжимаю оконную раму, чувствуя, как осколки облупившейся белой краски впиваются в подушечки пальцев, а вниз по карнизу, мешаясь с каплями дождя, стекает кровь от вновь разодранных ступней ног.
- Юичи, милый… - Сэйка почти шепчет, и Я слышу, как хрустит под его ногами стеклянная крошка, когда он медленно пересекает комнату, идя ко мне, Я спиной чувствую его взгляд, который почти уничтожает меня. То, что от меня осталось.
Медленно оборачиваюсь к нему, смотрю через плечо:
- Не двигайся, идёт? Я прыгну, ты это знаешь.
Он замирает на месте, а в темноте глаза блестят от слёз.
Держась одной рукой за раму, медленно приседаю на корточки, беря в руку пустую бутылку и, резко встав, с размаху отправляю её вниз, внимательно следя за полётом.
В этот момент Сэйка делает ещё один шаг.
- Я же сказал тебе: не двигайся! – Цежу сквозь зубы.
Бутылка падает на припаркованную под окнами машину, разлетаясь осколками, и воздух тут же разрезает надрывный вой сигнализации.
- Юичи… Пожалуйста… - Голос Сэйки дрожит, а Я делаю короткий шаг, оказываясь на краю.
- Я не могу так больше. Просто не могу. – Кусаю губы, смотря вниз, а голова кружится от высоты.
А дальше, Я просто не успеваю понять, что происходит.
Сэйка в два счёта оказывается рядом с окном, а Я не успеваю среагировать, и дёргает меня на себя за ремень джинсов с силой, которая непонятно где была спрятана в нём.
Спиной буквально падаю на Сэйку, который, не устояв, оказывается на полу на стёклах, крепко обнимая меня за талию, не давая вырваться, совершенно не обращая внимания на мои крики и угрозы, на удары и сдирание кожи с рук. Молча, стиснув зубы, он продолжает меня держать до того момента, когда Я понимаю, что вырываться уже просто нет сил, и обмякаю тряпичной куклой в его руках, а по щекам струятся горькие слёзы.

Всё заканчивается, в жизни нет ничего вечного. Так привыкли думать, так удобнее говорить, так проще жить. Но, не смотря на всё неверие, время действительно лечит. Оно никогда не убирает ран, оно лишь затягивает их плотной коркой, а после остаются только шрамы, от погоды зудящие и не дающие спокойно спать ночами.
И когда, кажется, что больше ничего и никогда не будет, жизнь зачастую преподносит сюрприз, и уже через какие-то календарные сутки, ты не знаешь, чего ждать за поворотом следующего дня.
Именно в такой момент, когда Я был убит изнутри, когда Я мечтал потеряться в этом огромном городе, так, чтобы меня никогда и никто не нашёл, появился Саи.
Такой солнечно-яркий, дерзкий, очаровывающий своей улыбкой. Такой похожий на него.
Он приковал к себе моё внимание настолько, что постепенно Я перестал исполнять свои каждодневные ритуалы.
Только вот идти на контакт мне совершенно не хотелось. За то время, что Я провёл наедине с собой, я буквально одичал. Мне был чужд окружающий меня мир, и жил Я лишь на кладбище воспоминаний, час за часом холя и лелея своё прошлое, час за часом вспоминая Асую, час за часом пересматривая видеозаписи и фотографии в альбомах.
Но Саи был не тем, кто сжигает мосты, кто прорывается настойчиво и в один миг. Долго, слишком долго, медленно, шаг за шагом, он приближался ко мне, и Я не заметил, как привык к нему.

- Полюбить можно лишь тогда, Саи, когда сердце свободно. – Я улыбаюсь, щурясь от солнца, нежно ласкающего кожу, и, прикрыв глаза, погружаюсь в шум прибоя.
- Сердце всегда можно освободить от ненужных оков. – Саи обнимает меня по спины, положив голову мне на плечо.
- А кто тебе сказал такую глупость, что эти оковы – ненужные? – Хмурюсь, смотря на него через плечо.
- Никто. Это просто мои мысли, домыслы. – Он смотрит в лазурное небо, облизав, пересохшие от ветра губы, а Я невольно скольжу взглядом по чертам его лица. – Давай, Я попробую сделать так, чтоб ты снова стал жить в реальности? Я так люблю твою улыбку… - Он наклоняет голову набок, так же, как и Я, щурясь на солнце.
- А сил-то хватит? – Усмехаюсь, опуская голову, изучая взглядом мелкие песчинки под ногами. Саи осторожно поднимает моё лицо за подбородок и мягко касается моих губ своими, тихо шепчет сквозь поцелуй:
- Вот мы и проверим.

Этот мальчик сделал всё, чтоб Я постарался не думать о прошлом. И нужно отдать ему должное, получалось вполне успешно.
Спустя каких-то пару месяцев, Я уже не мог представить нас по отдельности.
Только вот не было к нему той головокружительной страсти, тех чувств, что перекрывают кислород. Он так и не смог стать для меня живительной водой, без которой жизнь просто невозможна. Не было моментов, когда сердце сжималось бы в комочек и ухало куда-то глубоко вниз, а затем, гордой птицей, резко взлетало в небо.
И Я продолжал всё время сравнивать его с Асую. Мне было чуждо, что он не любит кофе с молоком, что помешан на компьютерных играх и обожает шататься там, где наибольшее скопление народа. Саи не любил замкнутых помещений и одиночества, не понимая, почему Я так стремлюсь оказаться вдвоём в пустой квартире в полной тишине.
И полученный удар от него почти никак не отразился на мне. Лишь оставил осадок не слишком приятный. Эдакое послевкусие, которое остаётся в памяти надолго.

- Ты уже знаешь? – Сэйка ставит передо мной чашку кофе, и садиться напротив.
В окна бьет слишком яркий свет солнца, в маленьком кафе слишком душно и слишком шумно, чтоб вести продолжительные беседы. Я просто не понимаю, зачем мы пришли именно в это место.
Щёлкаю зажигалкой, чуть приспустив солнцезащитные очки, глядя поверх них на драммера.
- То, что Саи покидает группу? Конечно. Мы ещё три дня назад, как разъехались по разным квартирам.
- Погоди… Между вами всё конечно? – Сэйка округляет глаза, и мне становится смешно от этого.
- Сэй-кун, что «всё»? Между нами почти ничего и не было.
- Но, мне казалось, что вы любите… друг друга. – Сэйка явно растерялся от таких моих слов, и теперь смотрит на меня абсолютно потерянным взглядом.
- Ты знаешь, что люблю Я только одного человека. – Хмурюсь, откинувшись на спинку стула и поправляя очки. – Ты об этом хотел поговорить что ли?
- Нет… Ю, Камию решил распустить группу.
Эти слова прозвучали для меня как гром среди ясного неба. И теперь пришла моя очередь округлять глаза.
- Как… Когда он это решил?! Почему?
- Не заводись… - Сэйка закуривает, заметно нервничая, постукивая зажигалкой по столу. – Он уже давно об этом думал, просто… Просто повода не было. А теперь, когда Саи официально заявил о своём уходе из группы, Ками решил, что нет смысла больше тянуть и пытаться найти нового вокалиста. Он не видит будущего у Джакуры, понимаешь?
- Нет, не понимаю, но, подозреваю, что это мало кого волнует. Тем более, если он принимает подобное решение, даже не ставя о своих рассуждениях меня в известность, Я считаю, что мне не стоит даже думать в таком случае на эту тему.
- Ю, не будь так резок… - Сэйка пускает дым колечками, а меня начинает угнетать вся эта обстановка.
Молча передёргиваю плечами, отодвигая от себя чашку с чёрным, крепким кофе. Сэйка коротко вздыхает, не поднимая на меня глаз.
- Я в Бис ухожу…
- Рад за тебя.
- Юичи… мы ведь не перестанем общаться? – В голосе Сэйки мелькают какие-то нотки обречённости, от чего мне вновь становится смешно.
- Жизнь покажет, Сэй-кун.

И вот так в одночасье ты остаёшься у разбитого корыта. В который раз город резко становится абсолютно чужим, и чертовски хочется сорваться и уехать, к тому же, ведь уже ничего тут и не держит. И вот так в одночасье ты остаёшься без работы, без денег, с кучей неоплаченных счетов и огромным багажом воспоминаний. Тех воспоминаний, которые и гроша ломанного уже не стоят.
И вот так в одночасье вновь начинает казаться, что мир рухнул к чёртовой матери, что мнимая белая полоса была лишь плодом больного воображения сценариста, что написал эту нелепую трагикомедию, сделав меня в ней главным героем, но, забыв написать счастливый конец.
Но, только вот, кто бы что ни говорил, но на своих ошибках всё равно получается учиться. И в этот раз Я выбрал совершенно другой путь.
После ухода Асую Я готов был опуститься на дно, смешать себя с грязью, впитать её в себя так, чтобы потом не возможно было бы отмыться. Остаться где-то там, глубоко внизу, без права выхода на свет. Тогда Я был готов отдать свою жизнь кому угодно, проститься с ней, даже не сожалея ни о чём.
И пускай сейчас мне тоже было нечего терять, Я твёрдо решил для себя, что такой исход, как становление никем в этом мире, совсем не для меня. И что Я приложу максимум усилий, чтоб в итоге оказаться на поверхности.
Что Я смогу доказать всему миру, а, в первую очередь самому себе, что на многое способен.
Я просто дал клятву, что исполню мечту. Мою и Асую. Стать королями.
Я все еще ребенок, то самое дите с глупым желанием изменить этот мир, на сей раз – к лучшему.

Я давно перестал считать дни, недели месяцы. Я уже не знаю, сколько прошло времени с того момента, как он оставил меня одного в этом мире. Но в моей памяти до сих пор свежи все те дни, что мы провели вместе, Я до сих пор помню каждое слово, каждое прикосновение. И всё так же, на дне моего сердца, под тяжёлым замком, хранятся все чувства и эмоции, которые мы делили на двоих.
Наверно, если бы сейчас меня спросили, Я бы всё так же уверенно ответил бы, что до сих пор люблю одного Асую, не смотря на все те события, которые имели место быть в моей жизни.
Когда судьба преподнесла мне подарок в виде тебя, Я отказался верить в правоту чувств, в слова, которые ты мне говорил. К тому моменту, Я уже слишком хорошо научился жить один на один с собой и воспоминаниями. Стена, которую Я возвёл вокруг себя, уже не могла поддаться напору, она стала слишком крепкой, слишком высокой, чтоб её можно было преодолеть.
Я чертовски нуждался в работе, мне нужно было место, с которого можно было бы начать осуществлять поставленную цель, мечту, пришедшую из прошлого, а ты умело подарил мне такую площадку, приковав к себе тяжёлой цепью, спрятав ключ так искусно, что Я мог бы даже не пытаться найти его.

Сигаретный дым попадает в глаза, и слеза по твоей щеке беззвучно катится вниз.
Ты стоишь у открытого окна в своём гостиничном номере, вновь травя себя никотином и получая удовольствие от бессонных ночей. А меня бесит, что ты так загоняешь себя. Это всегда служит опорной точкой для начала скандала. Но сегодня, ты на удивление покладист, слишком уверенно соглашаешься со мной во всём.
- Брось сигарету. Это уже третья за последние полчаса.
И ты молча тушишь её в пепельнице, садясь на пол, спиной ко мне, обнимая себя руками.
И в комнате вновь становится слишком тихо.
Поездка с гастролями заграницу всех нас измотала, каждый из нас сейчас на взводе, но лишь у тебя это проявляется таким образом. Ты просто молча выполняешь всё то, что тебе говорят. Если бы сейчас Я бросил тебе: «Поднимись на крышу и спрыгни вниз», подозреваю, ты бы без раздумий сделал это.
- Ты так и будешь молчать? – Я сижу в кресле, листая какой-то американский глянцевый журнал, с яркой обложкой, и вновь в ответ получаю лишь тишину. – Блядь, Хизаки, ты знаешь, как меня бесит такое твоё поведение!
- Прости… - шёпотом отвечаешь ты, изучая ногти на своих руках.
- Прости? Прости?! Это всё, что ты сейчас можешь мне сказать!? Господи, как же мне уже поперёк горла такие ситуации. Бесит, понимаешь?!

- Понимаю… - Ты весь сжимаешься, опуская плечи, и Я отмечаю, что ты начал чаще дышать.
- Ах, ты, чёрт! Ну, что ж ты будешь делать!? – Отбрасываю журнал в сторону, на пол. И от этого резкого звука, ты вздрагиваешь, косясь на меня. – Что!?
- Ничего… - Мотаешь в ответ головой, коротко вздохнув.


Убить веру в человеке – просто, а убить человека изнутри – ещё проще. И зачастую жизнь именно так и поступает. Говорят, что человеку не даётся больше, чем он может выдержать. Но ведь как часто хочется всё бросить. Эта почти вековая усталость, это почти хронический недосып, это жизнь в трёх цветах – чёрный, красный и белый. Контраст, от которого на душе становится слишком гадко.
Белый – те крупицы счастья, которые мы с боем получаем для себя.
Красный – это вся та боль, все гаммы страха и отчаянья, которые мы бережно храним меж страниц любимой книги, спрятанной под подушкой.
Чёрный – повседневность. Повторение истории из года в год, хождение по кругу, как запряжённые лошади в парке аттракционов, подъём и спуск по одной спирали, но лишь с различной скоростью движения в пространстве.
Человеку всегда свойственно помнить лучше и дольше то плохое, что случилось с ним, проигрывать негативные ситуации в голове перед сном, или, мучаясь бессонницей ночами напролёт. А хорошее, позитивное… Его слишком мало в нашей жизни по всем статистикам, и оно просто вытесняется из памяти, из восприятия. На один белый день мы получаем с десяток красных и еще больше – чёрных.
И если в детстве родители вам говорят, что жизнь – это прекрасная вещь, то, что необходимо беречь и ценить, знайте – это ложная истина.
И если в детстве родители вам говорят обратное, что жизнь – отвратительная штука, знайте – ее бесполезно менять.

Небо покрыто россыпью яркой, алмазной пыльцы, и, сквозь тонкие тюлевые шторы, гостиничный номер заливается бледно-золотым светом луны, создавая какую-то незабываемую атмосферу.
Ты лежишь на кровати, вцепившись пальцами в край подушки с такой силой, что Я вижу, как побелели костяшки пальцев. А на щеках остались уже сухие дорожки от слёз. Ты часто дышишь во сне, одеяло сбилось к краю кровати, и ты притягиваешь ноги к груди, хмурясь во сне.
Иногда ты мне кажешься таким милым, таким родным. Ах, если бы судьба свела нас намного раньше, всё бы сложилось иначе, Я знаю это, но только не теперь, только не сейчас. Ведь в жизни бывает лишь одна настоящая любовь. Для тебя этой любовью стал Я, для меня так и остался он. И в этом вся несправедливость нашего мира.
Тихо подхожу к тебе, укрывая одеялом, почти не весомо приобнимая за плечи и касаясь губами виска. Ты вздрагиваешь, но не просыпаешься, лишь утыкаясь лицом в край одеяла.
Дохожу до собранного тобой чемодана, сиротливо приютившегося в углу гостиничного номера и ожидающего рассвета, как можно тише открываю его, и тут же натыкаюсь взглядом на то, что сейчас мне необходимо.
Твой дневник.
Сажусь в кресло у окна, вновь закурив, и по комнате тут же расползается тонкая сизая пелена с запахом ванили, и открываю тетрадь в твёрдой обложке со смешным золотистым зайчиком на бледно-коричневом фоне в верхнем углу обложки.
А меж страниц ты всё так же кладёшь лепестки роз, которые со временем превращаются в ненужные, хрупкие детали нецелой картины.
«21 июля, 2008 год.
Я знаю, что ты из раза в раз читаешь всё то, что написано здесь. Ты удивлён? Не стоит. Мне просто не нужно ничего скрывать от тебя. Милый, ты уже давно стал для меня смыслом жизни, без тебя Я даже дышать не могу. Ты не веришь и вряд ли когда-либо сделаешь этот шаг в мою сторону.
Мы вернёмся в Токио, и всё будет по-старому, всё обязательно наладится, вот увидишь. И если у других не получалось вернуть тебя к настоящей жизни, Я знаю, Я верю, что у меня это получится. У нас с тобой получится все изменить.
Мы слишком давно вместе, чтоб Я смог просто отказаться от тебя, а ты просто уйти прочь.
Ai shiteru.»

back