Каждый год, в тот момент, когда Токио накрывают дожди и воздух становится настолько вязким, что кажется, будто если вдохнуть поглубже, то можно захлебнуться, Джуи уезжает из города на неделю. Он никому ничего не объясняет и тем более, не говорит куда едет. Он не напишет об этом в блоге и не сделает ни одной фотографии. Телефон с собой он тоже не возьмет.

Джуи покупает билет на старенький автобус и садится у окна. Прохлада стекла приятно холодит висок. Голос в наушниках поет о любви. Его собственный голос. И неизменно приходят воспоминания. Сжимают грубой, хваткой горло и заставляют сердце сбиваться с ритма. И дождевые капли, стекающие с мокрых волос на лицо, становятся вдруг солеными.

Это можно было бы назвать актом мазохизма, можно было бы – глупостью. Но на самом деле Джуи просто заключил договор с собственной памятью. Одна неделя в год, когда он добровольно сдается на ее растерзание. Чтобы все остальное время не думать и не вспоминать, чтобы жить так, как будто никогда и ничего не было. Семь дней против трехсот шестидесяти пяти. Так мало, но так невероятно много.

Он приезжает в забытый Богами и людьми городишко, снимает всегда один и тот же номер в старом, обветшалом отеле. В комнате душно и сыро, пахнет плесенью и гниющим деревом. Джуи садится на пол и прижимается спиной к стене. Точно по расписанию тучи рассеиваются и, от бьющего в окно солнечного света кажется, будто воздух плавится, и становится совсем нечем дышать. Джуи ждет, равнодушным взглядом наблюдая, как по стене напротив скользят лучи заходящего солнца. И вместе с темнотой, словно призраки, к нему приходят воспоминания. Одно за другим, сплетаясь колючей проволокой, обвивающей тело. Заставляя сначала лишь закрывать глаза, вздрагивая и морщась, заставляя проклинать себя за все те ошибки, что он совершил. Горечь и обида, боль и сожаление. Они наполняют изнутри до предела, в итоге вырываясь из горла сухими сдавленными рыданиями. И вот уже Джуи сворачивается на полу клубком, захлебываясь слезами и всхлипами. Кто сказал, что слезы помогают, и становится легче? Они просто заканчиваются ближе к рассвету, оставляя по себе страшную резь в глазах и так и не дав желанного успокоения. У Джуи нет сил, чтобы встать и расстелить футон, так же как не было их однажды.



Он уже был в этом отеле, в этой комнате. Давным-давно, когда еще в его расписании на год не было этой недели агонии. Он приехал не один, но точно также сидел на полу, привалившись спиной к стене. Молчал и смотрел на стену напротив, словно загипнотизированный скользящими по ней оранжево-желтыми лучами закатного солнца. Слушал все то, что говорил ему Хидэ и просто не знал, что отвечать. Понимал, что им надо поговорить, понимал, что нельзя, ни в коем случае нельзя молчать. Но, ни одного слова, ни одной связной мысли не приходило в голову, словно бы он разом разучился думать и говорить. И он молчал и кусал губы, смотрел на стену напротив и мечтал о сигарете. Мечтал вырваться из этой душной комнаты, сбежать от этого запаха пыли и старости, не чувствовать больше этого напряженного, пробирающего до самых костей взгляда. Джуи зажмурился, поджимая губы, когда Хидэ тряхнул его за плечи.

- Твою мать, Джуи, скажи ты хоть что-нибудь! Или тебе просто наплевать и я тут зря распинаюсь?

Пересохшие губы не хотели разлепляться, не хотели выпускать в застоявшийся воздух комнаты короткий ответ: «Нет, мне не наплевать и не все равно».

- Да, мне наплевать и все равно.

Джуи задрожал в чужих руках, так и не отпустивших его плечи, оттого, что сказал вслух, оттого, что хотел сказать совсем иное. Он смотрел на раздавленный, потухший в одно мгновение взгляд Хидэ, и внутренне корчился от раздирающей сердце на части боли. Все казалось таким глупым, таким бессмысленным.

И глядя в спину самого дорогого человека на свете, Джуи хотел кинуться за ним, прижаться к нему, отчаянно шепча: «Я люблю тебя. Не уходи. Никогда не оставляй меня одного».

- Я ненавижу тебя. Уходи. Никогда больше не хочу тебя видеть.

Собственный почти спокойный голос заставлял впиваться отросшими ногтями в мякоть ладоней, отучал легкие дышать, а сердце - биться.

Джуи просто испугался, но кому какое теперь до этого дело?



Они никогда не были любовниками. Никто из них никогда не любил в тайне другого. Они просто стали друзьями сразу, и, казалось, навсегда. Им нечего было делить, не зачем было ругаться, да и девушки им нравились совершенно разные, что убирало последний возможный повод для ссор или хотя бы для недоразумений.

Джуи не заметил момента, когда все остальные отошли на второй план. Когда в его словах и мыслях «я» сменилось на «мы». Это просто было естественно и правильно. С их загруженностью, с их графиком, они проводили бок о бок практически все время, так чему тут удивляться?

Но жизнь та еще сука и не бывает хорошо вечно. Диагноз врачей – это еще не смертельный приговор. Так говорил Хидэ, а Джуи боялся на него посмотреть, выламывая пальцы и не желая верить в реальность происходящего.

Ему вдруг представилось, как это будет, без Хидэ? Гримерки, в которых не будет слышно его веселого, задорного смеха и глупых шуток; окончание съемок, когда он, совершенно неприличным тоном, не предложит Джуи пойти в бар, заговорщицки улыбаясь; концерты, на которых он не подойдет и не обнимет его за плечи на радость фанаткам. Джуи представил все это разом и, наверное, это сродни тому, как тебе в сердце вонзили нож.

- Эй, кто кого тут должен подбадривать и говорить, что все будет хорошо, а? – Хидэ улыбался через силу, и этого оказалось достаточно для того, чтобы Джуи в одно мгновение слетел со стула и вжался лицом в его грудь.

И положив ладони на вздрагивающие плечи, непроизвольно сильнее прижимая его к себе, Хидэ показалось, что он слышал, как кто-то взвел курок, чтобы в следующее мгновение холодное дуло уперлось ему в затылок.



Все произошло само собой. Спонтанно, непредсказуемо и фатально.

Просто Джуи практически поселился у Хидэ. Он несся к нему домой после репетиций, записей и интервью. Пытался выкроить как можно больше свободного времени, чтобы все его безраздельно провести с Хидэ. И ни на минуту, ни на мгновение не переставал о нем думать и говорить. Джуи повторял про себя день за днем, словно пытаясь убедить в этом, прежде всего, самого себя: «Он мой лучший друг. Это нормально», а окружающие ни о чем и не спрашивали, понимая его поведение гораздо лучше него самого. Хидэ тоже понимал, по крайней мере, он так думал.

И он не предполагал, что сделал что-то не так, когда прижал Джуи к стене своим телом, когда потерял свое дыхание на его губах. И слушая сдавленные стоны удовольствия, чувствуя, как впиваются в плечи его пальцы, Хидэ даже и не подозревал, к чему все это приведет.

Он проснулся в одиночестве.

Джуи было мерзко, противно, тошно и до невероятия страшно. Ему казалось, что его предали, обманули. Использовали, словно вещь, и выкинули на помойку. Он понимал, насколько это все глупо, понимал, что это не правда. Но чего стоят доводы разума, когда внутренности завязались узлом, а сердце рвется на части от страха? Джуи твердил самому себе: «Он все равно меня бросит. Я уеду в тур, не будет же он меня ждать так долго. Он меня предаст. Сделает мне больно. Он меня все равно бросит». Он твердил это и не включал телефон. И больше всего на свете боялся, что там не будет ни одного сообщения от Хидэ.

Хидэ поймал его на выходе из подъезда. Молча взял за локоть и посадил в свою машину.

- Нам надо поговорить, тебе так не кажется?

Джуи только кивнул. Он был счастлив, как никогда раньше. Ему было больно и страшно настолько, что перехватило горло.

- Нам надо многое обсудить и я не хочу, чтобы нам мешали. Я знаю, куда стоит поехать.

Хидэ говорил тихо и отстраненно, почти равнодушно. Джуи чувствовал, как у него начинают дрожать губы от звука этого голоса, от этих таких непривычных интонаций. И до рези в глазах всматривался в пейзаж за окном. Он прекрасно понимал, что друзьями они остаться уже не смогут. И за одно только это чувство растерянности, за одно ощущение неуверенности в собственном завтра – он готов был ненавидеть Хидэ.



Джуи просыпается от холода. У него затекло все тело и чертовски болит голова. По-хорошему, нужно подняться и пойти в душ, нужно пересилить себя и поесть. Но он все так же лежит на полу и слушает, как монотонно стучит в окно дождь. Растворяется в этом звуке, не думая и не вспоминая, на короткое время, получая передышку. Джуи никогда не помнит снов, что снятся ему в этой комнате, после них остается только ощущение неудовлетворенности и бесполезной обиды. Как если бы вожделенная чашка кофе, которого больше не осталось в доме, выскользнула вдруг из пальцев и разбилась вдребезги, заливая ароматным напитком пол. Джуи нравится эта ассоциация. Но Джуи не нравится то, что он до сих пор помнит, какой кофе любит Хидэ. Черный, с двумя ложками сахара и мятным сиропом. Или с корицей, зависит от настроения и времени года.

Джуи тянется за своей сумкой и, впервые за последние сутки, закуривает, впуская в легкие ядовитый ментоловый дым. Он начинает строить варианты развития событий, совершая самую непростительную ошибку в жизни – допуская сослагательное наклонение. Если бы… Ключик, отпирающий любые замки в этом мире, позволяющий мечтать и летать.

Последним, добивающим, самым страшным и безнадежным вариантом звучит в его голове: если бы сейчас открылась дверь, и Хидэ зашел в пропахшую дождем, сигаретами и отчаянием комнату. Если бы.

Но Джуи давно не верит в сказки и знает, что за свои слова и поступки приходится отвечать и платить. Он знает, что нельзя повернуть время вспять, переиграть и исправить. И что иногда понимание приходит слишком поздно.

Еще Джуи знает, что некоторые вещи на деле оказывается гораздо сложнее пережить, чем можно себе представить в самом кошмарном сне. А равнодушие в чужих глазах ранит гораздо больнее, чем неосторожно прижатый к обнаженной коже огонек сигареты. И именно поэтому он никогда не берет с собой телефон. Слишком велик соблазн отправить одно короткое сообщение, слишком страшно, что оно уйдет в никуда. Или даже хуже, получить в ответ равнодушное «Что ты хотел?». Джуи кажется, что тогда у него просто перестанет биться сердце.

От заполнившего комнату сигаретного дыма совсем нестерпимо режет и без того воспаленные глаза. И Джуи, наконец-то, находит в себе силы, чтобы подняться и выйти на улицу. Он не обращает внимания на холодные капли дождя, мгновенно пропитавшие одежду, не обращает его и на редких прохожих, провожающих его недоумевающими взглядами. Он занят очень важным делом. Джуи считает дни. Если четыре года перевести в дни, то это уже и не кажется таким уж большим сроком. Всего-то одна тысяча четыреста шестьдесят. Джуи полагает, что это звучит гораздо приятнее.

На затянутых туманом узких улочках маленького городка очень легко убедить себя в том, что это все просто сон. И старый телефонный автомат проглотил монетки где-то совсем в другой реальности. Джуи не удивляется, что помнит наизусть номер, которым не пользовался одну тысячу четыреста шестьдесят дней, это же просто сон, здесь бывает все что угодно.

- Да? Слушаю.

Пластик трубки жалобно хрустит в сведенных судорогой пальцах.

- Кто это? Говорите!..

-…приезжай… пожалуйста, приезжай…

Джуи не знает, сказал ли он это вслух, не знает, что ему ответили. Он вслушивается в короткие гудки и уже не уверен, что вообще набирал номер. Его реальность подернута туманной дымкой дождевых капель.

Он приходит в себя только в пустом зале крохотной забегаловки, где подают безвкусный едва подогретый рамен. И предпочитает вовсе не думать о том, звонил ли он Хидэ на самом деле или это только ему приснилось. От холодной лапши во рту остается неприятный маслянистый привкус, но Джуи знает, что ему нужно поесть.

Он возвращается в отель затемно, когда на улицах не остается уже никого, только лишь молчаливые фонари провожают его своими равнодушными подслеповатыми глазами. Джуи даже хватает на то, чтобы расстелить футон. Но холодная ткань простыни так неприятно липнет к мокрой коже, что не остается даже надежды заснуть.

Но все равно Джуи снится сон, или может быть, это грезы наяву. Разница-то не велика, если подумать. Ему снится, как открывается дверь комнаты, впуская вместе с предрассветным промозглым воздухом, человека, которого никак не могло быть здесь и сейчас.

- Хидэ… - Джуи всхлипывает и рывком поднимается с футона. Он чертовски боится проснуться, так и не успев сказать всего того, что так давно не дает ему покоя. Пусть хотя бы так, в полубредовом сне, но вдруг и правда станет легче? Потому он так и спешит, заговариваясь, косноязычно, глотая окончания и путая слова. Все говорит и говорит, уткнувшись лицом в грудь Хидэ. И когда он замолкает, резко, посреди предложения, будто бы кто-то нажал на кнопку «стоп», он все так же стоит, пряча глаза. Даже во сне ему слишком страшно смотреть на Хидэ.

- Глупый ты… Ужасный, невыносимый, избалованный, глупый ребенок.

- И трусливый…

- Да, еще и трусливый.

Джуи, все так же не поднимая глаз, берет Хидэ за руку и идет обратно к футону. Он совершенно обессилен и очень хочет лечь. И утыкаясь носом в грудь Хидэ, Джуи думает, что отдал бы все на свете, лишь бы только никогда больше не просыпаться.

Но он откроет глаза вечером, упрется взглядом в стену напротив, на которой танцуют свой неизменный танец золотые солнечные лучи, потеряется в ощущениях, не зная правда это была или только сон, но не чувствуя чужого присутствия рядом, и подавится всхлипом, когда с тихим шорохом отворится дверь комнаты.

back