- Расскажи, что ты любишь?
- Вот ты вечно ставишь меня в тупик своими вопросами... Люблю зиму, лунные ночи, машины, книги, тебя.
Юджи сдержано улыбается, передвигая на столике перед собой туда-сюда хрустальную пепельницу, поднимает глаза и смотрит перед собой, но не видит. Время течет, как песок в часах, и не думает останавливаться, хотя вечер такой короткий, а завтра опять новый день. По кругу.
Юки следит взглядом за каждым движением вокалиста, и не понимает. Он просто не понимает, как такой человек может быть настолько фатально, смертельно одинок.
Сначала это было сочувствие. Затем интерес. После он заметил, что у Ками очень растерянный взгляд без линз, и именно поэтому он всегда за ними прячется. А чуть позже – навязчивое желание. Наверное, в ту самую минуту, когда в каком-то отеле где-то то ли в Хельсинках, то ли в Мюнхене, они сидели на балконе номера и курили. И Юки тогда долго-долго всматривался в профиль Камиджо, следя то за тем, как судорожно он затягивается – так, что ярко вспыхивает кончик сигареты – то за редкими взмахами его ресниц. Тогда была как раз лунная ночь, и они смотрели на звезды, удивляясь тому, что их видно в городе. А потом Юки осторожно положил тлеющую сигарету с краю от себя, перегнулся и поцеловал Юджи, успев между двумя глубокими затяжками почувствовать вкус вишни и кофе.
Кофе. Сегодня они пьют только кофе. Юки – сладкий, Камиджо – без сахара.
- Ты будешь допивать?
- Так не терпится поскорее вытащить меня отсюда?
- Ты обещал.
Юки и в самом деле обещал прокатить его по городу со скоростью сто шестьдесят на спидометре. А вроде бы такой серьезный, собранный… Но в душе – мальчишка.
Они выходят из кафе и оба почти на целую секунду замирают на пороге. Над городом снег, точно такой, какой бывает в хрустальных шарах-сувенирах, но этот медленнее. И кажется, будто не падает, а висит, кружась.
- Надо же… - Тихо и словно бы по секрету бормочет Ками, сунув руки в карманы пальто.
- Надо же. Зима, а ты налегке. - В ответ парирует Юки, без лишних слов снимая с шеи шарф и как-то небрежно отдавая его вокалисту. Не потому что боится, что кто-то увидит, не потому что воспитывает волю, ведь больше всего на свете ему хочется замотать этого беспечного идиота потеплее, при этом, конечно же, словно бы случайно коснуться горла и скул. А просто потому что между ними никогда не было чего-то, за что может стать неловко и стыдно. И Ками не ребенок, хотя зачастую именно им и кажется Юки.
Закинув голову, Юджи смотрит вверх, произвольный танец первых в этой зиме снежинок завораживает. Он упал бы, поскользнувшись на обледенелой луже, если бы не рука драммера, вовремя подхватившая его за предплечье.
- Под ноги смотри, чудовище.
- Чудо… как ты сказал?
- Именно так и сказал. Ты правильно понял, от какого слова оно производное.
Никаких утренних кофе в постель, никаких роз, никаких пылких признаний в любви, никаких взглядов и прикосновений. Ничего того, за что становится стыдно и неловко, если ожидания не оправданы. И утром один будит другого резко сдернутым одеялом, безжалостным прерыванием сладкого сна. Но вечером, когда один засыпает, другой невесомо укроет его плечи, едва коснувшись виска губами, выдохнув это самое «Чудовище». Потому что только истинное чудовище способно работать по двадцать часов в сутки с одним неполным выходным в неделю, но и тот предпочитающее проводить либо в студии, либо где угодно, но не дома.
Камиджо не любит водить сам, предпочитая, чтобы его возили. Он слишком часто смотрит на не дорогу, а куда-то вглубь себя, пока перед глазами мелькают картинки и образы еще не созданных песен и текстов, наполненных красотой и тоской, и снова, снова одиночеством.
Ради такого стоит стать личным водителем, думает Юки, поглядывая на сидящего рядом с ним Ками, борясь с острым желанием бросить руль и прижаться к губам. Водителем, а еще нянькой, другом, любовником, советчиком, попутчиком. Всем, кем угодно.
- Ну что, страшно? – Ногу на газ, и скорость – обещанные сто шестьдесят.
- Страшно за твои права.
- Пускай догонят.
- Я люблю тебя.
Юки резко тормозит, так, что они оба едва не влетают головой в лобовое стекло. Ками неприятно морщиться, отстегивая ремень безопасности и потирая плечо, поглядывая на драммера с немым укором. А у того в глазах если не паника, то безмерный, но осторожный страх.
- Ты соображаешь, что делаешь?..
- Наверное.
Взгляд становится таким беспомощным. Чудовище.
- А если бы мы сейчас вылетели в тротуар?
- Это могло произойти?
- У меня руки дрогнули.
- Только руки?..
Горячее кольцо вокруг шеи, прикосновение собственного шарфа к подбородку – жесткое, и безмерно нежное – волос Юджи, волос цвета белой карамели, в которые ему всегда хотелось запустить пальцы. Запах духов сладкий, резкий, Юки понимает, что к утру весь пропитается им. И еще капельку – шоколадный гель, почти не ощутимый, но Ками пахнет так, как, наверное, пахнут ангелы.
- Я тоже. – Только и может вымолвить Юки, сдержано глянув на своего непутевого пассажира, вновь заводя мотор.
Камиджо кивает, сонно устроившись на сидении и глядя в окно. В растерянной карей густоте его глаз мечутся фонари и отблески огней ночного замершего города.
Они по-прежнему не говорят друг другу то, за что может стать неловко и стыдно.

***
И даже знакомились они, по сути, трижды - каждый раз словно в первый, смутно помня, что точно где-то раньше встречались.
Ками всегда подходит тихо, как кот, и с той же вялой и расслабленной кошачьей грацией сидит с ногами на диване, в те редкие вечера, когда не валится с ног от усталости, едва переступая порог квартиры. Но только Юки знает, что ночами Юджи часто просыпается и плохо, да и фактически очень мало спит.
Юки открывает глаза, резко садясь и щурясь, пока зрение не привыкает к темноте. И только тогда видит, что Ками тоже проснулся и сидит, подтянув колени к подбородку.
- Снова кошмар?..
Кивает он редко. Только если действительно дурной сон был чем-то из рядом вон. Вот и сейчас кивает, потянув на себя покрывало, и в душу Юки заползает какой-то настороженный, неприятный холодок.
Когда угодно – днем, вечером, утром – этот человек несет в себе заряд позитива и какой-то совершенно заразительной энергии. Ее подхватываешь как вирус, благодарно принимая и лихорадочное волнение и высокую температуру за одну только улыбку.
- Ляжешь, может?
Успокаивать бессмысленно, будет только хуже. Но бросать и делать вид, что все в порядке, тоже нельзя. Особенная тонкая грань, с которой, по словам самого Юджи, еще никто не в силах был справляться долго.
Ночами весь дневной плюс в нем оборачивается в минус, пугают малейшие звуки и яркий свет, даже порой серые отсветы на стенах от фар проезжающих редких машин. Он мистик, ему свойственно видеть что-то в пустоте и темноте. Как ребенку.
Юки встает, не включая света, тянется за сигаретами, за халатом на валике кресла. И знает в эту самую минуту, что барьер на эту ночь уже сломан.
- Пойду покурю, ты не против?
Секунда. Две. И кошмар позади.
- Я с тобой.
И снова балкон, все будто в тот первый раз в безымянном отеле не то в Мюнхене, не то в Хельсинках, только теперь пространство наполнено кислородом.
Никакой нервной системы, думает Юки, выпуская дым и глядя украдкой на вокалиста. Хочется обнять его, крепче, так крепко, чтобы это глупое существо осознало, что одиночество лишь миф. И он действительно обнимает – такой всегда сдержанный и скупой на ласки.
- Ночью надо спать.
- Я не могу спать после такого…
- Ты все на свете можешь. И даже выступать с температурой, без сна и с больным горлом.
- Это просто неудобства.
- Это просто отговорки. Быстро спать.
И здесь тоже грань, пока Юки ее не почувствует, он ни за что не скажет так, как сказал мгновение назад. Зато теперь точно знает, что Юджи пойдет и ляжет спать, и даже уснет, может быть, если повезет, до утра. А завтра будет новый день, новая энергия, новая сила, оборачивающаяся по ночам вспять. Но Юки снова будет рядом.

back