Когда добиваешься чего-то, чего давно и очень сильно хотел, наступает время своеобразной тишины, эдакий период затишья, когда постепенно последствия приложенных усилий укладываются каждый в свою колею. И мало по малу постоянные адреналиновые мысли, вроде: «только бы, и тогда я…» уходят куда-то в страницы истории, уступая место чувству глубокой удовлетворенности происходящим. Иногда кажется, что это и есть счастье. Но действительно – только иногда.

Мы провели вместе кусочек зимы и восхитительную весну. Весну, наполненную ароматами цветов и твоей нежностью, бесконечной работой, бессонными ночами, редкими выходными, и вновь – тобой. Каждый вечер превратился в точную или порой даже улучшенную копию того, который положил символическое начало наших отношений. Знаешь, а я ведь так боялся поверить тебе первое время: боялся уже в такси по дороге из аэропорта, боялся у себя дома, пока ты терпеливо ждал, а я кидал в сумку первое, что попадалось. Боялся, пока сидел в огромном, но неожиданно уютном кресле, дожидаясь тебя из душа... И совершенно глупо, по-детски, боялся тебя, твоих рук и прикосновений в ту нашу первую ночь.
Теперь воспоминания об этом вызывают лишь улыбку. Но, наверное, еще месяц назад я бы с уверенностью сказал, что абсолютно счастлив, а теперь приходится быть честным с самим собой.
Что-то изменилось.
Мне не понять, не выразить словами, что. Не чувства, не ощущения, а что-то среднее, назойливо звенящие где-то над ухом. Да, ты по-прежнему внимателен, по-прежнему ласков со мной. Но внимание твое небрежно – ты подносишь мне огонек зажигалки к сигарете, но не слушаешь, что я говорю. Ты смотришь сквозь меня в зеркало на Хизаки, а если я упрекаю тебя в этом – отшучиваешься, говоря, что я и так безупречен. И на концертах то же самое. Ты подходишь ко мне, обнимаешь, проводишь кончиками пальцев по губам, но тут же разворачиваешься и уходишь в противоположную сторону, а я не могу рвануть за тобой.
Я знаю, что это глупо и смахивает на бред сивой кобылы, и насколько неприятна мысль, что я попросту ревную тебя к твоему лучшему другу, но поделать с собой ничего не могу. Все чаще я молча сижу на репетициях, отвечая только тогда, когда меня непосредственно спросят, и никак иначе.
Ками-Ками, что случилось с тобой? Неужели ты меня…

* * *
Просыпаюсь поздно. Видимо, ты отключил будильник, чтобы дать мне возможность выспаться в выходной день, а сам уже давно встал, возясь на кухне с кофе. Уж что-что, а кофе у тебя всегда получается отменный, не считая того, что тебя совершенно не научили должным образом обращаться с плитой, и после твоего пребывания на кухне находиться нельзя. Улыбаюсь своим мыслям, натягивая на голову простыню, и жду, когда же послышаться тихие осторожные шаги. Ты ходишь почти бесшумно, как кошка, но я всегда тебя слышу своим внутренним слухом.
Знаешь, если сегодня будет хорошая погода – здорово было бы съездить в тот саунд-салон, о котором говорил на днях Юичи. А еще мне нужен новый плеер, потому что старый порядком достал вечно неработающими, заезженными кнопками. Ты как-то в шутку упрекнул, что в моих руках все горит, но что я могу поделать?
Еще пара минут, и лежать мне надоедает.
- Ками? – поднимаю голову с подушки, перекатившись на живот и подперев подбородок руками. – Я проснулся, если что!
Никакого ответа. И как-то поразительно тихо, не слышно даже привычной возни в кухне, звона чайных ложек и стука кружек о столешницу.
Чертыхнувшись, поднимаюсь, завернувшись в простыню, и бреду на кухню сам, чувствуя, как резко что-то неприятно сжало в груди.
- Эй, ты здесь?..
В кухне тебя нет. Только в раковине чашка с остатками уже совершенно остывшего кофе. А на столе – записка.
Читаю ее, быстро пробегая глазами и, подумав пару секунд, выбрасываю в мусорное ведро. Кажется, на улице резко стало неприветливо и холодно, а мерный гул машин, когда-то так меня успокаивающий, сейчас действует на нервы.
Ты ушел с Хизаки в офис нашего нового лейбла на просмотр первого монтажа короткометражки. А это скучно и неинтересно. Будешь после обеда. И да, еще пожелание, чтоб я не скучал.
Мне иногда кажется, что вот как-то постепенно, незаметно и исподволь я приобрел статус твоей плюшевой игрушки или домашнего щенка. Такого милого, занятного и доброго, как предмет обстановки, с которым, безусловно, уютно, хотя можно и обойтись. Ты и обращаешься так же – треплешь по макушке, улыбаешься, иногда целуешь в щечку, но никак иначе. И даже в постели в последнее время только обнимаешь, словно сжимая в объятиях любимого медвежонка Гизмо, и сонно шепчешь, что очень устал и хочешь спать. Я могу предположить, откуда берется эта усталость, но вот где она была раньше, во время расцвета наших отношений – мне не понять.
Надо идти в комнату и одеться, привести себя в порядок и съездить в этот проклятый саунд-салон. А еще лучше взять с собой кого-то, сохраняя перед самим собой жалкие остатки гордости, чтобы хватило сил улыбнуться как обычно и ничем не выдать своей обиды на тебя. Но вместо того, чтобы сделать все это, продолжаю сидеть на краешке стола, бессмысленно таращась в пустую чашку из-под кофе.

Ты возвращаешься только под вечер, усталый, но довольный, искренне недоумевая причине моего дурного настроения. Ах да, ты же совсем забыл, что обещал вернуться домой после обеда. Ты же совсем забыл, что сегодня у нас единственный выходной, а на будущей неделе выход сингла и дел будет невпроворот.
- Прости, милый, мы со всей этой кутерьмой еле раскидались.
И привычно притягиваешь к себе, зарываясь носом в волосы. А я сижу, не шевелясь, каких-то пару секунд, пока не поднимаю голову и не смотрю в твои глаза, приглаживаю ладонями встрепанные каштановые волосы. Этого оказывается достаточно, чтобы исчезло неприятное утреннее чувство, а из головы пропали все-все мысли, кроме, разве что, о том, как ты красив и как я люблю тебя. Наверное, я и правда все слишком утрирую, не должен же ты, в самом деле, сидеть неотрывно возле меня... Но в груди что-то царапает с новой силой, когда, обняв в ответ, я чувствую на твоей рубашке, у горла, еле ощутимый аромат духов Хизаки.
Ты так и не понял, что тогда случилось. Почему я выскользнул из твоих объятий, отговорившись тем, что неплохо было бы поужинать, и оставив тебя в гостиной одного.
А поздно вечером, когда ты приходишь в спальню, я впервые в жизни притворяюсь, что уже сплю. Перед тобой притворяюсь. И наверное, выходит это настолько правдоподобно, что ты даже не окликаешь меня, молча гася ночник. Шелестит сброшенный на спинку кровати халат, пара шагов в темноте, и ты ложишься рядом, ставя будильник на восемь утра. Такие привычные звуки, все так знакомо и мило до мелочей – вот сейчас ты покрутишься с минуту, ища наиболее удобное положение, а затем прижмешься ближе ко мне, обняв со спины за талию, и уткнешься носом между лопаток, даже во сне заявляя свои права на меня. И будешь спать так почти до утра, потому что чаще всего не меняешь положения во сне, лишь под утро, возможно, разметавшись, и тогда я укрою тебя, проснувшись первым. Несколько мгновений полюбовавшись на тебя – такого теплого, сонного, и такого своего, что защемит сердце – я усну вновь, на этот раз на твоей груди. Так и будет. Так и было уже сотни раз, с того памятного новогоднего вечера, когда ты ради меня остался в Токио, порвав билет на самолет прямо в аэропорту.
…Глядя в кромешной тьме широко раскрытыми глазами перед собой, я вдруг понимаю, что мир мой рушится. Да, это глупость, нельзя же судить только по одной какой-то детали, нельзя же жить в постоянном подозрении, но я вдруг понимаю, что все изменилось. Потому что слышу твое глубокое спокойное дыхание и чувствую, что лежишь ты спиной ко мне. Спиной. Ко мне.
И мне вновь кажется, что в духоте летней ночи, когда окна настежь, но от жары все равно не спрятаться, меж нами витает сладковатый запах чужих духов.

* * *
Сначала ты перестал замечать, что я не называю тебя по имени. Потом перестал обращать внимание на то, во сколько я прихожу, чем занимаюсь, почему засиживаюсь в студии допоздна.
А однажды, когда Хизаки издалека завел разговор о наших с тобой отношениях, я только огрызнулся на него, хотя раньше никогда подобного себе не позволял. Никогда, а с ним особенно. Но все чаще и чаще ловя себя на мысли, что, возможно, ваши-то с ним отношения претерпели какие-то изменения, мне хочется схватить Хи за плечи и вытрясти из него ответ, потому что из тебя мне правды не вытрясти. У меня даже духу достанет сделать так.
- Нет, все, хватит. Не могу я так работать. Не могу!
Ты психуешь второй раз за последние полчаса, бросая микрофон и метнувшись к окну, доставая сигареты.
- Не кури во время репетиции… вредно. - Устало прислоняюсь к стене, косясь на настенные часы.
- Неужели?!
Одариваешь меня таким взглядом, круто обернувшись в пол-оборота, что становится сильно не по себе. Ты никогда прежде так со мной не говорил и не смотрел так.
- Чего ты опять? – К тебе быстро подходит Хизаки, переминая с ноги на ногу, тоже с неудовольствием глядя на тлеющую сигарету в твоих пальцах. А ты злишься, непонятно на что и кого.
- Я не дотягиваю. Не вытягиваю я!
- А кто виноват? Чего ты орешь?!
- Не ору!
- Орешь!
Вы сейчас похожи на двух детей, упрямо топающих ногами, словно выясняющих, кто первый кому растоптал куличик. А еще я замечаю, что злобы в глазах Хи нет, лишь что-то вроде смутной тревоги и безмерной усталости.
- Прекрати курить. Теру прав… - и Хизаки мягко забирает у тебя сигарету. – Иди лучше соку попей.
- Микрофон в руки - и вперед. Раз такой умный… – Бубнишь ты еле слышно, а я уже знаю, что ничего ты сегодня не споешь, и что придется опять гонять инструменталки по кругу. Как лошади слепые, ей-богу.
Проходит десять минут, а ты так и не соизволил сменить гнев на милость и, по жизненной иронии, последним, на кого ты сорвался, оказался я. А мне попросту духу не хватает снять с плеча гитару, подойти к тебе и успокоить, привычно обнять, что еще совсем недавно было для меня так естественно и просто, как и дышать. Но что-то заставляет упорно стоять на месте, буравя взглядом пол, только бы не смотреть на тебя. Поэтому вполне логично, что ты вылетаешь из помещения один, быстро собравшись и крикнув из-за двери, чтобы я не ждал тебя вечером.
Медвежонка выкинули из кроватки. И теперь ему придется спать на полке в шкафу.
Сам не замечаю, как дрожат руки, пока упаковываю гитару в чехол. Ощущения несправедливости всего происходящего нет, хотя ведь я, ей-богу, ни в чем не провинился перед тобой, и чем заслужил такое отношение – непонятно.
- Теру-кун, останься. На пять минут.
Хизаки садится на корточки по-турецки, что-то разглядывая возле второй бочки у установки. Пять минут, так пять минут. Какая мне теперь разница, если ты все равно домой не собираешься, и одному богу известно, когда явишься вообще и в каком состоянии. Молюсь только, чтоб не надрался сейчас в первом попавшемся кабаке, пить-то совсем не умеешь, что бы ты не говорил. Мне неприятно об этом думать, но мысли мелькают в голове сами, наравне с той, зачем Хиз попросил меня остаться.
Юки и Жасмин уходят, причем неизвестно, кто из них в тот момент стремительнее. Вот же счастливые, им-то явно есть куда и к кому спешить. А Хизаки словно бы и не знает, который час, да и ведет себя пугающе спокойно, побродив по репетиционке и налив себе стакан воды из сифона в углу.
- Будешь? Нет? Ну, как хочешь… - Он садится рядом со мной на диван, вертя в руках сотку. – Нам надо серьезно поговорить.
Вот они, те самые минуты икс. По спине отчего-то ползет липкий холодный пот, я уже заранее знаю, что скажет мне Хизаки, кажется, даже вижу, как шевелятся его губы.
- Ты ведь видишь, что происходит с Камиджо в последнее время... – Начинает Хи, делая глоток, и не глядя мне в глаза.
Хмыкаю неопределенно, откинув голову на валик дивана, крепко сцепив руки перед собой на коленях
Разумеется, вижу. В чем причина? – спросит сейчас Хизаки, ожидая от меня верного и правильного ответа. Конечно же, в том, что совесть не позволяет ему причинить мне боль, честно признаться, что я больше не интересую его в определенном аспекте, что место занял другой человек. Что сейчас он чувствует себя виноватым, и из-за этого нервничает. Что приходится лгать и изворачиваться, а вечерами приходить с чужим запахом на рубашке, с чужим поцелуем на губах, и вести себя как ни в чем не бывало. Это изматывает, Теру, знаешь, ты должен его отпустить…
Да, Хи, как видишь, я знаю прекрасно, что ты можешь мне сказать.
Но в то же время внезапно приходит понимание, насколько сильно я успел привязаться к тебе, насколько мне больно отдавать тебя кому-то. Пока что только в мыслях, но уже нестерпимо плачет душа, крича, срывая голос в истерике, повторяя беззвучно, что ты только мой. И пока Хизаки смотрит на меня, ничего не говоря, я вспоминаю, перебираю в памяти все твои слова, жесты, привычки, тонкое серебряное кольцо на безымянном пальце, крестик на шее… Мне кажется, ты не снимаешь его никогда, и я помню, словно это вчера было, как он коснулся моей груди, когда ты в изнеможении наклонился поцеловать меня, в ту первую ночь у тебя дома. А еще… Еще ты ведь всегда так легко простужаешься, и сейчас меня медленно убивают воспоминания-вспышки.
…Я закутываю твою шею шарфом, заставляю застегнуть пальто на все пуговицы, а ты смеешься, обнимая меня одной рукой – от твоего запаха кружит голову. У тебя всегда холодные пальцы, и такая тонкая кожа, что видно просвечивающие сквозь нее голубоватые венки на запястьях…
Наверное, я сам не отдавал себе отчета, насколько сильно люблю тебя. И, возможно, то, что сейчас порывается сказать мне Хизаки, когда-нибудь меня убьет. Потому что в мыслях четко пульсирует – если не ты, то уже никто и никогда.
Никогда.
Хи откидывается на спинку дивана, обняв себя руками и низко опустив голову. И мне сейчас больше всего на свете хочется спросить, будет ли он греть твои руки, убирать мягкие волосы с шеи, поднимать воротник, чтобы не задувал холодный ветер? Будет ли?.. А еще, потом, после – смотреть в твои сияющие глаза с тонкой каемочкой темных ресниц, ловить еле заметную улыбку уголками губ и спокойное, сонное дыхание, боясь пошевелиться?
- Послушай, он…
- Не беспокойся, я устраивать сцен не буду. – Грубо перебиваю друга, едва начавшего говорить. Но уж лучше так, а то я просто не справлюсь с собой. Сжимаю пальцами подлокотник дивана сильнее.
- Завтра же съеду от него.
Хизаки с минуту молчит, видимо, просто не зная, что сказать. А меня такая затянувшаяся пауза порядком удивляет.
- И что не так? Ты же порываешься мне сообщить о ваших с Ками отношениях, да? Я не буду на пути стоять, он твой…
- Ты свихнулся?!
Его возглас звучит как выстрел.
Хизаки подскакивает с дивана так, будто его ужалили, и внезапно краснеет. Но не от стыда или смущения, а от самой настоящей злости, сузив глаза и глядя на меня так, что хочется провалиться сквозь землю.
- Значит, вот так, да? Господи, я-то думал, ты другой, а ты просто эгоист! И дурак к тому же!
- Хи, прости, но я ничего не понимаю, может…
- А тебя носом надо ткнуть?!
Он уже кричит, а я теряюсь. И весь сжимаюсь разом под его взглядом, а его слова и правда тыкают меня в то, что есть на самом деле, как глупого щенка. Притихнув, смотрю на лидера, вдруг понимая, что и почему происходит вокруг меня.
- Камиджо нервничает сильнее, чем кто-либо из нас, из-за этого контракта. Он понимает, что сейчас мы должны работать на максимуме, но для него это не радостное предвкушение. Он боится, Теру, боится не справится, подвести всех. У него срывается голос, ты же сам слышишь. Но это нервы, дело в голове, а горло в порядке. И еще…
Тут Хизаки смолкает, глядя в упор на меня, а я смотрю на свои руки. И вдруг понимаю, что сам бы себе сейчас с удовольствием надавал по морде за свое поведение. Ведь как можно было настолько погрузиться в свои переживания, свои какие-то домыслы, и не замечать, что происходит с самым близким и любимым человеком? И в самом деле – я эгоист чертов, ну как можно было подумать, будто ты изменяешь мне, будто тебя вдруг резко заинтересовал Хизаки, а больше ничего в нашей жизни не происходит, и нет никаких дел кроме записи новых песен? Но как они будут выходить, с каким статусом, и сколько это требует сил и нервов – разумеется, я не думал об этом. А стоило, определенно стоило ведь.
Мне кажется, что слова Хи с размаху бьют меня пощечинами. И когда он так внезапно замолкает, я поднимаю голову, глядя на него, спрашивая одними глазами, что еще он недоговорил.
- Ками кажется, что он больше ничего для тебя не значит.
Салон лайнера резко разгерметизировался. Это похоже на стремительное падение воздушного лайнера в грохочущую бездну, когда все понимаешь, но абсурдность происходящего кажется сном.
- Чт…Что?! – Не верю своим ушам, лихорадочно припоминая все слова-ситуации-поступки, с ужасом понимая, что последние недели только и делал, что всячески отгораживался от тебя, вбив себе в голову, будто больше тебе не нужен.
- Что слышал. – Грубовато отвечает Хизаки, как отрубает, снова садясь на диван. – Я не имею понятия, что там у вас случилось, но он убежден, что ты…
- Чушь какая! – мне хочется рассмеяться, это же и в самом деле такая глупость.
- Видимо, что-то дало Камиджо повод думать иначе. Он только и говорит об этом, всегда. Даже когда мы идем куда-то, так или иначе он сводит тему к тебе.
Теперь я уже просто не знаю, что мне ответить Хизаки на такое, поэтому вместо ответа прячу лицо в ладонях, растеряно потрясся головой туда-сюда, и не верю. Не верю, что ты думал, будто я не люблю тебя больше, в то время как я живу лишь ради тебя, дышу для тебя, и для тебя делаю то, что делаю. Если бы ты только сказал, хоть раз чем-то выдал свои мысли и подозрения… И резко всплывают в памяти все те одинокие вечера, ночи, дни, которые мы провели врозь, а иногда вместе – но вновь как чужие. И приходит понимание, что это не ТЫ, а Я сторонился тебя. Не ты, а я показывал, что мне не нужны твои поцелуи, твои слова, кофе по утрам, разговоры, улыбки, смех, объятия. Не ты, а я поворачивался к тебе спиной. Не ты, а я дал повод думать, что чувств не осталось.
Подумать только, я готов был уже даже придумать пресловутый запах духов на рубашке, только бы перед самим собой оправдаться, что попросту перестал как раньше каждым словом, жестом и прикосновением выдавать мою безграничную любовь к тебе. А для тебя это кислород, это живительная сила, способная дать тебе возможность и дальше идти вперед. Только так, только зная, что кто-то стоит за тобой, и, обернувшись в любой момент, можно увидеть спасительный взгляд. Взгляд любимого человека.
- Я люблю его. Как прежде… Сейчас, может, даже сильнее. – Еле слышно, все-таки потянувшись за сигаретами, а перед глазами твои тонкие дрожащие пальцы.
- Забавно демонстрируешь. – Едко замечает Хизаки, - Особенно в последние дни.
В последние дни? В последние дни я старался приходить раньше тебя и засыпать раньше, избегая возможности разговора по душам. Потому что больше всего на свете боялся услышать от тебя слова, причинившие бы мне нестерпимую боль.
- Иди домой. Подожди его. И поговорите…
Наверное, Хи понял, что слишком резко мы с ним говорили, но теперь его успокаивающие слова действуют на меня слишком уж сильно. И я чувствую, как в уголках глаз неприятно защипало, усилием воли заставляю себя докурить, раздавив окурок в пепельнице.
- Спасибо тебе.
Встаю, привычно убрав волосы под кепку, хватая со стула куртку и выбегая за дверь. Господи, Хи, где ты был раньше? Если бы только ты раньше завел этот разговор, раньше заставил бы меня посмотреть дальше своего носа и пустых обид на ровном месте – кто знает, возможно, теперь все было бы иначе, лучше… Но что уж теперь говорить об этом. Теперь можно только поправить то, что я наделал.

* * *
Около часа нервно хожу из угла в угол по квартире, когда в прихожей внезапно слышится какое-то царапанье. Без четверти двенадцать, ты, должно быть, уверен, что я давно пришел и сплю, как обычно. Как обычно в последнее время.
Мне страшно зажигать верхний свет, страшно окликать тебя, страшно выходить встречать. Потому что моя вина в том, что мы едва друг друга не потеряли – она есть.
Боже мой, сейчас я себя чувствую хуже даже, чем тогда, в аэропорту, когда все никак не мог сказать тебе о своих чувствах. Ками, ты же тогда был совсем другой, куда сейчас подевалась вся твоя сила, вся твоя былая уверенность в себе? Но тут же понимаю, что вот такого я люблю тебя еще больше, потому что всем сердцем, каждой клеточкой тела знаю, что нужен тебе, необходим как солнце и вода. Господи, какой же я дурак…
- Ты не спишь?
Стоишь в дверях, глядя на меня сверху вниз, прислонившись лбом к косяку. У тебя странный взгляд – в нем столько боли и усталости, что у меня заходится сердце. Я совсем прежде не понимал, не хотел понять, насколько тяжело тебе пришлось в последнее время, ведь когда выполняешь свою долю работы, совершенно не думаешь о том, что при этом чувствуют другие, так же выполняющие свои обязанности. Не до того просто.
Оторвавшись от косяка, нетвердой походкой идешь в зал, но я вижу, что ты абсолютно трезв, и мне не хочется думать, где ты был почти два часа. Верю только, что не слонялся по городу, травя себя мыслями о том, будто ты мне не нужен. Это неправильно, это же просто какое-то глупейшее недоразумение, но я смогу доказать тебе, убедить тебя, что это не так.
- Ками…
Шепотом, сам не понимаю, почему. Наверное, мне просто страшно спугнуть важные мгновения, когда от каждого моего жеста слишком много зависит. Ты замираешь, вопросительно глядя на меня, проводя дрожащей рукой по глазам, стирая усталость.
- Прости, что накричал на тебя в студии. И что задержался, я просто…
- Молчи.
Соскользнув с кресла, быстро подхожу к тебе, закрыв рот ладонью, и вставая на цыпочки, обняв другой рукой за талию, привлекая к себе.
- Это ты прости. Прости меня, слышишь?
Мне кажется, проходит целая вечность, прежде чем твои пальцы привычно зарываются в мои волосы на затылке, и ты низко наклоняешь голову, водя губами по моим векам. А я слышу, чувствую, как бьется твое сердце, как оно чуть ускоряет ритм, и ты начинаешь быстро дышать, сжимая меня в объятиях все крепче.
Мне непривычно, слишком непривычно видеть тебя таким, но я знаю, что пройдет всего пара минут, и ты вновь овладеешь собой. Просто нужно дать тебе эти несколько минут, ничего не говоря, обнимая и чувствуя, как и прежде, тепло твоих рук.
- Я уж было думал, что у тебя кто-то появился… - шепчешь мне на ухо, покрывая осторожными поцелуями шею. Втягиваю голову в плечи, смеясь, потому что щекотно.
- А я думал – у тебя…
Смеешься, целуя кончик моего носа, так неожиданно трогательно и по-детски. И в этот момент я понимаю, что мне тебя никто и никогда не заменит, ни с кем и никогда я не буду чувствовать такого покоя и защищенности, никто и никогда не посмотрит в мои глаза так, как ты.
- Назови меня по имени. Ты так редко это делал в последнее время.
Смотришь на меня, улыбаясь уголками губ, а я вновь чувствую себя виноватым и смущенным, и быстро повторяю несколько раз твое сладкое имя еле слышно, обняв тебя за шею обеими руками. Самое прекрасное имя на свете… Ты пахнешь дождем, а еще едва уловимо – розами. Но это не запах духов или парфюма, это запах твоей кожи, и меня трясет, как прежде, как зимой, в ту ночь после аэродрома. Непослушными руками убираю твои волосы с лица, вглядываясь в черты, и замечаю так много для себя нового, что становится больно от того, что раньше я этого не видел.
- Устал?
- Немного.
- Тогда пойдем.
Тяну тебя за руку в комнату, в спальню, с таким простым и естественным удовольствием помогая тебе сбросить одежду и лечь в постель. Ты подчиняешься мне беспрекословно и кротко, ничего не говоря. Но в какой-то момент вдруг берешь меня за плечи, и только когда я чувствую на своих губах твой до головокружения глубокий поцелуй, понимаю, что ты становишься прежним. Медленно, но верно, я помогу тебе избавиться от твоей апатии и глупого страха. И долгий поцелуй на ночь – первый шаг к этому.
Облизнув в темноте губы, ложусь рядом с тобой, погладив по щеке.
- Спокойной ночи…
- Я люблю тебя.
Обнимаю, прислонив твою голову к своему плечу. Я бы не простил себе, случись так, что мы отдалились бы еще хоть на сантиметр друг от друга. Не сейчас, не в это мгновение, когда ты закрываешь глаза, засыпая на моем плече, крепко сжав в своей ладони мои пальцы, а тогда, раньше. Когда мы просто не поняли друг друга, а мне на каждом шагу стала мерещиться измена. Тебе же – мое безразличие. И если бы не Хизаки, неизвестно, когда бы мы смогли понять, что просто ошиблись, фатально. Во всем.
- И я тебя.
Задыхаюсь от нежности, тихо говорю заветные слова тебе на ухо, чувствуя, как ты шевельнулся во сне, неосознанно обнимая меня крепче. Шепчу еще какие-то совершенно бессознательные слова в твои шелковистые волосы, пахнущие миндалем, тихо-тихо, только бы не потревожить твой сон. И знаю, уже точно знаю, что теперь все будет замечательно. Просто не может не быть.

back