Пролог.

- Смотри, как мы стали похожи.
Из зеркала на меня смотрят две пары сияющих светлых глаз.
- Правда же? Как половинки одного целого.
И я отчетливо понимаю, что мне мешает. КАК. Это еще не однозначно. Это лишь «почти». Переменная в задаче, условие которой можно изменить.
Почти такая же улыбка. Почти такой же поворот головы. Почти такой же грим. С одной только разницей - Джури усиливает наше сходство намеренно, просчитывая. А я – ненароком.
Я не виноват. И я не отвечаю за того, кого вижу в зеркале.
- Нет. Это не я.
Закрываю лицо ладонями, приложив их к отчего-то вспыхнувшим щекам. И выхожу прочь из комнаты, чувствуя на себе незнакомое, чужое лицо. Словно после пластической операции очухался.
- Никуда ты от себя не убежишь.
Джури не оглядывается, не отвлекается от примерки новых костюмов. Ему нет нужды. Он следит за моим отражением в зеркале, откинув голову, и любуясь, до чего удачно в этот раз осветлил волосы.


* * *
Мне никогда не хотелось походить на Джури, и я не знаю, как это теперь выходит. Как получается так, что всегда и везде нас видят вместе. Даже вне работы. Даже когда просто куда-то идем.
Мне никогда не хотелось повторять за ним какие-то его фирменные словечки и выражения. Но я не замечаю, как постепенно они прилипают и ко мне. Джури крайне изобретателен на неординарные метафоры, я подхватываю их с легкостью, а он потом дразнит меня, что первым придумал что-то, а я лишь слизнул готовое.
В клубах мне совсем не хочется вести себя так, чтобы хоть чем-то напоминать Джури. Отчаянно не хочется пить, не хочется вести себя развязно, используя свое привилегированное положение. Нас никогда не выставляют вон. Правило любого клуба – не тронь того, кто приносит тебе стабильный доход.
О нас же уже легенды слагают. И не нравится мне зачастую то, что я слышу. Только как бы объяснить, как бы втолковать всем этим людям, что я и Джури – это два совершенно разных человека. И то, что свойственно делать ему, мне полностью противоестественно. Он резок, зачастую импульсивен. И язык у него без костей. Я же наоборот, всегда считал себя на редкость уравновешенным.
Но рядом с Джури словно бы теряю контроль. Это плохо…
Он не думает ни капли о том, что последствия его выходок очень сильно отражаются на мне. Ему плевать. Обычно ограничивается словами, будто бы делал это в соответствии с моими желаниями. Например, как-то раз он притащил в наш номер в отеле в Осаке какую-то девку, и развлекался с ней полночи, а я был вынужден курить на балконе, и ждать, пока Джури спровадит ее. Или еще лучше: однажды он в однозначной манере послал хозяина одного их клубов, где мы должны были выступать. Подобное меня взбесило, да и не только меня. Мы потеряли довольно весомую сумму денег из-за этой выходки вокалиста, а ему и горя мало.
- Знаешь, там дурацкие барные стойки и пиво дорогое.
Вот и все, чем он объяснил свой неожиданный выпад. Ну не идиот ли? И почему я позволяю мешать его имя со своим, не опровергаю слухов, не останавливаю его всякий раз перед очередной придурью? Это ведь не только мне боком выходит, это вредит и в целом группе. Скандальная слава в начале карьеры вредит. По-хорошему, следовало бы вообще забить на давнишнее знакомство и поискать другого солиста. Главное, чтоб спокойного и управляемого, знающего свое место.
Но Джури… Все-таки в нем что-то есть. Он даже когда говорит гадости, улыбается так, что просто невозможно на него сердиться. Или это я один так думаю?
Он любит повторять, что вся жизнь – бесполезная череда мгновений. И чем больше вспышек перед расширенными на всю радужку зрачками, тем лучше проходит день.
Порой ему становится невыносимо скучно в упорядоченной, четкой жизни. Тянет на подвиги. А заодно он тащит с собой и меня.
Я никогда не имел желания, да и не хотел пробовать наркотики. Даже легкие стимуляторы. Но именно Джури заставил меня проглотить первую в моей жизни таблетку экстази.

- Раскинь руки, дайски, и полетели!
Джури, уже изрядно обдолбаный, голышом кружился по комнате, оглушительно хохоча. А у меня сил встать нет, ноги ватные. Хотя энергия бьет через край. Мне кажется, сейчас я мог бы свернуть горные вершины и повернуть реки вспять.
- Заткнись! – рявкнул я на Джури, ловя его одной рукой, плотно хватая за узкую щиколотку. На ноге у него тонкий серебряный браслетик с пластинкой. Такие раньше носили рабы.
Он упал рядом со мной, нелепо вытягиваясь всем телом, мотая головой и продолжая смеяться, словно сумасшедший. В смехе нет особой радости, это больше похоже на приступ. Мне даже кажется, сейчас он подавится слюной и захрипит, царапая ногтями горло. А я буду сидеть в оцепенении, сидеть и наблюдать, как жизнь медленно выйдет из его тела, как выходит вредоносный микроб.
Я склонился, чтобы получше рассмотреть, что выгравировано на пластинке, и Джури тут же этим воспользовался, неожиданно беря мою руку, и опуская на свой пах. Обжигающе горячий и твердый.
Глаза у Джури громадные, совершенно черные. А я чувствовал, как моя сбрендившая кровь беснуется по венам, и глаза наверняка тоже чокнутые.
- Ты… ты чего?
- Да ладно тебе… как маленький…
И он заставил меня сжать пальцы, накрывая ладонь своей рукой.

Утром мы тогда не проснулись. Не проснулись и к обеду. Только когда вечернее солнце стало пробиваться сквозь неплотно прикрытые бордовые шторы, разбудило ощущение, что меня по ошибке сунули в крематорий. Причем не в гробу, а прямо так. Шикарное чувство.
До сих пор после этого не мог спать в духоте. Не мог спать даже просто в теплой комнате. Мне обязательно требуется открыть окно, хоть на пару сантиметров. И пусть лучше буду слегка подмерзать, кутаясь в теплое одеяло, только бы никогда, никогда больше не напоминать себе о том пекле при пробуждении. О той сухости во рту и жажде, но не в глотке, а во всем теле. И тошнота. Джури позже сказал, что не стоило принимать стимуляторы на пустой желудок. От этого они начали действовать быстрее и жестче. И отходняк тоже не стал от этого легче.
Я проснулся на полу, точнее – не ковре. А рядом, в позе свернувшегося эмбриона, валялся Джури. Я был весь липкий, по шее струился пот, коленные и локтевые сгибы влажные. Противно… резко захотелось в ванну, на холодный кафель. Просто полежать. Но встать я не смог, а лишь повернулся на бок, глядя на обнаженного Джури, который своим телом прикрывал белесые пятна на золотистом ковре. Я пихнул его в бок, потому что голос служить категорически отказывался, словно наглотался песка.
Он, видно, очень устал за ночь, еле хватило сил поднять голову. Слабо улыбаясь, он погладил меня по щеке, а мне захотелось умереть.
Я не первый год знал Джури. Мы все-таки были друзьями… А теперь вот, по-скотски переспали, наглотавшись дряни. Но…
Но он вдруг неожиданно перегнулся через меня и осторожно так поцеловал в приоткрытые губы. Я не помнил ни одного поцелуя прошедшей ночи, поэтому этот, можно сказать, первый, шокировал меня сильнее, чем тот факт, что мои пальцы подозрительно липкие.
Говорить друг другу было нечего. Врать бессмысленно. Так мы начали встречаться.

Это сложно было назвать романом, или даже просто романтическими отношениями. Вся романтика заключалась в том, что иногда Джури оставался ночевать, принося с собой пирожные и банку пива. Пирожные обычно доставались мне, а вот пиво – всегда ему. Я не понимал и обижался, с какой стати такое неравноправие. Джури только отсмеивался, говоря, что пиво мне пить не положено, а на мартини денег у него нет. А потом кончалось пиво и пирожные, и я позволял все, что ему так было нужно и необходимо, в том числе и уснуть сном праведника воле себя, собственнически положив руку мне на живот.
В остальном же стало только не в пример хуже. Мы перестали быть друзьями, но так и не смогли перепрыгнуть планку «нечто большее». Потому что в Джури отсутствовал такой элемент, который фотографы именуют закрепителем. Он не закреплял своих отношений, не держал слово, переходил от одной привязанности к другой, меняя вкусы и пристрастия по десять раз на дню. Меня бесило это.
Я так и не сказал ему, что не хотел бы, чтобы он стал вокалистом и в новой группе. Просто потому что подобное подразумевало постоянство, а Джури и «постоянно» - это слова-противоположности. Первое время просто боялся, что он внезапно исчезнет, не сказав ни слова. А мы с ребятами останемся сидеть как придурки в студии, у разбитого корыта.
Поистине незаменим оказался в тот момент Агги. Вряд ли можно было предположить, что именно на этом этапе жизненного пути мне попадется человек, над которым не нужно будет трястись, контролировать, помогать и опекать. Который станет контролировать, помогать и опекать меня.


* * *
- Леда.
Очередное утро в студии не несет ничего нового. У меня онемели мышцы на ногах, у стоп, поэтому сидеть, скрестив лодыжки, получается через силу.
- Леда?
Мы уже битый час ждем Джури на репетицию. Обычно он опаздывает не более чем на сорок минут.
- Лидер-сан?
- Не знаю, не знаю, НЕ ЗНАЮ Я, где он шарится! – теряю терпение, вскакивая со стула слишком резко, тут же ойкнув и схватившись за ногу.
- И незачем так орать… я и в первый раз прекрасно слышу.
Обиженный Сойк меланхолично вертит в руках палочки. Какие-то новые, толстые. Кажется, на В2. Интересно, зачем они ему?
Больше всего мне хочется сейчас набрать номер Джури и сказать ему, что он – свинья. Сказать ему, что он тут больше не работает. И чтоб не смел больше таскаться ко мне со своим долбаным пивом. И еще чтоб…
На плечи мне ложатся руки Агги, и на миг дыхание перехватывает. Я просто не привык, чтобы меня кто-то касался так заботливо. Так искренне.
- Что-то ты какой-то нервный стал. На людей кидаешься. Нехорошо.
И мне тут же становится совестно за свой выпад.
- Слушай, я…
Он наклоняется ниже, я слегка поворачиваю голову, встречаясь с ним взглядом. Глаза Агги кажутся мне черными провалами, но не пугают. Я мог бы смотреть в них очень долго.
- Нервничаешь, знаю. Наша блондинка дает прикурить, как обычно.
Блондинка. Агги с недавних пор почему-то упорно стал именовал Джури «блондинкой». Разве что только не «тупой». Да еще и с оттенком презрения, какой-то даже брезгливости, словно речь идет и в самом деле о недалекой девице с вытравленными пергидролью космами. Неужели у него были и есть какие-то свои причины недолюбливать Джури?
Иногда мне хочется спросить у него: «Агги, черт возьми, а у тебя-то какая цель?» Зачастую он ведет себя так, словно его ровным счетом ничего не волнует. А особенно наши взаимоотношения с вокалистом. Но порой я просто теряюсь. К примеру, вспоминая тот идиотский случай пару месяцев назад.
…Джури является еще через двадцать минут, на редкость пофигистически выдержав бурю с моей стороны и сдержанное недовольство драммера. А Агги молчит. Просто вот молчит и все. И на Джури даже не смотрит.
А я все вспоминаю тот вечер в клубе «21», сразу после презентации очередного сингла.

Это было небольшое уютное местечко недалеко от Акихабары, с симпатичным дизайном и симпатичной публикой. Только вот у нас с Джури имелись свои причины вести себя в этот раз тише воды, ниже травы. По крайней мере, я очень его об этом просил. Но разве ж этот чокнутый послушает?
К середине вечера он окончательно потерял интерес к происходящему, и все жаловался на непроходимую скуку. Все бурчал, что свет слишком яркий. Что коктейль похож на низкосортное виски пополам с водой. Что его задолбали однотипные скучные вечера. Что девчонок приличных нет. А я знал, что говорил он это специально, чтобы позлить меня. И нарочно вальяжно валялся на диванчике с той же целью.
- Прекрати ныть. Мы сюда не за этим приехали.
Взяв меня за руку, Джури сравнивал наши пальцы, и был уже настолько пьян, что все ниже и ниже съезжал куда-то под стол. Я же думал только о том, какого черта сижу тут, смотрю, как он пьет, вместо того, чтобы поехать домой и выспаться.
- А что у меня есть… - его мордашка вдруг расплылась в ехидной ухмылке. Запустив руку в карман джинс, он достал бумажку. В ней – пара сигарет. Как я догадывался, с дурью.
- Спрячь, идиот.
Поразительно, но даже такой – уже изрядно пьяный и развязный – Джури все равно умудрялся выглядеть ангелом во плоти. Ох уж эта его ухмылочка… Кого угодно в заблуждение введет. Меня, помнится, тоже ввела. Давно, правда. Слишком давно, чтобы я поверил, будто он показал мне сигареты просто так.
На нас тут же очень недобро покосилась охрана. Клуб фешенебельный, им проблемы не нужны, сразу видно. Замечательный ход – замаскировать своих мальчиков под простых обывателей-завсегдатаев, но с нами этот фокус не прокатывает, потому что мы с Джури знали их всех в лицо.
- Иди в туалет. Я сейчас буду. – сжав его пальцы в кулак, я откинулся на спинку дивана, в сотый раз думая, зачем мне все это надо.
- Я люблю тебя, Леда.
Да, кстати, и в любви он мне признается тоже только в нетрезвом виде. Наверное, я должен быть польщен.
…Выбравшись их угла, куда меня затащил вокалист, я все же умудрился наткнуться на расслабленного с виду секьюрити.
- Куда-то собрались?
- Ага. Очень нужно. – двадцатидолларовая бумажка творила чудеса. А я опять пожалел, что не разменял деньги в вестибюле клуба. Придется валютой расплачиваться за очередной заскок Джури.
Черт.
- Мы на… на минуточку.
Еще одна бумажка, и я уверен на все сто, что к ближайшему туалету охранник теперь уж точно никого не подпустит. И плевать, что «минуточка» растянется на полчаса, а то и больше.
Заходя и защелкнув за собой замок двери, я увидел, что Джури зря времени не терял. А еще, сукин сын, подложил мне свинью, потому как невозможно не понять, что он делает, чертя на подоконнике ребром кредитки.
- Джури!
- Тихо ты… - он достал из бумажника купюру, хитро улыбаясь. Черт-черт-черт, ну каков придурок все-таки. – Если перестанешь орать, и тебе хватит.
- Да ты в своем уме, мы же…
Но он жестом заставил меня заткнуться. А потом я наблюдал, как он наклоняется, быстро вдыхая две белые дорожки, прикладывая пальцы к носу.
Нюхать кокаин в туалете клуба, где мы уже разок нарвались – мило дело. Джури такое любит, о да. Только если в прошлый раз нас просто застукали в кабинке в самый неподходящий момент, и дело кончилось штрафом за нарушение общественного порядка, то вот теперь… Теперь все хуже, потому что больше нас под честное слово не отпустят.
Внезапно я почувствовал, как наваливается просто адская усталость. Почему бы не встать сейчас, выйти вон, найти Агги и Сойка, и просто домой поехать? Провести милый вечер в кругу друзей, порадоваться выходу очередного сингла? Нет. Вместо этого я торчал в сортире ночного клуба, и уже совершенно на автомате курил сигарету с анашой, протянутую мне Джури.
Вокруг плафона начал медленно кружиться фиолетовый дым.
- Леда, а как думаешь, почему мы стали так похожи?
Он обнял меня со спины, кладя подбородок на плечо. И в это мгновение я понял, почему не поехал домой. Почему еще не послал вокалиста куда подальше, не подыскал ему замену, и не стал встречаться с кем-то другим.
- Ну и?
Мне слишком не хотелось думать. Джури был такой теплый, нежный… Такой по-настоящему свой, что захватывало дыхание.
- Потому что в глубине души тебе это нравится. То, что я делаю… У тебя самого на это духу бы никогда не хватило. А вот у меня – хватит.
Ах, как трагично. Идиллия, созданная моим воспаленным воображением, рассыпалась в клочья. И Джури как обычно балансирует на грани раздвоения личности, вызванного постоянным приемом стимуляторов и наркотических препаратов.
Откинув голову ему на плечо, я слегка коснулся губами щеки. Просто бедный запутавшийся мальчик, не понимающий, куда галопом он катится. Он дышал как-то слишком прерывисто, тонкие ноздри слегка вибрировали... И смотрел в одну точку, вороша мои волосы.
На холодном кафельном полу ему казалось, что весь мир у наших ног.
- Ты бессовестно виснешь на мне. И поэтому никогда не протестуешь, если в упоминаниях о том, что делал я, фигурирует и твое имя.
Может быть, Джури и прав. Может, это как благовоспитанные подростки – тайком читают и смотрят не исторические хроники, а исключительно о наркомании, сектантах, сексе, насилии и терроризме, просто потому что видят в этом альтернативу. Чем пробовать на себе, лучше получить готовые впечатления других. Это почти так же захватывающе.
Рядом с Джури я как будто проживал ту жизнь, какой мог бы жить, не будь во мне столько предосторожностей, вбитых в голову на уровне мантры еще родителями.
- Ну вот что ты себя как ребенок ведешь? – осторожно провожу ладонью по его слегка покрывшемуся испариной лбу, взлохматив волосы.
- Жизнь не хочет поворачиваться так, как мне нужно. – он слабо улыбается, чуть мотнув головой. – Поэтому надо ее слегка раскрасить…
- Болван безмозглый. Не стоит оно того.
- Стоит… - хрипло отвечает он, закрывая.
Пальцы Джури на моей талии ослабели. Наверное, он снова отключился от действительности, уплывая куда-то в свой мир. Странно, но самые незабываемые ночи у нас бывают именно когда он в таком состоянии. И мне вдруг резко захотелось, чтобы он коснулся меня, чтобы зажег в моем теле огонь. Как раньше.
- Джури, - тихонько позвал я, сильнее склоняя голову, почти касаясь его губ, - Милый, ну посмотри на меня.
Он не ответил. Только голову на мою шею опустил ниже, и я понял, что что-то не так.
Совсем не так.
Я не чувствовал его привычно горячего дыхания на своей коже.
- Джури? - рывком обернувшись, успел поймать его, прежде чем он свалился всем корпусом на холодный грязный пол. – Джури?! Ты что?!
Губы у него синие, как у сердечника. Глаза закатились, видно, как тускло поблескивают зрачки. А пульс совсем слабый и неровный, я даже не сразу ощутил его, когда схватил его за руку. Припомнив, что и сколько он сегодня заказывал и пил, мне становится дурно. Настолько, что я резко смываю недокуренную сигарету с марихуаной в раковину, только тут замечая, что на подоконнике так и остался лежать пакетик. Пустой. Когда я вошел, Джури сказал, что там хватит и мне…
Пары секунд мне хватило, чтобы окончательно увериться, что у него передозировка.

А потом неожиданно раздался стук в дверь. Пускай и по возможности деликатно тихий, но я понял в ту же минуту, что все пропало.
- Леда? Вы там? – приглушенный голос Агги показался мне самым прекрасным, что я слышал в жизни.
Рывком поднявшись, я оставил Джури лежать на полу, и открыл дверь, тут же втаскивая басиста за запястье во внутрь. Меня всего трясло, на шее выступил холодный липкий пот. Первый признак того, что мой организм, мать его, начал привыкать к наркоте. Агги же смотрел то на меня, то на Джури, явно не понимая, что тут происходит. Странно, наверное, все выглядело со стороны - он-то думал, что мы заперлись, чтобы трахнуться. Вот так вот просто и банально до тошноты.
Но зачем же он тогда пришел?
- Агги… - меня все колотило в попытке ухватиться за рукав басиста, - Джури, он… перебрал. Нам нельзя светиться… тут… Ты понимаешь? – последние слова совсем шепотом.
Агги гораздо выше Джури. Поэтому ему не в пример легче было взвалить его на себя так, чтобы казалось, будто он просто неимоверно пьян.
- Сойку звони. Пусть выходит.
И пока я дрожащими пальцами набирал драммеру, быстро говоря, чтоб он ждал нас на улице, Агги уже вышел из туалета с Джури на буксире.
…Захлопнув крышку телефона, я пошел следом за ними, перед этим предусмотрительно забрав кредитку, и спустив пустой пакетик и незажженную сигарету в унитаз.
На улице меня затошнило. Шел мокрый снег, нещадно хлеща по щекам, и только это-то меня и отрезвляло. Я упал на колени в грязную кучу подтаявшего сугроба, сжимая пальцами виски.
У Джури передоз. Доигрался, придурок, я всегда подозревал, что этим кончится. У него, блять, передоз, а я сижу, как распоследняя шлюха на грязной земле, скуля и сжимая зубы, чувствуя, что вот-вот стошнит. От всего.
…Чьи-то руки резко подхватили меня пониже талии, рывком ставя на землю.
- Идти можешь?
«Могу» - хотел сказать я, но вместо этого только сдавленно промычал что-то, уткнувшись в шею того, кто поволок меня на себе.
Веки стали свинцовыми. Последнее, что я видел, это как Сойк укладывает на заднее сиденье Джури, садясь вместе с ним и держа его голову на коленях. А сам я так и отключился, привалившись к теплому плечу человека за рулем.
Агги… Какой у него чудесный запах… Особенно вот тут… у шеи…
Идиотские мысли на грани сна-бреда я никогда не умел держать при себе.

Джури доставили в больницу, где продержали трое суток с обтекаемым диагнозом «общее переутомление». Хорошенькое переутомление, ничего не скажешь. Оказалось, убедил их всех – врача, медсестер и даже санитаров – в том, что лишняя огласка никому не нужна все тот же Агги. Ему здорово досталось в ту ночь, пришлось попотеть.
- И раздать немало приятно хрустящих бумажек, чтобы «убедить» их в том, что стоит держать язык за зубами. – саркастически заметил потом он, доставая лед из моего холодильника и заворачивая его в полотенце.
Он приехал неожиданно, уже под утро, когда я успел стряхнуть с себя ступор, не предупредив и не позвонив, заставив меня вздрогнуть от резкого звонка в дверь. Голова у меня трещала так, словно в нее воткнулся с размаху топор. Поэтому-то Агги и понадобился лед. Сказал, поможет.
Мы сидели на кухне, перед каждым – нетронутая чашка с остывшим кофе. И полная окурков пепельница посреди стола, у меня трясутся руки, а я все затягиваюсь, доказывая Агги с каким-то маниакальным упорством, что на самом деле я совсем не похож на Джури.
- Да знаю я… Знаю. – он осторожно протягивает руку через стол, забирая из моих пальцев дотлевающую сигарету. И смотрит-смотрит-смотрит… Этим взглядом.
У Агги странное лицо. Оно иногда напоминает лицо ребенка. Хотя мрачные темные цвета макияжа, привычка наклонять голову, когда он говорит, убивает эту иллюзию, но совсем его не портит.
Смотрю на него, и не понимаю – почему, как, что его заставило появиться в туалете клуба именно в тот момент, когда он больше всего был нужен. Я не верю в совпадения. Просто, наверное, он заметил, что нас с Джури давно нет. Наверное, заметил, куда мы пошли… Но почему постучал, зачем пошел за нами? Догадывался же, что мог там увидеть…
- Я просто забеспокоился, что тебя… вас долго нет. – отвечает он мне на немой вопрос, глядя куда-то в сторону, словно рисунок обоев неимоверно для него привлекателен. А потом говорит, что с Джури все будет хорошо. И скоро его выпишут. Только за этими дежурными словами я слышу совсем иное, оно буквально рвется у Агги с языка. Что, например?
«Ты должен заканчивать с этим, Леда».
«Ты должен найти силы, и отказаться от него, Леда».
«Ты должен сделать выбор, кем ты хочешь быть, Леда».
Да-да-да, я все это знаю. Я знаю все это настолько хорошо, что зажимаю уши ладонями, только бы не слышать.
Агги удивленно смотрит на меня. А потом встает, заставляя встать и меня, и невесомо целует в лоб. Слегка касается губами, а я чувствую, что они у него сухие и горячие. И что он не хотел бы, чтобы этот целомудренный поцелуй закончился.
- Ложись, поспи. Ты устал.
Я действительно устал. Слишком. Я устал от Джури, от его фокусов и причуд. Устал раз за разом щекотать себе нервы, понимая, что испытываю омерзение к тому, что поначалу казалось таким захватывающим. Таким новым. Любое ощущение со временем приедается, так почему не может приесться и ощущение постоянного риска?
Я, видно, упустил момент, когда риск превратился в обычную нервотрепку.
Уснув на диване в гостиной, я и не услышал, как Агги тихонько укрыл меня пледом, а потом вышел из квартиры, закрыв за собой дверь.


* * *
С того дня я стал очень плохо спать. Вернее, спать в этой квартире совершенно не представлялось возможным.
Джури выписался, но не приходил, не оставался на ночь. Хотя такое бывало и раньше, чтобы он недели по две пренебрегал мной, но в этот раз, когда я как-то утром подсчитал дни с его выписки из больницы, оказалось, что прошло уже больше полутора месяцев. Наше общение ограничивается исключительно репетициями в студии, как на днях. На днях, когда он вновь опоздал, а я позволял себе вспомнить те события в клубе. Подозреваю, что у него все же кто-то появился, но, откровенно говоря, днем мне на это плевать.
Но вот по ночам снилось, будто он говорил, что я нужен ему. Что любит. А потом он меня обнимал, так осторожно, бережно. Как мама. И было так тепло и хорошо, так спокойно, я точно знал, что плохого больше ничего не произойдет.
Как-то раз я проснулся, плача во сне. Ностальгический привет из далекого детства – просыпаться на мокрой от слез подушке, когда внешне все вроде бы хорошо. Это странное чувство – ты точно не помнишь, что, но явно что-то тревожит. Неприятно. Какой-то слабый отголосок боли. И тогда я понимал, что Джури нет рядом. Что он у себя, или, может, снова развлекается, гуляет напропалую.
Сам не знаю, зачем я позвонил. Может, мне просто захотелось поговорить с кем-нибудь. Просто услышать в безразличной телефонной трубке чей-нибудь голос. А может, вспомнилось то легкое касание ладонями моих плеч, и взгляд. И добрая улыбка самыми уголками губ.
- Агги?
Пауза. Мне не нужно слов, чтобы он все понял.
- Хочешь, я приеду? – так близко. Кажется, он стоит у меня за спиной, и говорит, опустив руки на плечи.
- Нет. Уже поздно. Давай… давай лучше завтра посидим где-нибудь, а?
Я давно просто так не гулял по городу в выходной день, хотя раньше для меня вот так запросто предложить куда-нибудь сходить было плевым делом. Тем более это же Агги, мы все-таки друзья.
Друзья?
Странно, но у меня никогда не было особо близких друзей. Даже Джури. Да, он стал мне идеальным любовником, но вот идеальным другом так и не смог стать. Сейчас слишком неприятно вспоминать его, тем более что на том конце меня очень внимательно слушает басист.
«Посидим где-нибудь…»
Он смеется. Тихонько так, словно бы по секрету. И конечно соглашается. Почему-то мне кажется, не останови я его, он все равно приехал бы сейчас сюда.
- Идет. Договорились.
Я улыбаюсь.
- Оясуми.
Судя по голосу – он тоже.
- Добрых снов, кои…
От этих слов меня резко бросает в жар. Я кладу трубку, а на следующий день мы идем в кино.

Это была комедия, очень легкая, забавная комедия. Европейская, если не ошибаюсь.
Агги ненавидит рубашки с длинным рукавом. Вообще в принципе с рукавами. И честное слово, так даже лучше – руки у него великолепные. Легкий рельеф мышц красиво перекатывается под гладкой, золотисто-смуглой кожей. Им хочется любоваться, особенно когда его движения так непроизвольно отточены. Ничего лишнего. Грация черного ягуара.
О чем я, черт побери, думаю?
Странно, но я обнаружил, что говорить с Агги можно о чем угодно - он поддержит любую тему. Да еще и выскажет свое мнение. Это так резко отличается от нашего общения с Джури, у которого темы разговоров слишком ограничены тем, чем он интересуется в сугубо данный момент. С ним бесполезно говорить об искусстве оригами, которое, к слову, он обожает, во время завтрака или перед сном. В такие минуты он склонен щебетать только всякую псевдоромантическую чушь. И точно так же нет смысла просить его хоть капельку внимания, если он смотрит программу о тех же самых проклятых оригами.
А с Агги мне легко, как никогда.
- Джури стал дисциплинированнее. – басист ненавидит пиво, потягивая почти прозрачный джин-тоник с легким вкусом грейпфрута. – Ты наконец-то занялся его воспитанием?
Смеюсь, мотнув головой. Волосы слишком отросли, чтобы лежать так, как надо, а укладывать мне лень. Я знаю, что похож сейчас на растрепанного мальчишку-подростка.
- Родители в детстве и не подумали его воспитывать, так что у меня шансов нет. Уж что выросло – то выросло.
- И тебя устраивает?
Тоном: «Да, я лезу не на свою территорию, но на это плевать».
- Я не помню, чтобы было иначе.
- Наверное, тебе просто стоит начать больше ценить себя. И поменьше тратить время на то, что не заслуживает твоих усилий.
- О чем ты?
Если бы кто-то другой начал говорить со мной в подобном тоне, я бы давно уже психанул. Нервы у меня в последнее время ни к черту. Но только потому что передо мной сидит Агги, я сдерживаюсь. Почему-то не покидает ощущение, что он не просто так все это спрашивает и говорит.
- Я о том, что Джури вполне способен прожить без нянек. И если его оставить на самого себя, шансы, что он будет продолжать так себя вести, сведутся к нулю. Придется начать думать о себе самому, а там не до выкрутасов.
Дреды Агги собраны в хвост. Глаза спрятаны за солнечными очками. Зачем только, сегодня ведь нет солнца… Если бы он распустил сейчас волосы, стал бы точной копией молодого Боба Марли. Интересно, он об этом знает?
- Агги, а ты очень похож на короля регги. Ты знаешь? – улыбаюсь, спокойно откидываясь на стуле, полностью игнорируя высказывание о Джури, вдруг понимая, что разговаривать о вокалисте мне совершенно не хочется. Плевать на него.
- Знаю.
И Агги тоже больше не упоминает Джури.
После кафе он покупает мне мороженное – мое любимое, ванильное с корицей – и мы гуляем по улицам. Мне начинает казаться, что на планете живут в этот момент лишь два человека. Вчера прошел сумасшедший ливень, и сегодня все тротуары мокрые, а кое-где виднеются и лужи. Лужи в разгар лета в Токио. Это почти так же необычно, как жара в Лапландии, почти так же непривычно, как мои пальцы в руке Агги, легонько сжимающей, ласкающей их. Мне не хочется вырывать руку. И даже на прохожих наплевать…
А Агги улыбается, замечая, что меня тоже в детстве воспитать забыли, не разъяснили правил поведения в общественном месте. К примеру, что шлепать по лужам после недавно прошедшего дождя в новых ботинках не стоит. А я шлепаю, нарочно стараясь, чтобы брызги полетели в разные стороны. И распеваю во все горло «No woman, no cry». Мне было лет пятнадцать, когда я услышал эту песню, и она меня покорила.
После мы забредаем в торговый комплекс, и басист минут двадцать безуспешно пытается оторвать меня от витрины какого-то французского отдела. Черные кружева, восклицаю я, словно дитя тыча пальцем в стенды. Агги, ты посмотри, это же черные кружева на черном шелке! Чистота стиля, ничего лишнего. И наплевать мне, что рубашки женские…
И тогда он покупает мне черные кружевные перчатки. Тоже, разумеется, женские. Надеваю их, само собой, тут же и без труда - у меня ведь мелкая кисть. Джури любил это повторять, невзначай беря меня за руку.
Это был единственный раз, когда я вспомнил о Джури, не придав, впрочем, особого значения мимолетному воспоминанию.
Оборачиваюсь к Агги, продемонстрировав затянутые в кружево запястья.
- Спасибо... Я надену их на ближайший концерт.
- Тебе идет. – он слабо улыбается, склонив голову на бок. Странно, но я не замечал раньше всей красоты его повернутого ко мне профиля. И поэтому слегка смущаюсь, прикусывая уголок губы.
А потом неожиданно резко темнеет. Ожидаемо без моего согласия Агги отвозит меня домой, сам оплачивая такси. И маловероятно, думаю я, но возможно, этот вечер станет новой точкой отсчета.
- Пока, Леда. – темные очки в опущенной руке, глаза блестят слишком ярко, а породистые скулы только подчеркивают, насколько сейчас Агги выглядит хищником. Но мне ни капли не страшно, скорее любопытно.
- Пока, Агги.
Он на минутку изменяет себе: вместо привычного легкого кивка головой, наклоняется, и легонько касается губами моей щеки. Лохматит волосы на макушке.
Я улыбаюсь в лифте, машинально поглаживая подарок Агги в руке, привалившись к стенке и вспоминая этот день. Этажи плывут перед глазами так медленно.
1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9…

* * *
- Откуда это?
Джури помахивает перед моим носом тонким изящным кружевом моих новых перчаток.
- Подарили. Тебе не нравится? – стою перед ним, скрестив руки на груди, облокотившись о косяк.
Джури пожимает плечами, кладя перчатки на место, и продолжает заниматься своим делом. А дело у него вообще-то весьма серьезное. Он собирает те немногие вещи, что оставил в моей квартире.
- Ты точно понимаешь все? Не злишься?
Господи, за последний час он уже трижды задает этот вопрос. Чего он ждет? Что я упаду ему в ноги, заскулив: «Нет, Джури, не оставляй меня!»? Бред какой-то.
- Ты же сам расстаться предложил.
- Я, признаться, не думал, что ты так быстро согласишься.
Вот это новости.
Квартира похожа на поле после испытаний противопехотных мин. Собственно, вещей-то у Джури не так много, по крайней мере, из тех, что он оставлял у меня. Несколько футболок, джинсы, которые сейчас стали отчего-то ему велики, кроссовки, да куча музыкальных дисков. Такие мелочи, как расческа, зубная щетка и пара носков, были собраны им в первую очередь.
Я оказался прав – у Джури закрутился нешуточный роман с кем-то из тех, с кем мы выступали пару месяцев назад на одном из сборных концертов. А причиной его тогдашнего дурного настроения в клубе и перебора с кокаином стал как раз таки этот «кто-то», но отнюдь не я. Догадываюсь, конечно, кто это может быть, но выспрашивать как-то не хочется. Да и смысла нет.
- Ну, все?
- Жаждешь поскорее от меня избавиться? Ничего… я тебя не виню.
Ох, Джури, все-таки маска «сезонное обострение благородства» тебе не к лицу.
- Там в шкафу на полке пара презервативов лежит. Тебе оставить? – он усмехается, запуская руку в волосы.
- Оставляй, пригодятся. – в тон ему растягиваю губы в линию наподобие улыбки.
Если кто-то подумает, что разбегаемся мы со скандалом или отягощенным сердцем, он будет в корне неправ. Просто к этому шло уже давно, и мы оба это понимали. Поэтому когда утром Джури позвонил, и вроде как буднично заявил: «Нам надо расстаться», я принял эту идею с энтузиазмом.
- А мы останемся друзьями? – оборачивается он уже на пороге, цепляя на нос темные очки.
- Приятелями. Друзьями не получится.
Джури кивает.
- Сайонара, Леда. - и сбегает по ступенькам, легко подхватив нетяжелую спортивную сумку. А мне кажется, что это бежит, стуча подметками по каменным пролетам, мое прошлое.

Наверное, это так должно было быть, чтобы именно сейчас, уже ночью, когда проходит почти пол-суток после ухода Джури, Агги в очередной раз позвонил мне, поинтересовавшись, как дела.
Эти последние дни я уже просто не мог жить без его звонков. Всегда в разное время. И всегда он начинал разговор по-разному: иногда с традиционного приветствия, а иногда и сходу начиная что-то рассказывать. Или с фразы: «Почему ты еще не спишь, ну-ка бегом марш в постель!», при этом зная точно, что не будит меня, а я и в самом деле засиделся допоздна.
Слушаю его голос в трубке, ловя себя на том, что неосознанно поглаживаю ее кончиками пальцев.
- Агги, а ты знаешь… Джури сегодня приходил за вещами.
Я должен был сказать это. Мы ходим кругами, Агги ходит кругами, не позволяя себе ровным счетом ничего, кроме вот таких вот звонков, исключительно потому что думает, будто я все еще люблю Джури. Что мы все еще вместе. И если это единственная преграда к тому, чтобы Агги вот прямо сейчас, сию минуту, приехал ко мне - я собственноручно эту преграду снесу.
Он молчит в трубку. Это так непривычно, что я на миг пугаюсь, что все не так. Не так, как я думал.
- Агги?..
- Можно, я приеду?
Чувствую, как падаю с обрыва. Но, черт возьми, какое это неописуемое чувство.
- Хай…

Это похоже на голод. На жестокую ломку. На жажду, в конце концов. Нескончаемые минуты ожидания, когда Агги переступит порог моей квартиры, они идут слишком медленно.
Я надеваю перчатки. Любуюсь изящным узором тончайших ниток. Их плели вручную, никаких заводских штамповок. Агги сказал тогда, что все второсортное – не для меня.
Агги… У меня сердце хлопает вхолостую. Такого не было даже с Джури.
…Начинаю целовать его прямо с порога, кое-как позволяя ногой захлопнуть дверь. Пожар охватывает коридор, стены, пол, потолок, дверь в гостиную, к которой он с силой прижимает меня, рывком поднимая повыше над собой. Он сумасшедшее пахнет – ветром и цветами апельсина – тот самый запах, который покорил меня еще тогда, в машине. Лучше всего он чувствуется на чуть влажной коже у шеи. Агги опускает голову, слегка кусая меня за ухо, заставляя сдавленно ахнуть, а кончиками дрожащих пальцев пробегает по моему позвоночному столбу под майкой, заставляя выгнуться навстречу ему.
Он хочет что-то сказать, но я не даю. Ни к чему это, слова тут лишние. Мучаю сережку в его губе, прикусывая, пока он не начинает смеяться, резко, быстро, поверхностно дыша.
Мыслей в голове никаких нет, кроме разве что тех, куда, так или иначе, вплетается этот магический шифр букв имени - «Агги».
Из одежды на мне остаются только перчатки. Агги невероятно сексуально выглядит, когда смотрит на меня сверху, держась на руках. Я глажу их, проводя ладонями по напрягшимся мышцам, когда он осторожно касается губами моей шеи, словно рассматривая невидимый рисунок. Ощущение гладкой золотистой кожи под пальцами заставляет дрожать еще сильнее, я не замечаю, как глубоко всаживаю ногти ему в спину, потому что именно в этот момент откидываю голову назад, захлебываясь стоном.
Я не могу и не хочу его останавливать. Не хочу думать о чем-то кроме вот этих рук, ласково поддерживающих меня под талию. Господи, я и не знал прежде, что такое, когда в тебе поднимается солнце. Оно устремляется по венам, как жидкий экстаз, золотой песок. Четыре секунды полета, а кажется – вечность.
- Я люблю тебя…
Пронзительно-больно, пронзительно-сладостно, пронзительно-горячо где-то в груди, я не сдерживаю слез, а Агги собирает их кончиком языка, успокаивающе гладя мои волосы.
- Я тоже, кои… Слишком давно и слишком явно, чтобы ты не понял.
Прерывисто дыша, он приподнимается, чтобы поцеловать меня в лоб. Я не помню, я не знаю, я просто не понимаю, было ли что-то в моей жизни до него.
- Все хорошо?
Хорошо… Не то слово, чтобы передать, что я сейчас чувствую. Это в первую очередь свобода. Кажется, что у меня появились два крыла, и стоит взмахнуть ими – тут же взмоешь в небо. То, что прежде мертвым грузом держало меня: привычки, вынужденные пристрастия, Джури, его образ жизни, и то, что мне приходилось все время думать только о нем, совершенно не понимая, как это меня гнетет - все разом спадает. Как цепи.
И сейчас я хочу, я желаю чувствовать на себе лишь одну цепь – горячее кольцо рук Агги.
- Все замечательно… - крепко прижимаю его к себе, гладя по щеке рукой, все еще затянутой в перчатку, - Ты не представляешь себе, как я счастлив… Кои…
Я впервые назвал его так. Он меня – не единожды, и не случайно. Теперь я понимаю.
Агги осторожно снимает с моей руки перчатку, по очереди целуя каждый палец, и поднимает голову. Его очень темные глаза горят как два агата с крошечным огоньком в сердцевинке.
Одурманивающее послевкусие – это тоже близость. Первое по-настоящему достойное знакомство. Впервые за очень долгое время я вспоминаю, что такое покой, который расслабляющими мягкими волнами нахлестывает вместе со сладкой усталостью.
Сил хватает лишь на то, чтобы перебраться в постель и удобно устроиться в теплых объятиях Агги. Он же говорил потом, что не спал в ту ночь вовсе, продолжая ласкать меня, даже когда я в изнеможении забылся сном на его плече.

back