Когда неожиданно выпал первый снег, он как всегда упустил это мгновение. Но ведь кто виноват, что в студии окно одно и то – в служебном помещении? А Киваму ненавидит яркий дневной свет, и поэтому вместо стекла на Кена приветливо смотрит матовый плотный экран. Ярко горит плафон на потолке, время суток остается под вопросом.
- Почистить, и можно в ротацию отдавать.
Это первое, что Ки произносит за почти полтора часа записи и бесконечных вариаций на тему очередной песни. Такое чувство, что Киваму не нравится до конца ничего, что бы он или Кен ни делали.
Они собираются молча, изредка перебрасываясь какими-то общими фразами. Это не потому что Кен не знает японского, - говорит обычно лидер, - Это потому что я не говорю по-английски. Они и в самом деле общаются постольку поскольку, но за время знакомства потребность в болтовне отпала сама собой, да и Киваму не из тех, с кем можно вести задушевные беседы.
Это – не скука. Это просто подобие их общей рабочей атмосферы. Возможно, порой Кену хочется чего-то более живого, но, в общем, его все устраивает. Возможно, часто он чувствует себя одиноким, но давно к подобному привык. Когда ты начинаешь как-то кардинально отличаться от своего окружения – внешне ли, или пристрастиями – так или иначе, остаешься одиночкой в толпе.
Он застегивает пальто на все пуговицы, спохватившись, что уже пару дней не может найти свои темные очки. И ведь даже помнит, где оставил их, только вот память плюс характер услужливо выводят недавнее событие всего одним обманчивым словом – «потерял». И все тут.
Кен никогда бы не подумал, что Кайе достанет смелости позвонить, да еще и так скоро. Либо глупый, либо наивный, думает он, выходя следом за Ки на улицу, и неожиданно замерев от какого-то почти детского восторга, остро отдающего запахом еловых веток и мандаринов.
- Нифига себе, я же теперь не выеду отсюда… - Бормочет Киваму-сан, которому неожиданный снегопад сбил все планы, рукавом куртки очищая лобовое стекло машины. И это все, что его волнует. Кен усмехается, по обыкновению про себя, и желает лидеру удачно разобраться с транспортом, сам же поднимает ворот повыше, и идет медленно сквозь снегопад, временами встряхивая головой, чувствуя, как в волосах застревают снежинки.
Сейчас, по прошествии пары лет, ему уже легче, а вот первые полгода в Японии были сущей пыткой. Для человека с южного полушария, где времена года шиворот-навыворот, а великий Северо-Запад диктует свои условия жизни, волей-неволей будешь мучиться зимой, недоумевая и удивляясь снегу – ведь австралийская зима наступает в начале июня, и снега там нет, но холод порой такой, что губы кровоточат от нестерпимого обжигающего ветра.
В Токио нет ветра, зато землетрясения – почти каждый день. К этому невозможно привыкнуть, только если ты тут не родился, поэтому Кен до сих пор нервно вздрагивает, а Киваму усмехается беззлобно, уже даже перестав дежурно твердить, что все нормально.
Северо-Западные города ни капли не похожи на крупные центры вроде Сиднея или Квисленда с их убийственной стопроцентной влажностью. Дожди на Равнине редкость, страшная сушь из года в год. И травы палевые, кремовые, отливающие ковылевым серебром, совсем не то что буйная зелень приокеанских равнин, спешащая сгнить, чтобы уступить место новой поросли. Кен хорошо знает, что такое запад материка, он отдал ему двадцать с лишним лет, и для любого богом забытого места это более чем достаточно.
В Японии он до сих пор чувствует себя как пришелец – в чужой стране, среди почти чужих людей. Дело даже не в том, что он все еще плохо знает язык, предпочитая изъясняться на английском – дело в самом духе. Здесь все другое, но ему нравится. И порой он даже думает, что не зря перебрался с одного края света на другой.
Кайя позвонил из автомата, задав один вопрос. И даже странно – он ведь ожидал от него совсем иного. К примеру, длинных пафосных заверений ночью по городскому телефону, что все совсем не так. Или, пойдя по иной схеме, оду раскаяния во всех смертных грехах. Разница в возрасте у них пара-тройка лет, может чуть больше, а такое чувство что десять. И сейчас Кену даже немного не по себе от того, что он наговорил мальчишке в гримерке, вряд ли он что-то понял по-настоящему, просто слишком молод еще. И любит играть. Так почему бы не перевоплотиться на время в его партнера в поддерживающей роли? По крайней мере, это могло бы развеять одиночество и смертельную скуку, а Кен слишком часто в последнее время ловит себя на том, что ему скучно. И работа здесь не при чем.
…Дети на детской площадке во дворе его дома играют в снежки. Давно забытое ощущение вседозволенности, когда так просто было упасть в сугроб, не думая ни об одежде, ни о том, что дома влетит, ни о простуде. А сейчас Кену кажется, что он как величественная парадная бригантина проплывает мимо снующих туда-сюда парусиновых лодочек, что сталкиваются между собой, черпают краями воду и даже тонут, но живут и дышат. А он будто бы сделал глубокий вдох когда-то давно, и все никак не решается выдохнуть и дышать дальше. Человек, как макет чего-то псевдо-человеческого, как какая-то тень будничности среди ярких брызг жизни.
Привычным жестом – сцепить пальцы, чуть подтянув на руках кожаные перчатки. Они совершенно не греют, накаляясь и отторгая любое тепло. А вот Кайя, скорее всего, в силу натуры, носит белые варежки, пуховые и мягкие, как перышко…
Почему в голову лезут бестолковые мысли о постороннем человеке, которого даже другом назвать нельзя? Кен привык к вопросам без ответов, в какой-то мере это стало его хобби. И тексты песен относятся к той же категории.
Он прищуривается, чувствуя, как от обилия белого так непривычно начали слезиться глаза, и достает платок, вытирая собравшуюся под нижними ресницами краску. Это конечно не сценический грим, скорее дань привычке и стилю – каждое утро тратить определенное количество времени на макияж, ярко выделяя глаза на лице.
Забегая в подъезд, он прислоняется к стене, и стоит несколько минут не двигаясь, жмурясь с непривычки, и проклиная тот вечер, когда оставил в гримерке очки. А мысли непрошено возвращаются к столь нелюбимому объекту, Кен даже сам себе не может ответить, почему начал думать о Кайе с завидным постоянством. Может, позвонить, спросить, не находил ли в артистической очков? Но это будет таким слабым поводом, что даже обидно. А то, что он ищет повод – Кен даже не сомневается, хотя достаточно просто открыть записную книжку Киваму на последней странице, обыденно набрать номер, в конце разговора справившись, как дела, и на этом все. Это будет самым легким вариантом, но он никогда не искал легких путей, наоборот намерено путая даже самые простые на первый взгляд варианты.
Квартира встречает приятной тишиной и полумраком. Бежевые шторы задернуты, не пропуская первый зимний день в застоявшийся коньячный цвет осенних комнат, дневной свет блеклым крестом рамы лежит на золотистом ковре. И Кен вдруг думает, что зима – это серьезно, и неплохо было бы слегка обновить интерьер, сменив золото на серебро.
Он присаживается на тумбочку в прихожей, расстегивая сапоги и радуясь теплу после неожиданно затянувшейся прогулки. Конечно, можно было бы не идти пешком, а дождаться Киваму, который подбросил бы домой, но почему-то Кен более чем уверен, что Ки-кун все еще торчит сейчас в пробке где-нибудь на полпути. А все потому что первый снег выпал слишком внезапно, не интересуясь планами людей на сей счет.
Раздернув шторы, он вновь щурится, бросая взгляд назад. Кен не предрасположен к уюту и не намерен вить себе уютное гнездышко, возможно, это пошло от того, что последний постоянный дом, не считая квартиры в Токио, был у него еще на родине, давно. А в промежутке эту функцию успешно выполняли номера отелей, отданные в пользование чужие квартиры, дома друзей. Внезапно припомнив кое-что, Кен чуть улыбается своим мыслям, в зеркале во всю стену видя отражение гостиной - аляпистые яркие пятна приятно радуют глаз. В остальном Кен непримиримый аскет.
Как-то ему сказали, что жить в окружении одних зеркал плохо. Теряется ниточка реальности, а так же столь необходимое любому человеку чувство личного, одиночного пространства. Киваму вообще считает, что так и рехнуться недолго, идя в ванную через зал и желая самому себе доброго утра. Но у Кена иные соображения на сей счет, и он продолжает жить в хрустальном домике снежной королевы с плотным золотистым ковром на полу – чуть не единственной вещью, скрадывающей неизменное эхо не заставленных мебелью больших помещений - и белыми стенами, с расклеенными по ним афишами. Единственный личностный жест.
Вот и теперь, подойдя к самому себе, он чуть наклоняется вперед. Подводка и карандаш в уголках глаз размазались, тонкой дорожкой стекая вниз, а в глазах нестерпимо жжет. Все минусы холодного времени года как на ладони, но Кен почему-то не торопится стирать черные разводы, задумчиво глядя на себя в зеркало, и отчего-то вспоминая дрожащие накладные ресницы и такие искренние слезы в аккуратно накрашенных серых глазах. Тогда он не предал значения, но картинка отложилась, неожиданным воспоминанием вспыхнув в мозгу, стоило ему увидеть свое отражение в таком вот виде.
Снег не может быть настолько жестоким, думает певец, с некоторым даже сожалением приводя в порядок чуть поплывший макияж.

* * *
Проснувшись утром, Кайя не верит своим глазам, как ребенок восторженно стоя у окна. И в этот момент его дом перестает быть таким жалко одиноким.
Он любит снег, всегда любил, и даже почти не жаль, что хрустальная осень осталась позади, вместе со всеми неприятными, но такими волнующими впечатлениями. Нет, он не забыл тот роковой вечер в гримерке и все слова Кена, но по прошествии времени острые углы сгладились, заставив даже в неминуемо минусовой ситуации отыскать плюс. Ведь он не сказал «нет»…
На кухне привычно дожидается стакан холодного молока и клубничное варенье. Одиночество Кайи не похоже на одиночество обычного человека, потому что он всегда стремиться окружить себя чем-то или кем-то. Плюшевые игрушки на холодильнике, куклы в спальне на туалетном столике и на комоде. Цветы, открытки, подписанные и поставленные прямо на подзеркальник. Фотографии, картины, веера и маски на стенах – ощущение праздника и не окончившегося маскарада. Иногда, в редкие дни отдыха, Кайске снимает со стен маски, по очереди примеряя, вспоминая, кто дарил ему каждую из них. Абсолютный фаворит – маска от Хироки. Черные перья и черный лак, фигурные прорези для глаз той формы, что больше всего нравится Кайе. Он снимает эту маску со стены очень часто.
Но этим утром прикасаться к ним не хочется. Прошлепав босыми ногами по полу, парень усаживается на табуретку, положив голову на сложенные руки, и любуется важно проплывающими за окном снежинками, машинально проведя ладонью по своему предплечью. Синяк от пальцев Кена все еще побаливает, хоть и сходит, и у Кайи чувство, что его заклеймили. Но – сам виноват. И даже обиды нет. Есть лишь воспоминание о том, как горели темные глаза прямо перед ним, презрительно глядя снизу вверх. Только почему-то уже теперь Кайске не вполне верит, что презрение было таким уж искренним.
Готический принц. Наверняка на волне пафоса придумывалось, приходит в голову неожиданная мысль. Принц должен быть мудрым, добрым и смелым, должен солнечно улыбаться, дарить цветы и дорогой шоколад, целовать руки, а не оставлять на них синяки. И откидывать с лица сладкую волнистую прядку медовых волос, улыбаясь уголками тонких губ. А вместо этого – вороново крыло прямых падающих на спину прядей, да кровавые лепестки. Он уже думал об этом, сравнивая губы Кена с горицветом.
«Неправильный принц», - вздохнув, про себя проговаривает мальчишка-мечтатель, отчего-то продолжая улыбаться. В реальной жизни мы так редко влюбляемся в хороших мальчиков. И принцы тоже подходят под это определение.

* * *
- Нет, ты точно спятил.
Только это и говорит Кен, как-то даже почти брезгливо отталкивая от себя листок с ровненько напечатанными строчками, глядя на Киваму как на сумасшедшего. А еще он откровенно не понимает, зачем коллега дражайший вытянул его сюда с утра пораньше.
- Позвонил, мол, срочное дело, приезжай. И что я вижу – вот это безобразие?
Киваму озадачено, как глухонемой, вглядывается в лицо Кена, пытаясь понять, что ему только что сказали. А затем жестами, выражающими явное недовольство, просит повторить все еще раз – по-японски.
- Черт бы тебя побрал… - Тихонько бурчит Кен себе под нос, и начинает с начала, но на родном языке выходило значительно изящнее.
- Что тебе не нравится? – переварив информацию с искренним изумлением переспрашивает Ки, подцепляя несчастный листочек и равнодушно глядя на написанное. - По-моему, очень удачный график. Мы успеем везде, соберем деньги, и уже через месяц вернемся в Токио.
- А есть и спать мы когда будем? – Голос Кена уже слегка дрожит от невозмутимости этого человека.
- Ах, это….
- Да, это! И вообще, было бы неплохо хотя бы посмотреть, - он делает особый, только ему свойственный, упор на этом слове, - хотя бы просто посмотреть Нью-Йорк, и…
- Кен.
Как ни странно, несмотря на кажущуюся нелюдимость и даже мрачность характера, Киваму умеет разговаривать мягко. Так, чтоб «дошло».
Разлохматив и без того торчащие во все стороны прядки волос, лидер складывает руки на груди, непроизвольно поежившись – в комнате прохладно, да еще и из приоткрытой створки окна задувает холодный декабрьский ветер, слегка шевеля шторы. Обычный рабочий кабинет, он не был бы ничем примечательным, если бы не какая-то особенная атмосфера, возможно даже букет запахов – дорогая кожа, лакированное дерево и крепкие сигареты. Впрочем, последнее – вне присутствия здесь Кена, который дым сигаретный просто не выносит.
Закинув ногу на ногу, Киваму рассматривает одногруппника, склонив голову на бок. В реальной жизни он кажется приятнее с виду, - думает Кен, возвращая взгляд, и продолжая недобро коситься на листок с графиком ближайшего тура.
- Ну что «Кен»? – Первым не выдерживает он.
- Ты опять забываешь, что я не разбираю твой прелестно поставленный английский…
- Зануда.
И все начинается сначала, но былая экспрессия уже потеряна. Порой Кену кажется, что Киваму придуривается, как скрытый дипломат, избегающий конфликта, заставляя его изъясняться только на японском, делая вид, что другого языка не знает.
- Если ты так уж хочешь посмотреть Штаты, после турне у тебя будет отпуск. Съездишь в частном порядке и посмотришь. А то знаю я вас – вместо того чтобы заниматься делами, будете с этими попугаями по Радио-Сити шляться день-деньской.
- Есть еще Рок-Айленд и Бродвей. – Ядовито парирует Кен, понимая, что ничего не изменит. Киваму все сам решил, решил за четверых человек заранее. Но может, в чем-то он и прав.
- Рок-Айленд вот уж точно подождет.
- А ты не хочешь поинтересоваться, что думают по этому поводу… «попугаи»? - Вопреки всему даже развеселившись, певец повторяет малознакомое ему на японском слово, улыбаясь уголками губ. – Почему ты их так называешь?
- Попугаями? Да потому что неразлучники прямо. – Кивиму-сан очень удачно вырывает коллегу из плена абстрактного рассуждения, что разные в корне притягиваются куда сильнее одинаковых.
Сисен и Селия. S+S. Лучшие друзья и самый неожиданный дуэт, какой только можно представить. Кену всегда изящное словечко Seileen казалось созвучным с именем лунной богини Селены. Селена - Луна. Серебристый голос Селии и лишенная всякого чувства меры музыка Сисена, которую музыкой назвать в обычном ее понимании сложно. Сумасшедшая ночь, майская гроза сквозь призму откровенных сновидений.
- И что они говорят? Согласны?
- Во-первых, куда они денутся. А во-вторых, ты же знаешь, что они – как батарейки «дюрасел». Им по ночам в клубах сам черт не брат.
- Ласково ты их…
- Зато справедливо.
Досадливо хлопнув себя по коленке и вставая, Кен понимает, что проиграл. Тур будет тяжкий, а Киваму это не волнует. Единственное, что его сейчас беспокоит, так это то, что латтэ утром был слишком горячий и он обжег губы. Это не больно, но неприятно, словно мелкая заноза в пятке. А тут еще Принцу приспичило покапризничать…
- Когда в следующий раз решишь ошарашить меня…. – Он довольно долго думает, как это правильно сказать, - Такими чу-до-вищ-ны-ми новостями, звони в более урочное время. Ты же знаешь, что я сплю долго по утрам.
Он собирается, легко подхватывая со спинки стула пальто, по старой привычке собираясь нацепить очки, но потом вспоминает. И слегка хмурится, словно сам себя поймал за руку в чужом кармане – на ненужных мыслях.
Киваму чуть прикрывает глаза, прослеживая за движениями Кена, отмечая мгновенно изменившееся выражение лица, и сдержанно хмыкает. На ум приходит мысль, что он не видел еще более упертого человека в плане своих принципов и единожды сложившихся мнений. Уж если ему втемяшилось навесить на человека какое клеймо, он не отступится ни за что, даже когда сам поймет что ошибся, даже если будет бить себя лбом о стену.
«Не разобьешься - так устанешь» - хочется ему сказать. А когда человек устает, ему все равно на сопротивление и принципы.
Кен, разумеется, понятия не имеет о том, что Ки заметил пропажу извечной детали его образа. И уж тем более он не знает, что лидер нашел сломанные очки в гримерке Кайи, после того как тот покинул клуб на Хеллоуин. Неплохо зная Кайске и более чем неплохо зная Кена, сообразить, что там у них произошло, не составило труда. И Киваму даже помнит, что вдоволь посмеялся тогда наедине с собой, представляя, в каком состоянии эти двое разъехались по домам. Беда только в том, что один слишком эмоционален, а другой совершенно не эмоционален – но при желании может что-то выйти. Сделав такой вывод, он оставил в тот вечер случайную находку там же, где и нашел, почему-то думая о том, что между именами Кен и Кайя определенно должен быть хоть какой-то знак.
…Киваму прячет усмешку, делая вид, что перекладывает бумаги в своих бесчисленных папках на столе.
- Кстати, забыл совсем, - Все-таки он считает нужным это сказать, - В Филадельфии будет веселее обычного.
Кен оборачивается к нему, застегивая пуговицы на пальто, невзначай поправляя перчатки и перекинув волосы на одно плечо. Чуть приподнимает тонкие брови, показывая, что слушает очень внимательно. Но говорить уже так не хочется… Он пока что не привык вести долгие беседы на японском, голова после них обычно кругом идет, и мешаются какие-то бестолковые мысли на двух разных языках. А Кен всегда был уверен что родной язык тот – на котором думаешь.
- Мы там пересечемся с Кайей и его балаганом.
- Вот как…
Слишком тихо, слишком сухо, слишком спокойно. Чуть более тихо, сухо и спокойно, чем обычно, и это Кена выдает.
- Не хочешь пообщаться?
- Да с чего ради-то?
Киваму пожимает плечами, делая вид, что его совершенно не волнуют и даже раздражают все люди на планете.
- Откуда мне знать… Не я же к нему в гримерку ходил.
«Гад» - со знанием дела про себя говорит Кен, внешне сохраняя абсолютное спокойствие.
- Его новый номер – на последней странице книжки. – Протянув руку через стол, гитарист бросает на темное полированное дерево небольшую книжечку в кожаном переплете. Кену хорошо знакома эта вещь, хранящая в себе множество контактов с нужными людьми, и ни одного – просто так.
С минуту озадачено подбирая слова, он все-таки решает сказать правдиво и как можно более мягко. У него это даже почти выходит, если бы вот только еще удалось сдержать злость в голосе:
- С какой стати мне звонить ему? Мы едва знакомы. – И тут же сконфужено понимает, что кривит душой, что тоже, в общем-то и есть вранье.
- У нас совпадает программа. Между прочим, мальчик-то не из ленивых, за этот год в Америку в третий раз едет.
- Рад за него безмерно. – Буркнув это еле слышно, Кен выскакивает за дверь, оставляя лидера забавляться сложившимся вопросом из двух составляющих. Первый – «кто виноват?», и второй – «что теперь со всем этим делать?»

* * *
Кайя обожает проводить редкие выходные дни именно в центре Токио, бродя по магазинам и маленьким кафе допоздна. Особенно здорово здесь зимой, в декабре, когда город превращается в волшебное королевство – гирлянды и светящиеся шары, фигуры, переходы подземки, освещенные ярче, чем днем. Частенько он заходит в антикварные магазины, присматривая мелкие дорогие безделушки. Чаще всего это куклы. Реже – какие-нибудь панно или статуэтки в стиле модерна. Певец не задумывается, что вещи эти ненужные, убежденный, что на самом деле ненужных вещей не бывает.
И в последнее время совсем не узнает себя, проводя вечера в одиночестве, мыслями раз за разом возвращаясь к тридцать первому октября. Это глупо, в безумном откровении самому себе, за чашкой какао и очередным вежливым отказом Очи, Хиро, Юи, или еще кому-то. А еще противно стало смотреть на себя в зеркало – тут же вспоминаются слова Кена и его до боли сжатые пальцы на предплечье.
Говорят, чем меньше человек, тем больше вокруг него вещей. Кайе неприятно думать об этом, он вовсе не считает себя незначительным, но вещей что-то действительно много. А вот той самой единственной, которую следовало бы купить – он так и не купил.
…Двинувшись вдоль ряда выставленных в витрине солнцезащитных очков, он старается по памяти припомнить, как выглядели те самые. В такие моменты память работает как фотоаппарат, и вопреки законам подлости, совсем скоро он видит и в самом деле похожую модель прямо перед своими глазами. Вернее, не похожую, а точно такую же. В везения и случайности верить Кайя перестал еще в детстве, в судьбу – в последние годы. Но сейчас, отдавая последние наличные и оставляя при себе лишь карточки, рискуя идти домой пешком, он покупает очки, не думая о том, что повода для того, чтобы вручить их тому для кого покупались – просто нет. Ни единого. Если только не свершится чудо, и Готический Принц, неправильный Принц из такой взрослой сказки, вдруг не позвонит ему сам, на домашний номер, в тот миг, когда Кайске будет уже расслаблено уплывать в сон.
По дороге домой, он ощупывает новые очки в кармане, словно стремясь запомнить плавные линии глянцевого пластика, видя как воочию лицо Кена в этих самых очках. То, что ему это безумно идет, говорить бессмысленно, но есть что-то еще. Какой-то редкостный шарм, темное очарование. И Кайске сейчас уже знает, что темная сторона бытия, музыки, людей не отпустит его, наверное, всю жизнь. Это как грех – согрешив однажды, получаешь незримое клеймо на душу, хотя в спасение бессмертной души Кайя тоже не верит. Но как ни крути, а против того, что люди из одного теста в любой ситуации безошибочно узнают друг друга сказать нечего. Наверное, поэтому-то его так и тянет безудержно к Кену, а ведь еще недавно он жил совершенно в другом мире, кажется, что в другой галактике.

Тишина с недавних пор начала раздражать. А многочасовое любование потолком кого угодно может довести до сумасшествия, однако альтернативы, да и желания особого куда-то выбираться нет. Певец рассеяно думает, теребя уголок покрывала, что такого Кен умудрился с ним сделать, чтобы настолько переменить. Или люди не меняются? Может, это просто такой период, что-то вроде взросления и нового этапа. Пройдет время, и все станет, как было, и я снова буду счастлив по-своему, и снова чужая боль и мысли о том, зачем я что-то в жизни делаю, больше не будут меня волновать. – это так легко произнести про себя в одиночестве, и куда сложнее на самом деле в это поверить. И здесь не откреститься знаменитой фразой великой американки «Подумаю об этом потом».
У Кайи крепкие нервы и совершенно отсутствует нервозность. Поэтому от резкого телефонного звонка он не вздрагивает, лишь недоуменно переведя взгляд на одиноко лежащую поверх покрывала трубку. Однако сердце само по себе ускоряет ритм, когда, вопреки всем ожиданиям, он слышит знакомый голос с акцентом.
- Киваму сказал, ты тоже в штаты едешь? – Не более чем доброжелательное обывательское любопытство, Кайя даже вдруг думает, не пригрезилось ли ему то, что произошло тогда в артистической.
- Еду… А что?
Короткая пауза выглядит вполне естественной, певец даже расслабляется, положив голову на подушку и неосознанно погладив трубку кончиками пальцев, впрочем, тут же одернув себя.
- Если хочешь, я завтра буду в центре…
- Я приду.
Кен вновь замолкает, в душе благодаря Бога, что не пришлось долго и нудно что-то объяснять. И почти с благоговением думает о том, что Кайске все-таки на редкость понятливый мальчик.
- Куда? – Только и спрашивает Кайя, и тут же сам называет место, вновь избавив Принца от мучений выбора. Против небольшого кафе в Синдзюку он ничего не имеет, правда название незнакомое, но зато рядом с его домом. Интересно, Кайя просто угадал, или же справки наводил? Но такие мысли недостойны, и Кен мысленно пожимает плечами. Совпадений никто не отменял.
- Почему туда? И почему ты так быстро согласился?
- Мне нужно тебе отдать кое-что. Не против?
- Почему я должен быть против…
- Значит договорились.
И на этот раз Кайске первым вешает трубку, быстро нажав сброс, отбросив телефон куда подальше. Оказывается, говорить с Кеном достаточно легко, несмотря на то, что он все еще подолгу обдумывает фразу, прежде чем сказать. На минутку Кайя задумывается, а как это – говорить на чужом языке так, словно он тебе родной? Но мысль быстро покидает голову, оставляя блаженную пустоту и капельку страха перед завтрашним днем. А, казалось бы, чего бояться? Очки темные отдать – велика важность. Но сейчас эта мелочь заставляет Кайю неуловимо дрожать, как при очень высокой температуре.
Это донельзя смешно – шлюха влюбилась, думает он, сворачиваясь на постели комочком, обняв себя за плечи. Но даже в те гнусные моменты, когда смеялся кому-то в лицо, предавал, хитрил и насмешничал, больно раня имевших неосторожность к нему привязаться – даже тогда он не исключал того, что шлюха тоже может полюбить. Только кому нужна ее любовь, кроме нее самой? Да и дорогого стоит, гораздо дороже, чем тело.

* * *
…С минуту Кайске сидит, словно замешкавшись или стесняясь чего-то, что само по себе ему совершенно не свойственно. По крайней мере, так думает Кен. Вообще говоря, думать об этом человеке он старается как можно меньше, но в последнее время не выходит, совсем не выходит. А Принца злит, если что-то не поддается его контролю, пускай даже это собственные мысли и сновидения.
Он тоже молчит, и необычная пара за столиком обычного кафе слишком привлекает внимание посторонних. Но одному все равно, а другой выше этого. Да и время косых взглядов давно прошло.
Кен вроде бы случайно оглядывается по сторонам, заставляя себя не пялится на сложенные на столике руки Кайи. Они похожи на рисовку манги – худые запястья и неестественно длинные пальцы. На ногтях черный лак, и это почему-то кажется Кену избитым, но не признать, что мальчишке безумно идет, он не может. И хочется даже вроде как разозлиться в этот момент на себя, на него, вновь проговорить про себя черту пристрастий, что ему просто противно, когда по-женски соблазняют, не будучи женщиной, но как ни старается, он не может. То ли оттого, что Кайя еще и слова не проронил, то ли от глухого шума в кафе и сладкого запаха кофе со сливками, то ли от снега, что за ночь превратил центр Токио в прекрасную сверкающую сказку. А может – потому что никто тут и не ставил себе цель соблазнять его по-женски. Соблазнять в принципе.
- Вот.
Все-таки прервав обет молчания, Кайске кладет на стол новые солнцезащитные очки. В точности как прежние, что с хрустом треснули в его руках почти месяц назад.
Кен ожидал чего угодно – слов, клятв, слез, стыда, улыбок – но никак не этого. Поэтому теперь приходит его черед сидеть молча в ступоре, не зная, что сделать. Взять эти злосчастные очки, или встать и уйти, не сказав ни слова. В первом случае он четко даст Кайе понять, что помнит о той безобразной сцене в гримерке. А во втором – подпишется под этими воспоминаниями красными буквами.
- Спасибо.
Третий вариант самый оптимальный. И Кен не находит ничего лучшего, чем просто поблагодарить юношу за наблюдательность и сообразительность. А может, тот откуда-то узнал, что от дневного света у Кена болят и слезятся глаза…
Заказав себе и Кайе кофе, он машинально проводит кончиками пальцев по черному пластику очков, поражаясь, где парень смог найти настолько похожие. Совсем как прежние, и так же приятно касаться гладкой, холодной поверхности, чуть сжимая порой в кармане – это по-своему помогает снять стресс. Но в этой ситуации очки не помогут, возможно, потому что сон, снящийся Кену уже несколько ночей подряд в разных вариациях, слишком реалистичен. Настолько, что даже дневной свет не в силах его разогнать.
Сидя сейчас напротив Кайи, он рад, что тот не умеет читать мыслей. Потому что когда мысли принимают отнюдь не невинный оборот – становится неудобно сидеть за одним столиком с человеком, который стал ночным наваждением. Нет, Кен вовсе не чувствовал потребности встречаться с певцом сегодня, весь вечер после вчерашнего звонка коря себя за глупость, списывая на минутный порыв, слабость, что угодно. Он бы легко обошелся и без этого кафе, но сны… Сны, в которых он сам, по своей воле, заходит чуть дальше того, что было в гримерке, сны то сюжетные, то абстрактные, заставляющие просыпаться со смутным чувством тревоги – это не смешно. И Принц ни за что бы не сказал Кайе, что почти уже запомнил запах его кожи, изгиб плеч и плавный переход от подбородка к шее, словно сам лично прикасался.
- Кофе слишком горячий?
Мягкий голос выводит Кена из задумчивости. Он торопливо прячет очки в карман, чуть улыбаясь, отрицательно мотая головой. И настойчиво противится закравшейся мысли о том, что каким-то образом Кайя больше не вызывает у него раздражения. Скорее – необъяснимый трепет. Переведя взгляд на белые варежки, лежащие поверх сумки юноши, он усмехается про себя, думая, что оказался прав, безошибочно вновь раскусив едва знакомого человека. И это было бы так, если бы Кен сам в это верил.
В Кайе было и есть что-то, чего он никак не может понять. Это как смотреть на Солнце, не осознавая до конца – видишь ли ты на нем пятна, либо ультрафиолет играет злые шутки. Понять, кто на самом деле человек, сидящий сейчас с ним – грешник или праведник, ангел или последняя дрянь – он вновь не может. Здравый смысл подсказывает, что всего понемногу, а какие-то иные импульсы подталкивают протянуть руку и дотронуться до хрустального запястья с тонким браслетом и какими-то декоративными камешками.
…Это даже не странно, это просто настолько непривычное и какое-то иное, что теряется дар речи. Кен молчит, исподтишка разглядывая Кайю, когда тот, обернувшись в пол-оборота, машет кому-то рукой. Прямые стрелы длинных ресниц, резче оттеняют разрез глаз, а в глубине темно-карей густоты отчетливо виднеется ломаная черная резьба. А еще рядом со зрачком поселились две белые звездочки – Кен уверен, что на фотоснимках именно они делают глаза лучистыми. Потрясающий взгляд – глубокий. Всасывающий. И в этот момент ему чисто по-человечески непонятно, зачем из раза в раз Кайске устраивает маскарад, зачем прячет такие живые глаза за бесчувственными линзами, зачем клеит искусственные, загнутые вверх ресницы, вместо тонкой и какой-то даже трепетной красоты собственных. Становится куклой, уподобляясь всему многообразию своего окружения, в то время как природа наградила этого человека тем, чего не нарисуешь самым искусным гримом.
А сейчас, слегка растрепанный, в рубашке с белым широким воротником и клетчатым шарфом, небрежно повязанным на шее, он кажется студентом-старшекурсником, хотя по возрасту уже и не подходит. Опущенные веки, высокие скулы и шелковистые щеки с ямочками, стоит ему улыбнуться – кажется, что его очень приятно целовать, ненавязчиво вдыхая запах кожи и духов.
Так легко представить, что еще недавно этот юноша был ребенком, наверняка отчаянно балуемым, но все-таки не испорченным. Такие дети существуют на своей волне, их ничто не способно испортить. Как правило, портят они себя сами, и уже в гораздо более позднем, осознанном возрасте, постепенно отметая барьеры и запреты, развращая себя. А в том, что Кайя все-таки развратен по своей природе – Кен не сомневается. Развратен и болезненно застенчив, кто сказал, что эти качества не могут ужиться в одном человеке?
- Хочешь еще кофе? – Спрашивает Кен, впервые за всё их общение сам начиная разговор, и откровенно забивая на орущий внутренний голос, сигнализирующий красным светом «Опасно, очень опасно». – У тебя в чашке на пару глотков осталось.
- Вообще-то я кофе не люблю… И вредно. – Смешно фыркнув, парень машинально касается шеи, и этот жест совсем не выглядит женским. И Кен невольно вспоминает разговоры о том, что Кайя страсть как трясется за свое здоровье и за голос в частности.
- Раз не любишь кофе… - Сняв очки, Кен быстро пробегает взглядом по длинному списку меню. – Сок? Яблочный?
- Давай лучше погуляем.
Так просто и беззастенчиво. Даже не верится, что этот человек пару недель назад вызывал у него неприятные эмоции, вешался на шею, и тем самым заслужил обидные слова и синяки на плече. Кену почти стыдно, но, разумеется, по секрету от всех, и особенно от себя.

Внезапный снегопад резким знаком препинания ставит точку в едва начавшейся прогулке. Кайя не успевает встряхнуть головой, как тут же вновь весь оказывается припорошен, и смеется – заливисто, звонко, как ребенок. Кен невольно им любуется, слушая этот смех и не понимая, как вышло так, что этот человек превратился в шлюху. Разумеется, не в полном значении этого слова, разумеется, об этом мало кто знает, разумеется – это имидж. Но суть прослеживается так или иначе.
- Ты простынешь, если мы будем ходить по улице в такую погоду. – Говорит Кен, потянув Кайю под козырек какого-то магазина, прячась от искристого серебра, падающего с неба. Именно так, именно серебро – выкованные крохотные снежинки, не тающие на воротнике куртки и ресницах Кайске.
- И куда же мы пойдем? – Спрашивает юноша, сдувая с растрепанной челки снег.
- Я живу недалеко.
Задумавшись о чем-то на минутку, Кайя сосредоточено кусает уголок губы, глядя сквозь плотную пелену снега. И все равно так и не верит, что сегодняшний день реален, а не плод какого-нибудь сновидения. Осталось только понять, такой ли Кен, как ему представлялось, или же такой, каким был тогда после шоу. Или вообще другой.
- Пошли.
Кивнув, он вкладывает руку в ладонь Принца, а Кен чуть растерянно смотрит, как нелепо сочетается черная кожаная перчатка и пушистая белая варежка.

Дом Кена – домик снежной королевы – производит на Кайю куда меньшее впечатление, чем сам Кен, быстро скидывающий плащ и резко становящийся таким домашним. Совсем другим, нежели во время их общения ранее, улыбающийся и спрашивающий, какой чай ему больше по вкусу: черный, зеленый или ягодный. Кайя выбирает ягодный, и хозяин дома даже не удивлен.
- Нравится? – Тихо интересуется он, следом за гостем проходя в зал, взглядом следя, как тот неторопливо изучает афиши и бесчисленные зеркала на стенах. Карий взор озадачено останавливается на постере, где Киваму черным маркером густо подрисованы брови, рога и хвост, а рядом несколько очень дружелюбных слов на английском.
- Ааа, это… - Кен даже теперь не может сдержать смех, вспоминая ту ситуацию, когда вышел из себя, выплеснув злость на коллегу таким вот радикальным методом.
- Дорого как память? – Кайя медленно вникает в смысл написанных слов, тоже смеясь, и очень веря, что лидер-сан этого безобразия не видел.
- Что-то вроде того. Это просто был первый случай, когда мне удалось так… - И как всегда этот досадный тупик, провал в разговоре, когда Кен судорожно соображает, как произнести следующее слово, потому что точно не знает.
- …так живописно передать свою нежность и любовь к Киваму? – Заканчивает за него фразу Кайя на родном Кену языке. Его английский несколько высокопарный по стилю, но довольно неплох, и Принц удивлен, что юноша так быстро сориентировался.
Пройдя от стены к стене, Кайске чуть удивленно приподнимает брови, но в итоге быстрее, чем хозяин мог бы ему предложить, садится на пол по-турецки, опираясь о стену спиной. И понимает, что в почти пустой комнате может быть здорово безо всяких диванов, столов, кресел и роялей. У него чувство, что эта странная комната и в самом деле не нуждается в вещах, а мягкий толстый ковер идеален, когда приходят гости.
- Три года в Токио, а белых пятен еще полно… - Досадливо бросает Кен, садясь рядом с Кайей, согнув одну ногу в колене и подтянув к себе. Ему и в самом деле обидно, что, несмотря на тесный контакт с людьми, на то, что порой он ставит сам себе цель, скажем, за неделю ни разу не упомянуть ничего на английском, все равно срывается, по крайней мере, ругаясь и думая все еще на родном языке.
- Без боя войны не выиграть. – Мягко замечает Кайя, продолжая изучать взглядом комнату. И постепенно начинает лучше понимать, что за человек перед ним, ведь по тому, как выглядит жилье, можно многое сказать. - Если тебе не хочется говорить – не говори.
Кен удивленно переводит взгляд на Кайске, повернувшись к нему всем корпусом. Это первый человек в его жизни, который понял причину его неразговорчивости и даже ничего не имеет против. Это странно – уж от кого, но от этого мальчика Кен подобного никак не ожидал, и уже в который раз за день мелькает надоедливая мысль, что он очень поспешил и вообще здорово ошибся, так легко отправив юношу в колонку нежелательных для близкого общения людей.
Молча кивнув, он прикрывает глаза, непроизвольно царапая ногтями ковер. В голове крутятся какие-то строчки, но их не поймать. А между тем Кен очень хорошо понимает, что слова на редкость хорошо рифмуются, и возможно – будет новый текст.
Кайя сидит в той же позе, спиной к стене, сложив руки на коленях, и боится шелохнуться. А в груди что-то предательски давит, и он раз за разом забивает в себе это чувство – горечь и растерянность от того, что Кен оказался не таким, каким он представлял. Он оказался лучше.
Несколько раз повторив про себя то, что пришло в мысли буквально минуту назад, Кен вдруг ловит себя на том, что между песенных строк упрямо вплетается нежное женское имя из четырех букв. Открыв глаза и довольно резко глянув на мальчишку, он видит, как тот аж вздрагивает от такого взгляда, невзначай отодвинувшись чуть дальше от него.
- Сиди.
Он говорит это по-английски, тихо, чуть хрипло. Но Кайя понимает, и остается сидеть, не ломая комедий, не притворяясь, не хлопая ресницами, как он это отлично умеет. Просто смотрит, пытаясь понять, о чем Кен думает в эту минуту. А когда приходит понимание, его резко бросает в холодный пот.
…Слегка, как-то даже почти неуловимо, с грацией прирученной черной кошки, Кен подается к нему, старательно утаивая в уголках губ и глаз улыбку. Он сам не понимает, что его тянет сейчас разрушить то едва созданное хрустальное понимание, возникшее между ними, этот статус кво, при котором удобно всем.
У Кайи кричащий взгляд, огоньки черного пламени так и мечутся в глубине глаз, а с губ слетает судорожный тихий вздох, когда Кен легонько касается его щеки кончиками пальцев. Ему просто необходимо сейчас дотронуться до этой сладко пахнущей абрикосом кожи – и это совсем не то, что тогда в гримерке. Тогда был букет искусственных, мертвых запахов пудры и румян, дорогих агрессивных духов, лака, гелей, и чего-то еще. А здесь – летящий шлейф зеленого чая и теплая солнечность клубники с молоком. Кажется, что если коснуться губ – на кончике языка долго будет плясать сладость.
- Не надо, Кен-кун…
Он множество раз говорил эти слова другим людям, всем, с кем когда-то флиртовал, спал, тем, кто любил его или попросту хотел. Притворные, кокетливые, насмешливые слова. Но в этот день все идет не так, как привычно, с самого утра. Наверное, потому что сам Кен – другой, он не похож ни на кого.
«Неправильный принц», - вновь всплывает в подсознании, и парень всеми силами старается сейчас не реагировать, хотя так и тянет, до сумасшествия тянет поднять руки и положить их Кену на плечи, обнять его, и пускай тот даже ничего не сделает. Просто почувствовать, как бьется его сердце, просто ощутить теплое дыхание на своей шее.
Кен всегда был убежден, что лучше сделать и пожалеть, чем не сделать – и пожалеть вдвойне. Поэтому и делает то, что делает, закрыв глаза и вроде бы не по-настоящему, едва-едва касаясь – целует Кайю в уголок губ, ближе к скуле. Это не настоящий, какой-то неуклюжий поцелуй, но уже не дружеский, и Кайске понимает, что вот так его никто никогда не целовал прежде.
Не давая ему опомниться, Кен чуть качает головой, позволяя себе открыто улыбнуться, и легко сжимает его предплечье, в том месте, где тогда, в гримерке, схватил, оставив синяки. А сейчас словно просит за это прощения, поглаживая легонько сквозь ткань рубашки. И Кайю током ударяет – как ошпаренный он вырывается из рук Кена, подскочив на ноги, спиной медленно отступая к двери.
- Я же сказал… Не надо.
Больше всего на свете ему сейчас страшно, что Кен рассмеется в лицо, язвительно заметив, что не к лицу шлюхе такое поведение. И уже даже сжимает незаметно кулаки, готовясь к оскорблению, не глядя на певца. А тот молча встает, как-то рассеяно кивнув, и на миг замешкавшись, уходит в кухню – делать чай.
Кайя же остается стоять посреди огромной комнаты один, быстро дыша, и чувствует себя словно Алиса в Зазеркалье – огромном чужом мире со своими законами, с глупыми героями в зеркальных залах, танцующих менуэты не с теми, с кем хотелось бы. Просто потому что все перепуталось, смешалось слишком давно, и никто не в силах припомнить, как же выглядит реальность вне зеркал. Только тупо заученные роли, и согласно роли Кайи – из зеркала ему смеется раскрашенная кукла, надменная шлюха, не способная на любовь и не достойная ее. Тот самый, хорошо знакомый, ненавистный образ.
Щеки обжигает румянцем, когда он медленно, словно во сне, касается кончиками пальцев того места, куда пришелся поцелуй Кена. Смотрит на себя в зеркало, не прислушиваясь к звукам с кухни, и не думая, что будет когда Кен вернется, раз за разом гоняя в голове назойливую фразу от которой не избавиться.

…Кайя вылетает в коридор так быстро, как только может, трясущимися руками хватая куртку, чувствуя, что-либо сейчас уйдет из этого дома, либо уйти уже просто не сможет.
Услышав шорох в прихожей, Кен оставляет чашки, замирая на миг, остро чувствуя, что надо сейчас справиться с собой, выйти и успокоить этого глупого мальчишку. Ведь, боже мой, ведь не было же ничего такого… Уж тем более, по меркам Кайи – точно не было. И внезапно становится стыдно за свои мысли, за то, что, несмотря на внутренние уговоры самого себя, он продолжал считать Кайю дешевкой.
Хлопает входная дверь, и только тогда Кен позволяет себе сорваться, выскочить в прихожую, а затем разом замерев – услышать быстрые шаги на лестничной площадке, по ступенькам стремительно вниз, игнорируя лифт. И ведь можно же было бы сейчас спуститься раньше и перехватить Кайю, и даже извиниться – вслух и популярно – за все, за поступки и мысли. Потому что сейчас, глядя на забытые на подзеркальнике белые варежки, Кен понимает, что не имел никакого права думать плохо об этом человеке. В конце концов, «Если безгрешен – брось первым камень», а вот уж к нему это никак не относится.
…Кабина лифта медленно плывет вниз, гораздо медленнее, чем хотелось бы, а Принц сжимает в руке забытую вещь, даже не представляя, что может сейчас сказать Кайе, если успеет поймать его внизу. Отчего-то ему кажется, что юноша по ступенькам пешком спустится быстрее. Но, оказавшись на площадке первого этажа, с улыбкой слышит шаги на лестнице, постепенно стихающие, будто их обладатель передумал уходить. И он тоже стоит, замерев, чувствуя холод, задуваемый ветром от подъездной двери.
Остановившись, Кайя быстро дышит, сам себя ругая последними словами за то, что так хочется плакать. Но большие мальчики не плачут, никогда, слезам сейчас не верят даже последние идиоты, а для красоты жизни плакать не стоит.
Ему даже самому непонятно сейчас, что творится, почему в груди такой сухой колючий ком, а в глазах – песок. И невольно вспоминаются слова, сказанные Кеном в той проклятой гримерке, этого хватает, чтобы почувствовать, как мир вокруг со звоном рухнул. Просто потому что есть такое понятие «не пара». Можно разбиться в лепешку, смешать землю и воду, но время здесь не значит совершенно ничего, и как ни старайся – себя не перекроишь, а значит, все попусту.
Медленно осев на корточки вниз по стене, он прячет лицо в ладонях, сам себя ненавидя за слабость, ругая последними словами.
Тряпка. Девчонка. Сентиментальный идиот.
Он слышит, как внизу приходит лифт, но почти не обращает внимания. Мало ли людей живет в этом здании…
Медленно глубоко дыша, Кайя думает о том, что сейчас совершил огромную ошибку, убежав прочь. И вполне возможно, что Кен и правда ничего такого не хотел, но упрямый голос подсознания шепчет две далеко идущие истины. Первая из которых состоит в том, что по каким-то непонятным причинам Кен вдруг пересмотрел свое мнение, хотя ведь говорят что первое впечатление неизгладимо. А вторая – Кайя сам, в силу своей натуры, подсознательно был готов к этому неловкому поцелую, почти ждал его, и был уверен, что все будет как обычно. Сколько ведь было их, таких случайных поцелуев, только вот ни один из них прежде не доставал до самого сердца. И что-то резко пошло не так, что-то сбило все планы. Кайя с ужасом чувствует, что его словно подменили, и кожа возле губ горит так, будто прижгли каленым железом.
- Кайске…?
Резко подняв голову, юноша чувствует, как сердце пару раз нехорошо стукнуло в груди. Внизу лестницы, сжимая в руке его варежки, стоит Кен. Значит, это он приехал на лифте, он зачем-то рванул за ним. И от осознания этого, Кайя в который раз четко понимает, что они оба ошиблись с первым впечатлением друг о друге. Они на самом деле совсем другие люди.
Ни слова не говоря, он тяжело поднимается на ноги, сделав пару шагов по ступенькам вниз, в то время как Кен поднимается вверх. И разом прорывает плотину несказанных слов, чувств, мыслей обоих, и судорожных прикосновений – Кен вцепляется Кайске в запястья, потянув на себя, вглядываясь в горящий взгляд и не понимая, что, черт побери, с ним творится, а в голову не приходит ни одного слова по-японски. Кайя же тем временем уже что-то говорит, быстро, сбивчиво, и с таким выражением, что Принц понимает – мальчик говорит что-то крайне важное для себя. И поневоле перебивает его, спеша сказать, высказать все то, что прежде прятал за молчанием.
- Ты мне тогда сказал, чтоб я задал сам себе вопрос…
- Успокойся, я прошу тебя, я не хотел тебя расстраивать…
- …зачем я все это творю, помнишь? Я не такой, Кен, слышишь меня, я…
- …так сильно, даже не думал, что тебя заденут…
- …тобой одним дышу, понимаешь? Уже давно…
- …мои слова. Сам не знаю, что на меня нашло тогда, но ты мне нравишься, правда, нравишься…
- …думаю о тебе, с ума схожу, всерьез, слышишь?! Я больше…
- …больше, чем кто-либо. И вот таким – нравишься куда больше, ты такой настоящий…
- …не могу без тебя. Но я тебя не понимаю…
- …черт, я ни слова не пойму, что ты говоришь…
- …поэтому молчи.
- …замолчи.
Решительно положив палец на губы Кена, Кайя подается вперед, весь дрожа, осторожно целуя его, легонько обняв за шею, запуская пальцы в волосы, спиной прижимаясь к подъездной стене. Так, как давно хотелось, перебирая эти гладкие темные пряди, вдыхая еле уловимый запах духов. И мучительно прикрывает глаза, сдавленно ахнув, когда Кен в ответ обнимает его за талию, шагая еще на ступеньку вверх и рывком приподнимая выше, заставляя запрокинуть голову.
А мир вокруг немедля взрывается буйством красок. Кен ошеломленно, резко сжимает ткань рубашки Кайи, все-таки слишком по-мужски отвечая на поцелуй – тоже, вопреки ожиданиям, совсем не женский. Обрушивается сиюминутное понимание, что если перестать сопротивляться, все станет гораздо проще, именно сейчас впервые за всю жизнь, не взирая на прошлое, настоящее и будущее, он всецело почувствует, каково это – целовать человека одного с собой пола. И даже забудет, что слишком много времени провел один, поставив табу на чувства. Сейчас ему уже кажется преступлением против себя, против него – этого мальчика – кощунственно думать о каких-то играх со скуки. И становится стыдно настолько, что перехватывает дыхание, и так сбившееся от поцелуя.
…Быстро дыша, Кайя мягко отталкивает Кена, упираясь ладонями ему в грудь, чуть отворачиваясь, судорожно облизывая губы.
- Не хочу я так. Не так, Кен… - Бормочет он по-английски, путая времена и окончания, но почему-то веря что певец его поймет.
- Прости. – Тихо произносит Кен на японском, отпуская Кайю, отступая спиной вниз по ступенькам. После чего быстро спускается обратно к лифту, словно сбегая.
И только на улице, вдохнув полной грудью холодный снежный воздух, закрывает глаза, садясь на корточки у подъезда, запрещая себе думать о том, что было несколько минут назад, но запреты бесполезны.
Он больше не может не чувствовать.

back