В жизни каждого воина должен быть только один господин (с)



Пока я жив – никто и никогда
Не обернет тебя в печали ленты
К твоим ногам любая голова
Мои скупые комплименты
Dolfin — Солдат.




— Этот театр Кабуки, такая скукота!
— Да, господин, вы правы.
— Хотя вон тот ояма* вполне симпатичен в роли юной особы.
— Да, господин...
На дощатой сцене из светлого дерева, стремительно разыгрывались сцены драмматическо-любовной пьесы. Молодой, накрашенный парень в роли стройной принцессы, которой по сюжету отводилась основная роль, изящно взмахивал бамбуковым веером. Его губы, и без того очерченные красной обводкой, выпячиваются "уточкой", целомудренно складываясь в трубочку. Родители Принцессы против её отношений, чему она яро противится и все равно встречается с Тейкой, который любит её больше жизни и готов стоять за нее на смерть.
Казумаса откинулся назад, встречая затылком и спиной мягкость подушек: он заранее знает, чем закончится танец-сцена, виденная им уже сотни раз. Принцесса умрет и убитый горем Тейка обратиться в красный плющ, чтобы навеки обвить могилу принцессы своими теплыми объятиями, заставив её тем самым мучиться и задыхаться. История ещё одной странной любви.
Такой же ведь, как и у них, с Амано.
— Тора — едва слышно прошептал черноволосый, молодой господин Кохара, из знатного рода военных генералов Императорского двора — А если бы я умер, ты бы последовал за мной?
"Тора", как привык называть его господин, слегка удивленно раскрыл глаза, словно мальчишка сказал некую непристойность. Он, как и вся его семья, много лет служила верой и правдой почтенному роду генералов, и мысль о таком вызывала в глубине души Амано чувство оскорбленного достоинства. Он бы отдал жизнь за жизнь этого парня, не моргнув и глазом. Таков был их долг, выполнение которого считалось наивысшей честью. Но была ещё одна странность их отношений, мысли о которой заставили Шинджи утвердительно кивнуть.
— Конечно, господин.
Он любил Шо. До гробовой доски. Ужасной и порочной любовью.
Шо утвердительно кивнул своим мыслям и совершенно искренне улыбнулся своему слуге. Совсем как ребенок, которого только что похвалили.
Сцена заканчивалась, и актеры начали неистово носиться взад-вперед, передавая в традиционном танце всю интенсивность действий и напряженность момента. Тейка в отчаянии размахивает руками, держится за голову, качаясь взад вперед, и возводит руки к небесам, моля соединить его с погибшей, прекрасной принцессой. Родственники в белых траурных одеяниях уходят, не обращая на него никакого внимания и, тогда-то шелковый красный занавес скрывает его от зрительских глаз. Женщины в кимоно, пришедшие посмотреть на зрелище, взволнованно вздыхают и тихо переговариваются между собой, а некоторые старые особы и того подтирают выступившие слезы маленькими платочками. По захваченным действием зрителям проносится удивленный гул, когда занавески снова открываются.
Не смотря на властвующую, на улице осень, актер Тейки раздетый по пояс взмахивает руками во все стороны, изображая языком тела плавные и ласкающие движения растущего красного плюща, которым обвита стоящая перед ним, картонная коробка в форме гроба. Растение, обвивающее коробку самое настоящее, только уже с, немного высохшими стеблями и наполовину отпавшими колючками. Вырванное из земли не так давно.
Шо с долей своего извечного любопытства слегка подается вперед. В гробу тот самый ояма, играющий роль принцессы – стонет и извивается, напевая о тяжести этой самой любви, которая душит её. Кохара по-детски поджимает губы – типичный случай – за что боролись, на то и напоролись. Настоящая любовь не должна быть пафосной и показушной.
Молодой господин нетерпеливо ерзает, увлекшись больше своими размышлениями, чем разворачивающимися событиями на сцене театра под открытым небом. Любовь бывает разная.
Тем временем принцесса уговаривает проходящего мимо священника спасти её и тот читает мантру лотоса над импровизированной могилой. Освободившись от духа Тейки, принцесса начинает танцевать от радости, обвитая белыми лентами печали, не замечая того, что состарилась и стала нечистым демоном. Едва увидев свое старое отражение в импровизированной, из синих шелковых лент, реке, актер истошно вскрикивает, закрывая лицо ладонями и уносится со сцены врозь.
— Это было жалкое зрелище – высокий, статный Казумаса поднимается на ноги, поправляя шелковое кимоно – Пойдем, Тора. Они меня расстраивают.
— Да, господин.

На следующее утро, люди по городу тихо шептались о том, как ояма принцессы из бродячего театра Кабуки, был обнаружен обезглавленным, в собственной постели.



***
Тонкие, черные пряди выбиваются из-под собранных двумя спицами, волос. Казумаса улыбается, слегка высовывая кончик языка.
Манит. Дразнит.
Ему нравится играть с чувствами (как и жизнями) других людей – это весело, словно игра в куклы, только куклы живые, но все так, же послушные.
В просторной комнате почти никого – только Амано и два советника. Окна из плотной рисовой бумаги приоткрыты, чтобы осенний воздух циркулировал по помещению. Так надо для его больных легких, в которые однажды попало острие стрелы. После ранения, отец решил, что Казумаса больше не способен будет сражаться, и отправил сына в Киото.
Шо развалился поперек циновки и лениво – любопытно наблюдал за спором двух стариков, которые решали, как лучше подступится к цели – заговорщики против Императора карались самыми строгими мерами, но для начала их надо было поймать.
Все свое рассеянное внимание он обращал к Торе – сильному и преданному воину, который должен был сопровождать его везде и повсюду – тот сидел, скрестив ноги, поодаль от низкого столика советников, на котором валялись кипы карт и бумаг, отстраненно возвращая своему господину бездушный взгляд.
Не здесь, не сейчас, не при них.
Шо нетерпеливо поводил хрупкими плечами, на которых едва держалось розовое кимоно, расцвеченное изящными ветвями цветущей сакуры. Он представлял, сколько сил стоило Амано, чтобы сдерживаться и сохранять суровый вид – и в этом была доля веселья. Бедра под шелком ткани маняще выступали, очаровывая своими тонкими изгибами.
— Кохара-доно, вы считаете, нам так и стоит поступить? Этот план приемлем? – старческое, морщинистое лицо, обернувшись к господину, жаждало ответа. Подтверждения своим хитроумным сплетениям, когда в случае неудачи, можно будет свалить часть ответственности на военачальника. Однако Шо в ответ на это только пожал плечами.
— Только Ками-сама знает, сработает ли ваш план – Кохара коснулся тонкими пальцами своих серых прядей, забирая их за уши. Они были крашенными, потому как его натуральным цветом волос был рыжий – Но, тем не менее, не попытавшись, лосось не попадет наверх реки, однако существует вероятность прыгнуть прямо в пасть медведю. Вы так не считаете?
На минуту воцарилась тишина. А затем старый советник громогласно расхохотался, удерживая ладони на выпирающем пузе, так что даже Шинджи невольно дернулся. Ещё бы — он так внезапно это сделал, что у Шо вздрогнули кончики пальцев.
— А вы хитрый лис, Кохара-доно! Да-да, самый настоящий Кицуне – проворный, умный и острый на язык!
— Я рад, что вы обо мне такого интересного мнения, Шикиру — сан – с легкой улыбкой отозвался Кохара, пряча тонкие руки в длинные рукава. Хрупкие запястья с золотистой кожей, которыми до сей поры непрестанно любовался Амано, скрылись под розовым узорчатым шелком.
Унылый, насыщенный влагой запах опавших листьев наполняет помещение. Ветер слегка треплет мягкие волосы Шо, аккуратно раскладывая стрелки вдоль тонкой шеи и плеч, когда ему, наконец, становится скучно. Зябко поводит плечами, подбирая длинные ноги под себя.
— Пожалуй, я пойду, отдохну.
Ему даже не надо оборачиваться или что-то говорить – Амано без всяких изменений выражения на лице, поднимется на ноги и, ступая по бамбуковым циновкам, последует за господином.


***
Наполненный луной воздух пахнет непередаваемо – земляникой и сексом. А еще, от золотистой кожи Шо исходит сладковатый аромат карамели. Такой легкий, как едва ощутимый запах белой лилии в пруду. Они раскиданы на тёмной, мутной поверхности озера, как невинные нежные звездочки. Неприступный вначале и покорный в конце.
Амано никогда не подходит сам – пока его не позовут, чтобы получить долгожданную добычу. Поэтому Казумаса каждый раз облизывает свои мягкие губы, тянет руку, маня указательным пальцем, как женщина легкого поведения. Тонко звенят жемчужные браслеты, съезжающие на запястье. Амано никогда не забывает кто из них хозяин, хотя совсем редко, в последнем порыве проскальзывает сладкое ощущение власти – над тонким, дрожащим телом, с силой сжимающим его запястья. У власти вкус железа и крови и… земляники.
Холодные прикосновения огрубевших в боях пальцев, с подушечками, натертыми о стрелы, луки, рукояти мечей и доспехи — к нежной, ухоженной коже, словно светящейся изнутри бледным светом луны. Расшитое кимоно сползает с плеч, не задерживается на бедрах, разливаясь глянцевой лужицей шелка в ступнях господина.
— Иди сюда – объятия холеных рук принимают Тору, окутывая легким теплом и приятным запахом мыла. Тонкая рубашка и кольчуга под ней с бряцаньем валятся на деревянный пол, теряясь в темноте спальни.
— Шо – доно… — подушечка пальца мягко ложится на губы Торы, требуя тишины. Кохара берет его лицо в ладони и приближает к своему.
Поцелуй, полный вкуса горечи осени и размякших от влаги стволов кленов. Освежает. Убеждает в своеобразной смене власти: Ты – мой. Я – твой. Так и должно быть и будет в эту ночь. Казумаса подтягивает ногу, сгибает в колене и осторожно ласкает ступней испещренные ранами, ноги мужчины. Так, как это делала бы любящая его женщина.
Минута – и тонкие, полупрозрачные ладони прижаты к постели, пальцы сплетаются, а губы обжигают точеные изгибы шеи. Заласканный мальчик, которого любят больше жизни. Он хочет быть по-настоящему любимым одним единственным человеком.
В чреве этой безмолвной темноты он может быть собой – кричать, отчаянно и безнадежно, дрожать и дергаться, позволяя своему телу и чувствам, доминировать над разумом. Тот, кто сверху, видел это уже много раз, но всегда с жадностью глотал, запирал в себе эти образы господина, чтобы где-нибудь в одиночестве воспроизвести их в памяти, ощущая удовлетворение от знания такого, гибкого и послушного Шо.
Холодный свет звезд проник сквозь высокие окна, едва приоткрытые для проветривания. Ещё несколько сильных движений и широкая ладонь мужчины зажимает рот Казумасы, чтобы резкий вскрик не разбудил всех остальных. Пока никто не слышит – все дозволено. Даже легкий укус в плечо, сопровождаемый грозным шипением. Пальцы стискивают бедра, пока не становится понятно, что на них останутся синяки.
Извивающееся тело под Шинджи вздрагивает и затихает. Шо откидывается на подушки, с придыханием, притягивая Тору, за затылок, на себя. Холодные блики, выступившие на коже – их видно так четко, что Амано не терпится смазать эту красоту, одним лишь беглым движением пальцев.
Либо любить – либо умереть, и никак иначе – это самая сильная любовь, которую можно найти разве что на страницах книг. Но она самая настоящая, не поддельная, когда того, кого ты любил, можно просто забыть.
— Тише… — Тора безэмоциональным тоном шепнул на ухо Казумасе, придерживая его одной ладонью за плоскую грудь. Вторая рука бесшумно тянется вниз, к сваленной, в кучку одежде и мгновение спустя – следом за резким, смазанным движением раздается болезненный стон. Тонкое лезвие меча, пройдя сквозь бумажную дверь, как сквозь масло, пришпилило незнакомца в плаще к параллельной стене.
Глаза Казумасы удивленно расширились, от мысли о том, что их могли увидеть. Ведь если просочатся слухи о такой порочной связи…
Тора мгновенно натягивает штаны и накидывает кольчугу на голое тело, с сожалением отмечая, что запах металла напрочь отобьет восхитительный аромат карамели и лилий, так робко прилипший от чутких прикосновений хозяина.
В коридоре – только размазанная кровь и окровавленный меч. Тора со злобой стиснул зубы. Тот, кто узнал их тайну – должен был умереть.


За тростниковыми зарослями начинался безмолвный пустырь. Натянув прихваченную Шо одежду, Тора, зябко ёжась от ночного холода, неслышными шагами отправился навстречу шелестящим зарослям полых растений. Он не знал, куда пошел преследователь, просто чутье бывалого воина подсказывало, что именно там его нужно искать.
— Вам не следовало идти со мной, мой господин – Тора оглянулся и протянул руку, помогая Казумасе подняться на крутой холм насыпи. Прошло всего лишь несколько минут с инцидента возле спальных покоев юного сына военачальника, как они оба, уже в полной боевой готовности одолевали темные заросли высокого тростника. Он был не настолько густым, увеличивая проходимость и видимость, а значит и шансы расквитаться с ночным гостем. Тора подозревал, что это, вполне возможно убийцы-ниндзя из неприятельских кланов. Убить Кохару – значит нанести сокрушительный удар отцу – военному генералу Императора и сильно, тем самым, ослабить оборону государства.
— Если тебя со мной рядом не будет, меня могут убить – без тени, каких либо эмоций отозвался, обычно всегда каверзный, Казумаса. Он был серьезен в своих словах.
— Да, конечно – возможно он подумал о том, что один убийца мог быть отвлекающим, тогда как второй, все еще находящийся в доме, запросто зарезать молодого человека. Губы Торы тронула едва заметная улыбка, при воспоминании о том, насколько не прост этот парень, достойный жизни половины войск.
Некогда, пару лет назад, он вырезал в одиночку небольшой отряд из десяти человек, однако не без потерь – стрела, пронзившая его грудь, не попала в сердце, но задела легкое, тем самым обрекая его на мучительную, скорую гибель и безнадежность вырасти, стать мужественным и сильным – как сам Тора.
При одной только мысли о том, что этот юноша с невероятно красивым телом и серыми, глубокими глазами, когда-нибудь издаст свой последний вздох, у Амано замирало сердце. Хотя, рано или поздно, это коснется каждого. Без исключений.
Воин вытянул руку в сторону, вполоборота поворачиваясь к Шо и указывая взглядом на ближайший куст – на нескольких листочках ясно виднелись темные капли крови. Двумя короткими жестами пальцев, Тора приказал сидеть тихо и прислушался к шорохам.
Звук бьющихся друг о друга пустых стеблей, расходился с остальными звуками, как птица на фоне безликой луны. Для того, чтобы усилить слух, он закрыл глаза и сосредоточился. Где-то сбоку похрустывали ветки, но звук был чересчур слабым — возможно, это просто полевка. Завывание усилившегося ветра только мешало, поэтому он не сразу услышал внезапный, четкий хруст за спиной.
Острый свет прорезал темноту широкой, серебряной дугой и дрожащее лезвие катаны замерло в дюйме от хрупкого горла генеральского сына, которого удерживал убийца.
— Ни с места – низкий голос незнакомца прошелестел из-под натянутого капюшона черной мантии, словно шипение гремучки. Он был низок, и, судя по хрипловатому голосу – стар, из чего можно было сделать вывод, что это зрелый мужчина или довольно опасный, опытный противник.
Стараясь излишне не провоцировать его своими движениями, Тора поставил ноги на ширину плеч, готовясь нанести один точный удар. Он знал, видел по спокойным серым глазам все, что должно произойти в следующий момент, после того, как с пухлых губ сорвется непоколебимый, хладнокровный приказ.
— Убей его, Тора.
Под фиолетовыми, затянувшими линию горизонта, небесами, раздался далекий раскат грома.


— Шикиру, старый предатель – Шо с отвращением пнул окровавленную, проткнутую своей же катаной насквозь, тушу, бывшую раньше главным советником – Он один из заговорщиков против Императора.
Лицо старика, более не скрытое тканью капюшона выглядело отвратно – стеклянные глаза выражали ужас перед внезапно настигнувшей его смертью, а язык, испачканный в крови и грязи, вываливался изо рта. Он больше никогда не сможет строить им свои планы.
Очень скоро, если его тело не найдут в этих зарослях, его останки поглотит земля, а ветер развеет клочья одежды по округе. Печальный конец.
— Он был другом вашего отца – напомнил Амано, который прислонившись спиной к толстому стволу бамбука, перевязывал рану на предплечье, вытягивая серую повязку зубами. Кровь, отблескивающая в свете бледной луны, уже не хлестала, как минуту назад, но по легкому головокружению, Тора осмыслил, что потерял ее достаточно много. Однако его это не сильно волновало – самым приоритетным было спасти своего даймё, а уже потом позаботиться о себе, в случае, если останешься жив.
Шо задумчиво возвел очи луне – она снова скрывалась за рваными клочьями облаков, напоминающих налет мха на поверхности болота. По коже прошла легкая дрожь от холодного ветра и шуршащего звука – Тора вытирал травой кровь с лезвия двустороннего меча.
— Он предатель – спустя полминуты бескомпромиссно отрезал Кохара – Мне не важно, поверит ли отец. Пойдем, я замерз.
— Шо – доно… — неловко начал Тора, но парень, замерев на месте, вновь хладнокровно повторил приказ. Ослушаться такого тона, для Амано было равнозначно смерти, так что воин, даже не колеблясь, вскочил на ноги, все ещё зажимая ладонью жгучую рану. Облизав пересохшие и потрескавшиеся от сухого ветра губы, он всё еще держал ладонь раненной руки, на рукояти катаны, чтобы в любой момент защитить Шо. Ради него, он готов был убить даже Императора.

back