С тех пор, как А-чан, Юта и Хидехико присоединились к ним, Имаи постоянно испытывал двойственные чувства. Вблизи он еще сильней, чем за время разлуки, скучал по Сакураи и не знал, будет ли прощен его внезапный, похожий на бегство, отъезд, и сам не мог простить себе того, что случилось за время разлуки. Случившееся тревожило Хисаши, он избегал оставаться наедине с первым любовником, считая себя недостойным его, нечистым. И банально боялся реакции Сакураи, если тот узнает или просто поймет. Иногда Атсуши обладал сверхъестественной способностью угадывать вещи, ничем не проявленные внешне.
Суета воссоединения группы послужила хорошей ширмой, чтобы избегать драммера.
Однажды, измотанный безмолвной тоской Имаи уже готов был подойти к возлюбленному, но железные пальцы Араки сжались на его предплечье. Вокалист Бак-Тик с ревнивой тревогой следил за лид-гитаристом, за мельчайшими его жестами, как сам Хисаши наблюдал за Сакураи.
Араки наклонился к самому уху Хисаши и спросил душным шепотом, заставившим лид-гитариста похолодеть:
- Я вижу, ты и дальше хочешь разводить свои гейские игры с нашим красавчиком? Тсс, не дергайся. Конечно, у тебя не игры, а любовь. Чистая любовь в задницу. В таком случае рекомендую тебе быть откровенным во всем. Расскажи ему, Имаи.
Хисаши опустил голову, верно поняв все подтексты. По сути, Араки открытым текстом предупредил его, что если Хисаши намерен продолжать отношения с А-чаном, то лид-гитаристу лучше самому рассказать о своем позоре.
Имаи стиснул зубы, сбросил пальцы вокалиста с предплечья.
- Подумай о выступлении, Араки, - холодно сплюнул.
Под ребрами безысходно и липко расплывалась тоска.
Извини, А-чан, ты не должен об этом знать.
Дни серым клином потянулись в осень.

Это был их третий клубный концерт в Токио.
Хисаши уже настраивал гитару. Араки, положив ладонь на микрофон, примеривался к стойке, когда Сакураи, почти с опозданием, вышел на сцену. Слегка подшофе, с препохабнейшей, задорной ухмылкой на лице прошел к установке, вскользь задев затянутым в кожу бедром лид-гитариста. Тот обернулся и впрямую столкнулся с провокационным бесстыдством глаз Сакураи. В этот момент драммер был так невыносимо близко к нему, что от этой близости Хисаши продернуло по позвоночнику до минутной слабости в коленях. Имаи, смущаясь себя и сцены, выразительно посмотрел тому в след: «совсем рехнулся». А спина Сакураи выражала сплошную невинность. Сцена маленькая и везде провода, любой мог бы споткнуться, не так ли?
А через три минуты все смыло драйвом.
Хисаши казалось, что он теряет другие гитары и даже голос вокалиста, подчиняясь ритмам ударной установки, как раньше рукам А-чана.
А когда последний аккорд рассыпался в наэлектризованной атмосфере клуба, пока Имаи стоял у края сцены, позволяя кончикам своих пальцев касаться чужих рук, впитывая энергию заведенного зала, Сакураи, отшвырнув палочки, подошел к лид-гитаристу. Притянул к себе. И поцеловал. Крепко впиваясь в губы на глазах у зашедшейся в экстазе толпы.
И пока он целовал Хисаши, тот не слышал, не видел и не чувствовал ничего, кроме этого.

После концерта Хисаши торопливо переоделся за сценой, сменив мокрую от пота рубашку и наскоро обтерев полотенцем соленую кожу торса. Вышел в аппаратную – сматывать и складывать провода и усилители. Он возился, закручивая штепселя, когда спиной почувствовал злой и пристальный взгляд. Обернуться, чтобы увидеть побелевшие от ярости скулы Араки - успел, а вот уклониться - нет. Или не совсем. Кулак пришелся по касательной, по ребрам. Не под дых, но все равно – откинул назад. Имаи ударился спиной о большую колонку и выронил смотанные провода. Боль, страх, непонимание: с чего?
Араки опять был пьян. Неужели успел набраться за те полчаса, что лид-гитарист возился с оборудованием? Возможно.
Имаи попытался приподняться, удерживаясь за шершавую морду колонки, но вокалист придвинулся ближе, нависая над Хисаши, обдавая алкогольными парами и такой же душной ненавистью:
-Что ты себе позволяешь? - прошипел по-пьяному агрессивно.
- Прекрати… Успокойся, Араки…, - Хисаши попытался утихомирить вокалиста словами, не желая, чтобы кто-нибудь стал свидетелем этой сцены. Не хотел скандала сейчас. - Что случилось?
-Ты еще спрашиваешь? – Араки зло и обидно, с размаху, залепил пощечину раскрытой ладонью. Скулу обожгло хлестким ударом, а во рту появился привкус крови. Хисаши вскинул руку, защищаясь. Это только больше разозлило вокалиста. Жестко блокировав контрприемом, он ударил снова. На этот раз, метя в лицо кулаком. Хисаши дернулся в попытке уклониться, но тесное пространство и монумент колонки не позволили гитаристу этого. Костяшки Араки разбили ему губы, и вокалист без труда подсечкой сбил Имаи с ног, наваливаясь сверху, придавливая собой.
- Какая же ты блядь, Хисаши, - свободной рукой он шарил по телу гитариста, и тот напрягся в ужасе, извиваясь под ним – неужели опять? - Ты, пидорская шлюха, вздумал позорить меня перед всем клубом?
«Так вот что тебя спровоцировало», - понял Имаи. До того сопротивлявшийся молча, он разлепил разбитые губы, чтобы попытаться образумить вокалиста:
- Араки, моя личная жизнь не влияет на музыку… И ничем не компрометирует тебя. Успокойся. Пожалуйста.
Тот проигнорировал просьбу, только плотнее прижимая гитариста к полу, выкручивал руку назад, заламывая до боли в суставах. Хисаши лежал - пылающей скулой в холодный пластик пола, а Араки уже шарил под животом, борясь с пряжкой ремня. Хисаши оставалось только подчиниться: запястье в захвате Араки острой болью отзывалось на каждую попытку сопротивления. Гитарист с тоской думал, что когда насильник, едва приспустив джинсы, расстегнется и, сдавливая в руке член, все-таки вставит, получая свое, то придется любой ценой глушить стоны, избегая лишнего шума…
- Не смей, пусти, - он тоже злился, и это придавало сил. Хисаши впился свободной рукой в руку, сдирающую джинсы. - Я вышвырну тебя как собаку, если ты посмеешь…
- Да? И как ты это объяснишь группе? Скажешь им, что я тебя насилую? Или, - Араки коротко хохотнул, - напротив, не удовлетворяю?
Вокалист резко дернул за пояс, так что ткань затрещала:
- Или мне сказать им?
Новая резкая боль в заломленном запястье, рождающая страх навсегда остаться с гитарой «на Вы». Хисаши стиснул зубы, смиряясь с неизбежным – так уже было, - и ни на что не надеясь, когда чьи-то сильные руки сдернули вокалиста, а за спиной прозвучал холодный голос Сакурая:
- Не надо ничего говорить, Араки.
Хисаши мгновенно перекатился на спину, резко садясь. Драммер был взбешен – как долго он наблюдал эту сцену, оставаясь не замеченным? Что успел услышать?
Имаи не знал этого и не хотел знать, а Сакурай уже швырнул Араки к стене и теперь бил, по-уличному жестоко, не давая тому передохнуть. Нанося короткие удары то по торсу, то по лицу. Когда избитый вокалист сполз вниз, больше не пытаясь подняться, Атсуши обернулся к лид-гитаристу.
Хисаши сидел, не поднимая глаз. Он не знал, что теперь будет и только ждал – чего? Презрительного плевка под ноги, холодной вежливости или просто своей очереди, чтобы избитым и окровавленным лежать рядом с Араки.
- Можешь встать?
Еще не осознавая происходящего, Имаи вцепился в подставленное предплечье, как в спасательный круг. Атсуши помог ему встать, поддержал, когда тот, стыдясь всего на свете и, прежде всего, самого себя, тяжело поднялся, опираясь на руку. Драммер первым нарушил тягостное молчание:
- Надеюсь, ты понимаешь, что каковы бы ни были твои мысли по этому поводу, в группе его больше не будет? Или не будет группы. Не спорь. Не знаю, твой ли это способ самоубийства, но только не у меня на глазах.
Готовый ко всему, когда Сакураи оказался рядом: к злым холодным словам, к тому, что теперь тот изобьет и его, к требованию немедленно объяснить, что здесь _вообще_ происходит, и даже к тому, что А-чан просто подаст руку, помогая подняться, Хисаши меньше всего ожидал от драммера заявления в категорическом императиве относительно судьбы Араки.
Что-то сломалось в тот момент, как будто из спины махом выдернули позвоночник, и со стеклянным звуком треснул лед в колодцах зрачков. Шаг вперед, почти падая на грудь, подбородком на плечо, обвивая руками за талию и полушепотом:
- Поступай, как считаешь нужным. Только давай уедем отсюда сейчас.
- Собирайся. Я скажу Хидэ насчет аппаратуры.
Сакураи перехватил инициативу, имея сейчас на это право. И хотя Араки присутствовал, не пытаясь подняться, для драммера его уже не существовало.
Соло-гитарист положил провода на зачехленный чужой синтезатор, просто, как на стол. Прошел в гримерку, снял разорванную рубашку и, обтерев лицо, скомкал, выкидывая в мусорную корзину. Натянул свитер на голое тело, проверил карманы – ключи, деньги. Атсуши что-то сосредоточенно втирал Хидэхико, и ритм-гитарист едва заметно хмурился, вслушиваясь в его слова. О чем они говорили? Докладывал или просто просил присмотреть за сборами? Имаи не слышал, да и не хотел знать этого. Зачехлил и повесил на плечо гитару:
- Я готов.
В квартиру, снимаемую на пятерых, приехали не первыми - Ютаки успел раньше. Имаи, молчавший всю дорогу в такси, обрадовался присутствию басиста, как еще одной отсрочке, возможности не оставаться наедине. А когда приехали Хидэхико и Араки - просто забился в дальнюю комнату, избегая вокалиста. Избегая объяснений. Это ведь Сакураи все решил, там, за сценой? Пусть он и разговаривает. А Хисаши… не знал, не мог, не хотел присутствовать.
- Только без мордобоя, - упредил миротворец Хошино.
Недавние противники вдвоем ушли на кухню и провели ближайшие минут сорок за плотно закрытой дверью. Хисаши не вслушивался в приглушенные голоса, сосредоточенно переставляя струны на второй гитаре. В гостиной работал телевизор – Хидэхико смотрел повтор национального кубка по футболу, четверть финал, а Ютака, нацепив наушники, слушал музыку. Никто не хотел слышать этого разговора. А потом Хидэхико постучал в открытую дверь комнаты соло-гитариста:
- Хисаши, я думаю, тебе нужно сейчас быть в гостиной.
Имаи неохотно отложил гитару, присоединяясь к группе. Сакураи с нарочито безразличным видом пялился в окно, Юта не комментировал острыми репликами происходящее, а Араки, избегая смотреть в глаза, рассказывал с ленивой полуулыбкой, что он понял - наша группа и, в принципе, петь - это не то, чем ему надо заниматься в жизни. Поэтому он хочет уйти. Хисаши сидел, сцепив руки в замок, положив их между раздвинутых колен, и тоже смотрел в окно. Мимо врезанного в прямоугольник света силуэта Ачана. Голос Араки монотонно пробивался сквозь усталость, Хисаши слышал, не слушая, и – только сумеречное небо, осеннее небо, заключенное в раму окна.
А потом все согласились, что если Араки так считает...
И Сакураи сказал, подводя итоги:
- Не затягивай, собирайся.
Араки пошел складывать вещи, а Имаи остался в гостиной - ведь до того, они жили в одной комнате. Происходящее тяготило лид-гитариста, оставляло чувства стыда и горечи и какой-то пыльный привкус. Так нельзя. Все кончено, и надо думать, что дальше. А-чан - ситуационный лидер, он принял решение, показавшееся ему единственно верным. Но – теперь у них нет вокалиста. Вокалиста, с которым сработалась группа. Нет фестмена.
- Хидэ, - спросил Имаи, - попробуешься завтра на вокале? Ты же знаешь все тексты?
- А-чан тоже знает их, - дипломатично ответил неконфликтный и неамбициозный ритм-гитарист. - Я больше предпочитаю гитару, ты же знаешь.
- Хорошо, - Хисаши устало кивнул, не желая спорить, - попробуйте оба. Ты же хотел петь, Сакураи?
Да, хотел. Вспомнился давний разговор. Он хотел петь и вот - сделал себе шанс. Как удачно для него все сложилось.
Паранойя поскреблась ночным зверьком, но соло-гитарист чересчур вымотался за этот вечер, чтобы гадать и прикидывать случайность совпадений.
А Юта, коротко пошушукавшись с Хидэ, уже звонил в коридоре по межгороду:
-Толл? Привет.
И Имаи понял, что все уже решили – на вокале будет Сакураи. И теперь басист звонил Аники, драммеру. И старший брат никуда не собирается ехать, но приедет, а как же может быть иначе? Ведь Ютака добивается своего. И Атсуши тоже. У соло-гитариста было право вето. Он мог бы все переиграть, директивно настаивая на кандидатуре Хошино, но – зачем?
Хисаши чувствовал странное спокойствие, беззвучно перебирая пальцами по струнам неподключенной электрогитары – все правильно. Теперь А-чану не нужно идти к сцене через него. Теперь его оставят в покое. Теперь – все.
Дверь за Араки хлопнула, как выстрел.
Хисаши отложил гитару.
- Я в душ, - сообщил. - В моей комнате освободилось место. Хошино? Ютака? Подумайте над этим.


За шумом воды Хисаши не замечал, что он не один, пока Сакураи не отодвинул занавеску. Имаи резко обернулся, напуганный, рассерженный, смятенный. А-чан так внезапно оказался настолько близко. Близко к нему, обнаженному - и было совершенно непонятно, что, собственно, теперь? Имаи криво ухмыльнулся:
-А-чан, выйди и закрой дверь с той стороны, а?
- Ты уверен, что хочешь именно этого? Я - нет.
И ложь разлетелась брызгами по кафелю пола. Он все равно знает, что ты чувствуешь на самом деле. И сейчас тебе меньше всего нужно быть одному. Завтра - тоже. И через месяц. Потому что тебе нужно быть с ним, и вы оба знаете это, Хисаши Имаи.
Сакурай не вышел, напротив, вошел, не раздеваясь, под горячие струи и обнял крепко, пресекая сопротивление: перестань.
-У тебя рубашка намокла, - почему-то в полголоса сказал гитарист, обвивая шею А-чана руками и притягивая к себе вплотную. Губы встретились – и плевать, что вода по плечам и лицам. Имаи прижимается вплотную, совсем не стыдясь того, что Сакураи почувствует бедром его возбуждение. Не может не понимать, когда мы так тесно друг к другу. Расстегивает на драммере рубаху, отлепляя от кожи влажную ткань, и только задыхающийся шепот:
- Давай…
Иногда ожидание может быть слишком долгим.
- Не здесь, - шепчет Сакураи, стаскивая набравшие воды шмотки.
- А где?
- Надеюсь, у Ютаки с Хошино хватило ума не воспользоваться твоим предложением, -усмехается драммер. И кутаясь в полотенца, счастливые, вываливаются в коридор. Свет погашен, все уже спят, вымотанные концертом. А они, - не разрывая рук, - до комнаты и мокрые тела в простуженную осенью постель. Но это пустяки, стылая осень пасует, когда в жилах плавится магма, и сердца стучат все быстрее. Уже отброшен ложный стыд, осталось чистое желание. Хисаши требовательно целует и ластится под ним, стремясь крепче притиснуть себя, и трется нетерпеливо.
Сакураю хочется быть с ним нежным этой ночью, любить его, а не трахать, доставить ему удовольствие больше, чем получить самому.
Переплелись телами, и кажется, сквозь воспаленную кожу можно чувствовать кровоток чужих вен. Пожар внизу живота заставляет стонать Имаи, тихо и сладко. Обезумевший, он целует широкие плечи А-чана, пальцы давят на мышцы спины. Без слов рассказывая, как скучал, как безумно скучал все это время. Как ласкал себя по ночам, но чаще утром, не до конца отойдя от сна. А теперь А-чан здесь. И захлебываясь близостью, Хисаши так трется и прижимается, и губы его такие сладкие, что Сакураи с трудом сдерживает себя, чтобы не потерять терпение и не войти в него без промедления, не проверяя, готов или нет, просто проникнуть, овладеть, слиться. Но нельзя. Атсуши сдерживается, он не хочет думать о том, что и как Араки делал с Хисаши, пока его не было рядом, и клянется себе, что никто больше не сделает ничего.
Рука шарит вслепую по столику - ну блин, он же гитарист, должен же у него быть там какой-нибудь крем… нашел. Трудно управляться одной рукой, но отпустить Имаи сейчас – невозможно.
Неловкие движения.
Дыхание.
Скользкие от крема пальцы проникают в расщелину ягодиц, ощупывают подрагивающее колечко входа: - можно? сможешь?
- Возьми меня... сейчас... пожалуйста...
Слова обжигают, слова любви вкуснее самых горячих непристойностей. Целует гитариста - быстро, предупредительно, и – ждать дальше невозможно - проталкивается внутрь, стараясь делать это не слишком резко. Так трудно сдерживать себя после долгой прелюдии, это непривычно и почти мучительно, но – ради него.
Пальцы Имаи крепче впиваются в плечи, когда Сакураи входит в него, налегая всем своим весом, почти сразу до конца и замирает внутри.
Хисаши на рефлекторном испуге дернулся, но Сакураи удержал. Это тело гитариста вспомнило боль последнего соития, и пережитое насилие вывернулось страхом и яркой фотовспышкой воспоминаний. Боль: обдирающая, жгучая. Рвущаяся ткани – этот ужасный звук в духоте ночи. Грубая ладонь, вплотную прижатая ко рту. И глаза Араки - пьяные, бессмысленные, похожие на рыбок - своим серебристым отсветом в сполохах уличных огней.
Имаи прикусил губу, до крови, резкой болью возвращая себя в реальность, где Атсуши, сжимающий его в объятиях и двигающийся медленно и осторожно.
И снова.
Огонь по венам, плавное скольжение тел.
Пальцы скользят по влажной спине. А-чан уже не контролирует себя, а только ласкает хаотично и почему-то шепчет: "Прости, маленький".
Он безбрежно нежен, восхищенный, как покорно и охотно Имаи принимает его, сминающего и вминающегося, ласкающего бока и спину. Хрипло дышит в шею гитариста, вбивается снова и снова, стараясь не поддаться приближающейся развязке, не сорваться, не прервать это единение мучительным оргазмом.
Стон, похожий на крик.
Бедра дрожат от напряжения. Имаи стонет и впивается в плечи Атсуши до кровавых полос. И кричит в оргазме, чувствуя, как чуть позже кончает Сакураи. Прижимает его, взмокшего, содрогающегося в последних мучительных спазмах наслаждения, благодарными поцелуями покрывая соленную кожу шеи.
И страшно отпустить, хоть на секунду выпустить его, потерять контакт, будто А-чан может исчезнуть.
Просто исчезнуть.
А в висках еще колотится пульс, и рваное дыхание заставляет ребра вздрагивать судорожными вдохами:
- Хиса.... Хиса, я тебя люблю....
Слова слетели сами вместе с горячим воздухом из напряженного горла.
Имаи лежал, уткнувшись лицом в его ключицу, жадно вдыхая запах разгоряченной кожи Атсуши. Лежал, обнимая так крепко, как будто готовясь расстаться на годы, и не сразу понял смысл услышанного. А когда понял, просто расслабился под А-чаном и перестал вцепляться в спину.
Запустил пальцы во все еще влажные волосы любовника. Так много всего уже было. Сколько еще будет?
Лучи фар резанули по потолку.
Странная полуулыбка на губах Хисаши:
- Мне кажется, что я готов потерпеть тебя, - пауза, звенящая напряжением тишина. - Всю оставшуюся жизнь.