Глава вторая
Sex-single

«- Мы можем вам выдать кровь и любовь без риторики или кровь и риторику без любви; но я не могу дать вам любовь и риторику без крови. Кровь обязательна, сэр, - все это, в общем, кровь, знаете ли.
- И это то, что как раз нужно публике?
- Это то, на что мы способны, сэр...»
Стоппард.



Это догнавшая, как пуля, гиперсексуальность. Вышибающая мозги, заставляющая плавиться и забываться, срываться с уроков и искать уединения. Как и сейчас: прислонившись спиной к прохладному кафелю, упираясь ступнями в пол, а лопатками в стену, широко расставив ноги и расстегнувшись, Имаи ласкал себя - быстрыми, легкими движениями ладони, обхватившей член. Это было непристойно, ужасно непристойно - а воспаленное воображение требовало его; его голоса, его прикосновений, его рук... Даже в ошеломительной и стыдной мастурбации - с ним. Пусть только так, но с ним.
Сакураи легко нашел его, спрятавшегося в стерильной пустоте клозета. Где еще искать уединения в стенах родной альма-матер, для пятиминутного самоудовлетворения сбегая с занятий?
- Ты изменяешь мне, даже когда поблизости никого нет?
Имаи вздрогнул, застигнутый голосом врасплох. Поднял на Атсуши затуманенные, почти бессмысленные глаза, с трудом фокусируя взгляд, облизал губы:
- Ты слишком наглый для фантазии...
- А ты слишком широко расставляешь ноги для такой скромной девочки.
Драммер подошел ближе, уже вплотную и отвел в сторону руку Имаи: - ты ведь думал обо мне, - и каскад интонационных оттенков: «ты ведь думал обо мне» и отдельное, уточняющее, требовательное и в тот же миг утверждающее «обо мне»: - почему бы мне это и не предоставить, ммм?
Тысяча ответов, коких и остроумных, тысяча опровержений и слабое «да» - все мимо.... Просто жарко. Имаи оторвался от стены, почти падая на грудь А-чану, обвивая его талию руками, уткнулся губами в шею:
- Конечно, ты сволочь... и я не знаю, что я опять сделал не так, что ты так жестоко смеешься надо мной... тебе, конечно, все по приколу.... а мне... поздно догнавшая гиперсексуальность? не знаю, не знаю.. не знаю..
Скомканные объяснения, и только лихорадочные поцелуи в шею, поясняющие лучше слов. Стыдливая просьба шепотом: - дай мне кончить....
Сакураи кивнул, все понимая, просчитывая в уме варианты – как. Опустился на одно, обхватив порочными губами горячий от дрочки член, взял в рот, почти сразу засасывая весь. Вместе с любовником предвкушая скорую развязку подросткового оргазма.
Пальцы Имаи впились в плечи А-чана, останутся синяки. Обоим наплевать на это. Все сметает, накрывает волной. И Хисаши наплевать на стыд, на глупое желание извиняться, шепча "прости.. я сейчас... " - а в конце проглатывать, замалчивая, - "кончу"...
Потому что, пронзает - 220 вольт. И остается только вздрагивать плечами, всхлипывать коротко и резко, когда губы Атсуши смыкаются на том, чему было мало рук. Продергивает внизу так, что почти подкашиваются ноги... И надо держаться за А-чана, впиваться в плечи до судороги пальцев, чтобы не упасть. В голове шумит – кровь? безумие? молодость? и туман перед глазами...
…какой у тебя сильный, умелый рот...
….влажный, теплый...
Имаи застонал, как раненный зверь, дернулся - напрягаясь, дрожью по позвоночнику, до откровенных стонов, до обжигающего и стыдного торжества - когда слил прямо в рот, между небом и языком и не вынимал до последнего толчка выплескивающейся спермы.
- А-чан... – на последнем выдохе прозвучало так потеряно, посторгазменная благодарность и слабость. Имаи смутился, застегнулся быстро и оттого получилось неловко. Пряча смятение, прижался к плечу друга, обняв. Слова толпились в горле, клокотали. Хотелось столько сказать и не хотелось ничего говорить.
…только музыка....
…и только ты...
…а, может, уже наоборот: ты и музыка…
Непонятно: что главней? Раньше была только музыка. А теперь Ачан. И музыка, и небо. И все. Слова кончились, отполыхав в гортани, и Хисаши просто тихо спросил:
- а ты? ты не хочешь?...
- Хочу. Но потом, когда мы придем к тебе. Потому что смазки у меня при себе нет, а крови я не хочу. Ты потом адекватно выглядеть не сможешь. Стоит ли вредить твоей репутации, за которую ты так боишься?
В последней реплике, на самом дне крылась обида. Хисаши стеснялся их отношений, не принимал свободу Сакураи, отстранялся, обесценивая «бунтарство» до некрасивого «вседозволенность». Это обижало, тонкой трещиной пробегая в отношениях. Еще не трещина, наметка. Дорого ли стоила бы предупредительность, если бы еще до уроков любвеобильный Атсуши не прижал шалунью Акико на лестнице, быстро и терпко удовлетворив желание? Но Имаи это знать не обязательно, разве он поймет, что это тоже забота о нем?
Сакураи мягко отстранился, поцеловал краешек губ:
- Тебе стоит вернуться раньше, кои, а я спущусь перекурить и придумать причину. Не стоит возвращаться вместе.
И, то ли даря последнюю посткоитальную ласку, то ли предупреждая слабосильные возражения, поцеловал Хисаши, крепко-крепко.

Они вернулись в класс порознь, сели за разные парты. Ни спиной, ни жестом не выдавая свою сладкую тайну.
Звонок с урока, дружное и облегченное «аригато, сенсей», задвигаемые стулья и, студенты гурьбой высыпали в коридор. Сакураи потерял Имаи из вида, блокированный с двух сторон Акико и ее более целомудренной внешне, но не менее сексуальной подругой. Выпутаться из сетей удалось не сразу, имидж очаровательного подонка обязал отпускать комплименты и грызть печенье, улыбаясь смущенно и, одновременно, нагло. Но даже в окружении девичьих глаз, Сакураи ищет взглядом своего любовника. Взгляд мечется, палит поверх девичьих голов, скользит по чужим спинам, ищет и находит. Вот он. Точнее, они.
Рука Араки по-хозяйски лежит на плечах Хисаши, а сам вокалист, склонившись, что-то убедительно втирает, сидящему на подоконнике Имаи. Тот слушает, закусив губу и вполоборота повернувшись к Араки.
А-чан, извинившись перед дамами, прорывает окружение, с обаятельной небрежностью направляется к согруппникам. Хисаши замечает его первым. Короткий, умоляющий взгляд исподлобья: «Не сейчас, Сакураи. Исчезни. Не надо, не подходи.»
Если бы еще с ним имело смысл разговаривать взглядами.
- Он тебя трахает, да? - мягкий, глубокий голос вокалиста полон понимающего презрения: - тебе так нравится, да?
-Перестань, - Хисаши морщится. Не объяснять же Араки… Да и что, объяснять?
- Почему же? Конечно, я же не стал, - вокалист стоит спиной, не замечая приближения Атсуши, не замечая тревожной морщинки на лбу Хисаши. Продолжает небрежно и самоуверенно: - Так, дал разок в рот по пьяни, а он, вижу, отделывает тебя по полной программе. Тебе ж это нужно. С мужиками, а?
- По-моему это не твое дело. - нахмурился, не пытаясь сбросить руку: - Это все, что ты хотел сказать?
- ты просто шлюха, - рассмеялся вокалист: - Давай признаем очевидное. Не получилось со мной, подойдет и драммер, верно? Да я не возражаю…. Можешь еще и с ритм-гитаристом… если сможешь.
Атсуши подошел достаточно близко, чтобы слышать последние реплики. Хисаши поднял на него вымученные глаза:
- Сакураи, пожалуйста, уйди…. Нам надо поговорить…
-А вот и Сакураи, - Араки ухмыльнулся. Лидер. Полупанк. И гомофоб.: - Никаких проблем, детка. Знаешь, я не любитель однополого секса, но после пива и при отсутствие телок… ты адекватная замена для орального секса. Закатимся вечером, попьем пива, отделаем тебя в два смычка. Ты же не против? Кого стеснятся, бэби, все свои…
- Отвали, - получилось резко, высвободился из-под руки, вставая.
Араки развернул его к себе, грубо за плечо:
- Не разговаривай со мной так. Нарываешься на грубость.
Сакураи перехватил занесенную для удара руку вокалиста, сжав пальцы до белых пятен на коже под ними. Араки обернулся к нему, зло бросив:
-Не вмешивайся, драммер…
Имаи вскинулся, вклиниваясь между ними:
- Прекратите, оба.
Зазвенел звонок, оглашая окончание перемены. Хороший повод взять А-чана за руку:
-Пойдем, нам пора в класс.
Тот кивнул, неохотно отпуская Араки. В Сакураи еще бурлило, проступало желваками на скулах желание вдарить, сбить, раскатать по затертому полу. Вот так: сбить с ног, сесть сверху и бить, бить, в мясо раздраконивая самоуверенное лицо. Он мог бы сделать это. С легкостью и без угрызений совести. Но - не при Хисаши. Сакураи достаточно уже знал сологитариста, чтобы понять: в его глазах это уравняло бы их с Араки.
Не выплеснутая ярость оседала мутной пеной размышлений: Имаи - мой любовник. Моя девушка. а я должен защитить его от подонков вроде Араки. Араки, чертов Араки!
Он не нужен нам, - возникла в голове гениальная по простоте своей мысль: - Я пою лучше, я знаю это. Установка не приносит никакого удовольствия с тех пор как я не использую ее как инструмент подпиливания отцовских нервов. Значит, как только представится возможность сделать это, не делая Хисе больно - я от него избавлюсь.
Это смешное, но твердо принятое решение примиряло. Бросив последний уничижительный взгляд в сторону соперника встал рядом с Хисаши. Я – опора, веришь? Повел в класс. За руку. Как младшего брата или невесту.
Имаи шел, опустив голову, кусая губы и тупо разглядывая пол. Замечательно просто. Хочется ударить кулаком в стену. Бесполезно. Он не посмел вырвать у Атсуши руку. Сейчас… Разные формы собственичества. Тихо попросил:
-Не обращай внимания. Он не всерьез. Он такой, какой есть… Не психуй, хорошо?
Атсуши хмуро кивнул.


-Куда пойдем? – Хисаши спросил, хотя совсем не хотел спрашивать. Спросил, тщательно дозируя безмятежность в голосе.
- В зооопарк. - мрачно огрызнулся Ачан, руки в карманах, взгляд так и не потеплел за сорок пять минут порознь. Остаточное возмущение бродило кислым вином: черт возьми, этот мудак испортил все настроение. Что, Хисаши будет стелиться под него, пока он согласен у нас петь? Тем более причина как можно быстрее с ним покончить.
Драммер нервно закурил, не сходя со школьного крыльца: какого черта, никто ему ничего не сделает. Только… Хиса… Хиса, зачем ты так?
Хисаши пожал плечами, вынул недокуренную сигарету из пальцев Сакураи. Затянулся - крепкая, черт. Едва не закашлялся, сглатывая горький дым. Потер переносицу, задумчиво оглядывая школьный двор. Он на меня обижается? Ему, наверное, было неприятно. Надо просто поехать в заменяющий студию гараж и немного поиграть. Араки туда сегодня не придет. Зачем ему? Группа собирается завтра. А сейчас… А сейчас, все что нужно – тишина и гитара. Сологитарист вернул сигарету А-чану и молча пошел к остановке.
Если ты хочешь, - предлагали усталые плечи: - поехали вместе. А лучше не надо.
Но, конечно же, Атсуши поехал. Будто бы провожать. В конце концов, этот гараж его работа. В тягостном молчании, протянувшемся до самого порога, отпер калитку ворот, включил свет: проходи. Имаи прошел молча, говорить не хотелось. Осторожно взял прислоненную к стене гитару, расчехлил, подумал мимоходом: неправильно, что она стоит так - без стойки, здесь, в гараже.
И почему-то, может быть из-за этого дурацкого разговора в школе, вспомнилось, как стоял на коленях, на этом бетонном полу. Перед Араки. Это было неприятное сейчас воспоминание. Тогда Хисаши только влюбился в вокалиста. Заболел им. Лихорадило, бросало в дрожь. И не признаться, и не отступить. А потом – полночь, дюжина банок «Асахи» на двоих, и Имаи не выдержал, незаметно ломая нервные пальцы, пряча сцепленные руки меж колен, глядя в пол, признался другу. И убил дружбу. Сам виноват. И в сегодняшнем инциденте, и в презрении Араки – он, Хисаши, виноват сам. Только он. Араки не принял, оскорбился, а Имаи продолжал желать – быть рядом, невозможно – вместе. И невозможно – быть. Теперь Араки бдительно сторожил все проявления привязанности и высмеивал, обесценивал, хлестал словами наотмашь. И был другой вечер, позже. Снова оставшись наедине, в том же гараже, Араки в своей пьяной тоске сам предложил: - Хочешь отсосать? Я дам.
Сейчас стыдно вспомнить, а тогда… Тогда замер, не веря услышанному, не веря своему счастью. Араки не понял, скривился: - ты че, стесняешься? – как будто, гомосексуализм Имаи лишал того права на стыд. И Хисаши не нашелся что ответить, помотал головой, опускаясь на колени… Он был терпким, соленным, плотным. И то ли от выпитого, то ли от неумелости Хисаши, Араки долго не мог кончить, а когда кончил, то только небрежно потрепал сологитариста по волосам. Как собаку погладил: – хорошая девочка. Имаи закурил, пивом заливая враз обесцвеченную мечту, и курил одну за одной. Но, не смотря на никотиновую горечь и обилие пива, он до утра чувствовал привкус вязкой и теплой спермы Араки во рту. Атсуши не заметил тень этого воспоминания, проскользнувшую по лицу друга.
Хисаши сел на узкую койку в углу, подстраивая инструмент.
-Сядешь за установку?
- К черту установку.
Сел на койку рядом. Не удержался, затянувшаяся ссора саднила, как заноза, обнял. А поцелуй получился непрошенным, неожиданным для обоих. Просто швырнуло навстречу, губы к губам.
-А -чан, - отдышавшись, выплеснул Имаи. Между ними, последним кордоном, гитара. Пальцы Хисаши сжали гриф, до жесткого. Он вздрогнул, когда Сакураи не отвечая просто забрал гитару. Имаи смирился, позволил, только попросил:
- Не надо здесь.... Хочешь, вечером пойдем ко мне? У тебя снова проблемы? я позвоню предкам с таксофона, предупрежу...
Но руки А-чана не слушали этих реплик, и гитарист напряженно замер, вглядываясь в безусловно- красивое лицо любовника.
Сакураи слишком много услышал сегодня. Того, что не стоит знать. Какие между любящими тайны? Никаких. Но есть вещи, которые не надо. Вот так просто: не надо и все. А Он узнал, и теперь на языке вертелось обидное и обиженное "Араки можно, а мне нельзя?", удерживать которое внутри стоило немалых усилий. Сакураи удержал, прикусил на кончике языка, решая про себя: «не буду вести себя, как он. Просто сделаю это здесь и сейчас так, что Хисаши о нем забудет и нельзя будет никому, кроме меня. ну перестань сопротивляться, милый, позволь мне… И к чертям твою гитару, ты же тоже хочешь. Я вижу. Я – знаю.»
А Хисаши сковывало ледяное чувство стыда, питая горькие мысли: «Он услышал, о том, что вокалист меня... здесь... и теперь считает, что меня можно - так?» Любовь не время выяснять кто, что решил. Хисаши поддался ласковой настойчивости рук А-чана, позволяя себя целовать, заводясь от его желания, от него, от того, что они уже два дня не... а вчера вечером в душе мастурбировал думая о Сакураи...
Быстрые ласки, форменный пиджак Имаи уже скомкан и брошен в углу, но не важно. Сейчас не важно, а можно только доверять. И доверяться. Сакураи недоумевает, воюя с застежкой брюк: зачем Имаи носит форму, ведь у них в школе с этим не строго? Неудобно так дальше, и лечь рядом на узкое пространство койки тоже тесно. Атсуши опускается сразу сверху, ласками, поцелуями уговаривая: не смущайся, сегодня уже никто не придет, а я видел тебя любым.
Имаи выдохнул коротко: резкое возбуждение от простоты и откровенности с которой... А-чан может так. Вздрогнул, развел, сгибая в коленях, ноги, принимая на себя вес Сакураи, неуверенно оглаживая плечи, прижимаясь к нему плотнее, и слыша, как гулко бьется сердце: я. тебя. люблю.
Напряженный член Атсуши упирается вниз живота гитариста и это давление - плотное, горячее, молодое, заводит. Пальцы Хисаши пробегают по выпуклому позвоночнику драммера, как по грифу гитары, просят о большем.
Гитарист не знает, какая вкусная, солоноватая, терпкая кожа у него. Такая она – только для Сакураи. «сделаем секс по любви?» - спрашивает кожу язык, вылизывая ямочку между заострившимися ключицами, слушая согласный ответ тела...
Имаи почти не двигается, живя одними пальцами, беспокойными, требовательными, страстными пальцами по спине, как музыку извлекая нежность…Темные соски поддаются языку, и прикосновения, этот танец обезумевших пальцев, становится хаотичнее...
- дашь мне?, - севшим от желания голосом, почему-то полушепотом спрашивает драммер, и предупреждает, как бы извиняясь: - есть, правда, только слюна…
…как я мог? столько дней без него...
Тихий стон, напряженные плечи. Опалило желанием от этих слов... и, невозможно так - внизу пульсирует член... Хисаши не знал, что может хотеть так... так, чтобы в момент пересыхало горло, и хотелось прижаться тесней, вжаться, срастись телами. и ныло требовательно и сладко, где-то внутри...
Гитарист оглаживал плечи любовника, едва заметно извиваясь под ним - просто не в силах сдержать себя, слегка прикусывая губы... Выдохнул смелое:
- давай. я выдержу. мы же не в первый раз....
Атсуши вскинулся, будто подстегнутый этим откровением, припадал губами к губам - потерпи. Палец заполнил узкое пространство ануса целиком и А-чан на секунду усомнился - а стоит ли? член больше пальца, Хисаши будет больно, но только на секунду. Потому что Имаи тихо вскрикнул, когда он проникнул, всхлипнул, прогибаясь, вынося бедра навстречу: я ведь сам хочу этого, верно? На минуту смутило - как так? Хисаши был готов предложить партнеру презерватив, это было бы разумно: смазка и вообще, достаточно ли он чистый? там?, - но не решился: если бы Сакураи хотел... у него наверно полные карманы резины...
Пронзает одной мыслью: сейчас он навалится, покроет поцелуями, как может только он...
Тихая дрожь по телу, когда Атсуши выдернул пальцы...
Страх, смущение, предвкушение – смешались в одно терпкое, приправленное нетерпением чувство.
Имаи необыкновенно остро ощущал, как напряженный член слегка подрагивает меж его раздвинутых бедер.
Толкнулся, туго входя: так узко внутри... Перехватило и сжало, как рукой, А-чан сначала даже двигаться не решился. Замер на несколько долгих секунд, опираясь на руки, глядя в глаза.
…хочется, очень...
…очень хочется тебя…
…не больно?...
- Потерпи, - молящим шепотом повторил, когда начал двигаться. Медленно, сначала осторожно, потом все сильнее, набирая темп. Обнимая Имаи и вжимаясь, сплавляя тела воедино. Он под тобой, ты в нем...
Тихий стон в ответ на каждый толчок - непонятно, то ли боль, то ли счастье. В рванных, судорожных жестах и то, и другое. Так немыслимо заниматься любовью не с ним…
Имаи смотрит в глаза - так непроницаемо черные, цепляясь за зрачки, чтобы удержаться, не сойти с ума.
…только не останавливайся, пожалуйста...
…я - для тебя...
…ты во мне, в моих венах , в моем тронувшемся тобой рассудке…
Еще, удар за ударом, нет, плавным движением, слитых в единое целое тел, двигающихся в одном ритме – и Хисаши раскрывается уже сам, пропуская глубже и сам ищет рот А-чана. Тот отвечает, так безыскусно-искренне: вот возьми, все мои поцелуи принадлежат тебе. Для тебя. Еще, еще и еще. В губы, в плечи – как много нежности. Не пережить. Атсуши приникает губами, стремясь согреть ими каждый сантиметр кожи. Хисаши принимает все – и поцелуи, и глубокие проникновения внутрь - так же покорно, так полно… Доверяя, доверяясь... Так невозможно. Не выжить – так. И А-чан умирает, умирает в нем, содрогаясь и вбиваясь уже почти жестоко, кусая плечи и шею, чтобы не стонать слишком громко.
А потом – через расколотую вечность - перерождается. Недоверчиво-удивленно открывает глаза, постепенно приходя в себя. Он все еще лежит на Хисаши, но теперь их тела, еще недавно такие напряженные, обесточены. Ватно-мягкие, теплые. И остывающее тяжелое дыхание - одно на двоих.
Жарко и влажно. Имаи все еще содрогается и всхлипывает, целуя опавшие, разлинованные его пальцами, плечи А-чана. Сейчас уже нежно оглаживает спину, а три минуты назад , крепко притиснутый и напряженный до дрожи, царапал, и вскрикивал от острого наслаждения...
На щеках Хисаши прохладно стынут слезы.
…ты только не пугайся, ладно?...
Утыкается губами в шею, и солоноватый пот тихонько жжет припухшие губы. Воздух пропитан нежностью и острым запахом любви.
…я так не хочу, чтобы ты уходил сейчас…
…и одеваться и идти куда-нибудь...
…я даже играть сейчас не хочу...
я хочу тебя, чтобы рядом и целоваться.. еще…
А-чан первым разомкнул объятия, скатываясь:
- Давай останемся здесь, а завтра прямо отсюда - на занятия?
Сказал, не особо рассчитывая на согласие здравомыслящего друга. А Хисаши согласился, поспешно кивнув, и Сакураи скорее почувствовал это, чем увидел. Потянулся за старым одеялом - надо прикрыться, ночью будет холодно. Предложил:
- Иди ко мне на грудь, все равно рядом нормально не поместимся.
Движения отдаются саднящей болью внизу, но сейчас она приятна - эта боль, наследие вашего безумного секса. И надо позвонить родителям, конечно, но... так не охота выбираться. А по крыше дробно стучал дождь. Когда он начался? Они не заметили. Имаи завозился, устраиваясь, положил голову на грудь Атсуши, слушая как бьется под ребрами сердце, и сказал тихо:
- послушай, какой драммс - дождь по жести и Большой Том твоего сердца... я хочу написать тебе музыку и когда-нибудь напишу, веришь?
Тяжесть обнимающей руки легла на плечи Хисаши, и тот почти задохнулся ошеломительной нежностью, кожей, как оголенными нервами четко ощущая пульс Сакураи, такой четкий на запястье. Драммер ответил:
- Верю... А я тебе - стихи, идет? И спою сам, так, что все сразу поймут - это ты.
И Имаи почему-то сразу поверил. И снова захотелось целоваться - упоительно долго, взахлеб.
….как хорошо, что мы совсем одни здесь, как будто сбежали...
….давай когда-нибудь сбежим. От всего, что тебя ограничивает - учебы, дома, работы в этом гараже...
….когда-нибудь я подарю тебе мир…
…Пусть это будет мечтой…
Хисаши провел кончиками пальцев по губам А-чана, едва касаясь, легонько. Улыбнулся в полумраке, где-то на том конце здания колотилась о стену оторванная жесть:
- А ты хочешь петь?
- Хочу. У меня хороший голос. И я сумею стать лицом группы лучше, чем Араки. Просто поверь мне.
-Нууу... – Пальцы сместились и теперь круговыми движениями поглаживали его ключицу. Ни за чем. Просто так: - Честно говоря я никогда об этом не думал...
Это прозвучало довольно беспомощно, неубедительно и гитарист поспешил добавить:
- но я обещаю подумать… это несколько неожиданно... у тебя такие широкие плечи.
Имаи лежал на плече возлюбленного, незримо улыбаясь в темноте. Улыбаясь едва-едва, краешком губ, и зная – А-чан чувствует эту улыбку. С ним легко получается улыбаться. Все остальное - сложно.


Утро внесло свои коррективы, выстудив углы, косыми лучами смурного солнца умеренной непогоды пронизывая гараж. Было зябко, и убогость обстановки, вчера не важная, сегодня бросалась в глаза. Они быстро оделись, почти не разговаривая друг с другом и вышли на улицу. Ветер выхолаживал, забираясь под пиджак - холодный ветер после целой ночи дождя. Хисаши бросился к первому же таксофону. Нервная дробь пальцев по кнопкам и десять минут объяснений, где он был этой ночью и почему не позвонил. Переговоры ни к чему не привели, но по-крайней мере, родители успокоились: жив. Можно не вызывать скорую, полицию и отпустить заемную американскую авиацию по домам. Из будки Имаи вышел злой, и сообщил, по-прежнему не глядя в глаза:
- я еду домой... поехали?
- Домой, к тебе? А твои ничего не скажут - что мы вместо уроков, и вот так?...
- На занятия мы уже опоздали, а мои сейчас уходят на работу. Самое время вымыться и пожрать, - по тону Хисаши невозможно было понять, то ли он нахватался от А-чана слов и выражений, то ли передразнивал его манеру речи.
- Тогда не может быть двух мнений. Пошли.
Хисаши открыл дверь своими ключами, озябшими пальцами не с первого раза попав в замок. Оглядел квартиру - как будто в первый раз, будто не свою. Мрачно кивнул А-чану:
- проходи, где что ты знаешь. Полотенце в ванной, холодильник на кухне, телевизор в гостиной, магнитола в комнате. Развлекайся.
Имаи потеряно сел на ковер в комнате родителей. Хотелось в горячую ванну и обжигающего кофе. вот только… Он отправил Сакураи в душ. Странное отупение и усталость. И необходимость, почти физическая, побыть одному.
Долго не получилось.
Сакураи вырулил из ванной бодрый и посвежевший, отдающий распаренным воздухом, оставляя на полу влажные отпечатки стоп, вытирая на ходу волосы. Рис и кола были извлечены из холодильника по дороге, и в комнату он ввалился уже взлохмаченный, жрущий, и ни о чем не думающий. Подкупающая непосредственность во всей красе. Вошел и как с размаху об стену. Улыбка медленно увядала на его лице, уходила из глаз. Имаи сидел на ковре, опустошенный и поникший плечами. И даже курил. Дома.
- Эй, ты чего? Позвонили, что ли, пока я плескался?
-Ааа? - поднял на "явление антихриста народу" глаза. В них медленно проступало осознание: комнаты, Сакураи, продолжающего механически дожевывать рис и трубки телефона в руках:
- Это я звонил.... все нормально. извини. Мне нужно будет кое-куда смотаться скоро... ты как?
Я - так же.. А куда мотать? Со мной или в гробу?
Атсуши натянуто отшутился, чувствуя неладное. Что-то не так. Что-то снова очень не так и на этот раз не смешно. Потому что Хисаши не принял подачу, не вернул улыбку, ответил, подходя ближе и кладя ладони на плечи друга:
- без вариантов, А-чан. Без тебя.
Сакураи напрягся всем телом и Имаи почувствовал, как каменеют мышцы под ладонями, будто бы превращаясь в броню. Это было… больно, и гитарист не знал, что сказать, и не нашел ничего умнее, чем некстати вырвавшееся:
- я тебя люблю
- И куда же?
Сакураи проигнорировал тепло, затопившее грудь, запретил. Нет, отложил и спрятал. Потом, ночью, один, он переберет каждое из этих трех затасканных слов, таких свежих, но только здесь и сейчас, а пока… Они еще не умели ссориться. А он – он не искал этой ссоры. Он просто чувствовал, как чувствуют звери, дети и влюбленные – он должен это знать. У Имаи был шанс ответить уклончиво «по делам», но это было бы нечестно. А нечестно нельзя. Он сел на свернутый футон, вынул из кармана пачку сигарет и закурил. Выдохнул вместе с горьким дымом:
- я должен встретится с Араки. И не... Короче, А-чан, я в последнее время чувствую себя неуютно, когда вы... – хотел «рубить с плеча», но осекся. Да и что сказать? когда вы готовы сцепится? не так. Выбрал нейтральное и закончил фразу: - когда мы встречаемся втроем.
-Прекрасно, - Атсуши вряд ли можно было упрекнуть в вялости темперамента, но сейчас он завелся, и теперь его слова были полны горькой иронии: - И что же это за встреча с бывшим любовником, на которую ты не можешь взять своего парня? Или как ты только что нас обозначил - возлюбленного?
- Сакураи, - выставил защитой от его гнева холодное спокойствие Имаи: - я сказал... будем обсуждать? нет, не будем. Это встреча лид-гитариста с солистом группы, на которой драммеру нечего делать.
- Правда? – яд прорвался, вылился в интонации. Подчеркнутая холодность Имаи, только больше взбесила А-чана. Он не хотел сдерживаться. Ревность и обида, и вчерашние мечты о вокале, которыми он поделился, и запредельная нежность прошедшей ночи. Все смешалось, темным потоком затопляя душу. Он сказал хлестко и зло: - А я думал, что репетиции - дело всей группы. Или фансервис можно шлифовать, - Сакураи вложил в это слово как можно больше скабрезного сарказма: - и вдвоем? Тогда, безусловно, нечего.
Я только не понимаю, хрен ли было меня сюда притаскивать? Думаешь, я не нашел бы, у кого душ принять?
Злые, ранящие слова. Несправедливо, но… Имаи пожал плечами молча. Как ломит, выворачивает душу - до побелевших костяшек сжавшихся в кулаки пальцев. Вот только что ему сказать? Что он не прав? что любишь его? Уже сказал. Кончились слова - такие бесполезные сейчас. я встал и подошел к окну:
- Я, - Имаи говорил безупречно четко, разделяя выдохами слова, а между ними - ком в горле: - не. хочу. чтобы. ты . ехал. к нему. со мной. У . меня. еще . есть. право. на. собственную. жизнь и желания?
- Безусловно, - А-чан заморозил голос. Температура упала ниже нуля – минус 451 градус по Фаренгейту. Обратная температура горения. И ничего нет, ни в голосе, ни в глазах. Ничего. и Хисаши тоже нет: - У тебя есть желания. Есть жизнь. Вот только я с желанием по имени Араки плохо сочетаюсь.
Конец фразы прозвучал скорее устало, чем безразлично. Сакураи, самоуверенный балагур, красавец, вдруг ощутил себя отвергнутым и так бездарно...использованным? нет, не так. но слова не найти. Ненужным? Хисаши любит его, да. Но встречается с Араки. и с ним, и с Араки. так нельзя. так не бывает. Сакураи смотрел в окно. Все было, как два часа назад. И небо, и дома, и автомобили, и деревья. Так же плыли облака, цвели хризантемы в палисадниках, и где-то на улице звенел сигналом велосипед почтальона. Все так и совсем не так. Как нарисованное. Безвкусная картинка. Картонная жизнь.
- ты ревнуешь? - как-то безлично спросил Имаи. не агрессивно, не встревожено, не раздраженно. Тупо: безлично. Так спрашивают - тебе хлеб с маслом или без?
- Это называется не так. Но ты не поймешь.
И это правда. Самая правдивая правда на свете. Для этого чувства в японском языке нет слова, а в английском тоже. И в остальных, наверное. Как передать жажду смерти и несправедливость? Нет, тоже не те символы. Что не скажи – не так. Потому что в семнадцать лет есть только одна любовь – твоя. И не было ни Ромео, ни Джульетты, ни Тристана с Изольдой, не было до тебя любви. Ты ее открыл – сам. Это ты сам – Ромео и Джульетта, Ланселот и Гвиневра, ты – любовь. И ни у кого, никогда – так. И первая ревность – режет как скальпель без наркоза. И не было ни Артура, ни Мавра. И боли в мире не было – ты первый. Сердце отказывается гнать кровь по жилам и выплескивает из всех пор. А воздух густ и топок, как болото.
В нем было столько отчаянья, самого первого на земле, не наигранного, но в каждом приглушенном жесте, что дальнейшая ссора становилась невозможной. Имаи усмехнулся, уже смягчившись внутренне, уже капитулировав перед этой болью:
- ну да, я не пойму. Где уж мне.
Хисаши стоял сунув руки в карманы, немного сутулясь. А теперь обернулся, посмотрел прямо в глаза:
- Ты поверишь мне, если я просто скажу, что не сплю с ним и не испытываю к нему никаких очень личных чувств? Тебе этого будет достаточно?
- Тогда что вы можете творить наедине, без чувств, без остальной группы, чему могу так помешать я? Да, этого я не понимаю!
У каждой ссоры есть накал. Точка максимального напряжения. Пик. И они прошли эту точку, на мягко - укоризненном «я не пойму» Хисаши. И теперь стремительно неслись по склону навстречу друг другу.
- Псих, - рассмеялся гитарист, подошел первым, уткнулся в плечо, обнимая: - какой же ты псих А-чан. Он хочет со мной поговорить, я сам не понимаю пока толком о чем и почему лучше сегодня, но... согласись, некрасиво будет приехать с тобой... и мордобоя я тоже не оценю.
-А по телефону он с тобой об этом поговорить не мог?
Недовольно проворчал Сакураи. И неожиданное открытие, и признание самому себе: «а ведь я ему доверяю. И не сомневаясь поверю, что он не станет врать насчет нас и изменять мне. Что если едет один, значит, надо… просто поругаться, а может, даже сообщить ему о смене рода деятельности, потому что вокал у нас поменялся... кто знает?». Сакураи не спросит так, нелюбопытством подтверждая доверие, но теперь - отпустит.
- Не знаю. Он сказал, что это важно, - Хисаши крепко поцеловал Сакураи в губы: - он не просто парень, которым я сколько-то был болен, но и друг. Мой друг детства. И я должен сейчас к нему поехать. Не нервничай, хорошо?
- А ты не думаешь, что твой друг остался в детстве, а этот парень, который думает, что имеет право публично насмехаться над тобой и приказывать тебе - уже совсем другой человек?
Спросил серьезно, беспокоясь за гитариста. Вчерашняя безобразная сцена еще слишком свежа была в памяти и Атсуши больше не доверял этому человеку. Тем более не доверял его. Своего. Ведь если Араки может в простом разговоре поливать его грязью и предлагать кому-то оттрахать только за то, что Хиса любит мужчин, то он просто может. Может и точка. Бескомпромиссная точка. Это не может быть дружбой.
- А-чан, ну он же не виноват, что я такой... У него тоже свои комплексы, наверное. Он сказал, что просто взбесился тогда, увидев как мы обжимаемся на лестничном пролете. его это коробит, ему неприятно, что его друг такой, что он вроде как к этому тоже причастен.
Хисаши пытался объяснить, но эти объяснения только больше злили Сакураи. Своим всепрощением и какой-то беспомощностью. О христианском милосердии он слышал только одно: если тебя ударили по левой щеке, ударь с правой под дых, проведи захват и сделай подсечку. А потом – бей! Он неодобрительно молчал, но больше чем желал доказать что-то, не хотел новый ссоры и только крепче прижимал к себе Хисаши, а тот продолжал:
- Араки не хочет, чтобы его даже косвенно связывали с гомосексуализмом. это не значит, что он презирает меня лично, - и вдруг неожиданно для себя сказал откровенно – рядом с А-чаном стало невозможно не быть откровенным и быть рядом. Когда это случилось?:- Я не знаю, что с ним происходит, если честно... иногда я начинаю его бояться. просто и тупо бояться, понимаешь?
- Тогда почему ты не оставишь его просто воспоминанием о приятном прошлом и не посмотришь в глаза реальности? В ней твой собственный вокалист отказывает тебе в праве любить, кого ты захочешь, презирает тебя, запугивает, и ему омерзителен сам факт пребывания рядом с тобой только потому, что ты такой, какой есть?
- Я не знаю, А-чан. Я ничего не знаю... Давай отложим этот разговор? И - он вокалист нашей группы, а не мой собственный. Собственный у меня драммер, - на последней реплике Имаи позволил себе улыбку, плотно прижимаясь к Атсуши: - увидимся завтра на занятиях? я сегодня не приду в гараж, наверное. Порепетируйте без меня, ладно?
- Без лид-гитариста? И... почему не придешь?
- Ох... ну заночевал с другом в его гараже, с кем не бывает? - Имаи не сдержался, фыркнул, представив, что бы было, если бы все так «ночевали с друзьями» в гаражах:
- без. ничего страшного, а мне надо бы сегодня пораньше быть дома. предки напряглись сильно...
А-чан снисходительно и с улыбкой слушал все это. Чем-то его забавляли эти домашние сложности Хисаши. А если вдуматься – чего уж тут смешного? Но у него другие темы, другие проблемы, другие вопросы. Наверное. Гитарист выпутался из рук, слегка щелкнул любовника по носу, чтоб не так откровенно забавлялся, а внизу живота сладко заныло от воспоминаний о прошедшей ночи. А-чан, не остался в долгу, смеясь и не всерьез принялся тискать Имаи, тыкая пальцами под ребра – щекоча.
- отвали, А-чан, - не всерьез сопротивлялся тот. Этот смех и возня заражали. Захотелось, чтобы так было всегда - сутками напролет вместе. Стебаться, ссорится, завтракать, засыпать и просыпаться, заниматься этим и просто сидеть на уроках переплетая пальцы. И чтобы он всегда со мной. Но так не получится и «не так» тоже нельзя.
Им было смешно, и позволяя так "мучить" себя Хисаши с притворной строгостью - какая к черту строгость?- когда сгибает от смеха – выговаривал:
- Ты грубый, невоспитанный и пошлый тип. И дурно на меня влияешь.... а еще я тебя хочу...
- Да, да.... - выпендривался драммер - Ругай меня, называй меня дурными словами, меня это возбуждает! Хочешь меня?
Возясь, они упали на футон, и теперь лежали так, а руки Атсуши, перестав быть игривыми, спросили ответа. Имаи вытащил майку из его джинсов, зашарил пальцами, скользя по чистой, пахнущей лимонным мылом коже:
- хочу.
Коротко и искренне ответил. Но все-таки уходя из-под пальцев:
- но не буду.... мне, правда, очень пора, - виноватая улыбка: - ты ужасно популярный, так что... найдешь кого-нибудь, а я обещаю дотерпеть до завтра и никому не давать...
Атсуши неохотно отпустил его, поднимаясь и заправляя майку, туго облепляющую мускулистый торс, вздохнул:
- Хорошо. Тогда я тоже обещаю никому не давать!
- а я то уже боялся, - фыркнул гитарист, закидывая на плечо рюкзак. Мир был восстановлен. Не в полном объеме, но… все же.
Имаи еще не знал, что вернется после разговора с Араки поздно. Даже позже обычного времени окончания репетиции. Что мать успеет позвонить А-чану с вопросом: не знает ли он, где, собственно, сын? А Атсуши, конечно, знает, но, как свойственно влюбленным все поймет совершенно не так. И надо будет объяснять, доказывать и, наконец, рассказать, о чем они говорили до ночи с Араки. Рассказать, что вскоре уедут вдвоем. Уедут, но не с А-чаном, с Араки. Уедут покорять Токио. И объяснить это, и верить, что любишь, любим. И до отъезда они еще ни раз поссорятся, и несколько раз – «навсегда». И будут стиснутые зубы, и споры до хрипа, и записки, и ночные звонки с обрывом связи. И утра в обнимку, сонно-теплые – будут, что бы потом, почти на год перестать быть.
Все это будет, но сейчас они шли вместе по улице, крепко держась за руки, как первоклассники. Счастливые. Рядом.