Под конец он курил в перерывах, а все хмурились… потому что это было неправильно: осталось дозаписать чуть-чуть, а он так рисковал голосом - затягиваясь поминутно. Но он закуривал, а потом ломал сигарету в импровизированной пепельнице и снова… снова. Они успевали, укладывались в график, но все равно нервное возбуждение последних дней наэлектризовывало воздух. Даже меланхолия звукооператора как-то потускнела, и голос у него оказался неожиданно глубокий. И этот голос требовал, подгонял и выплескивался, когда, заполнив трек, звукач вскидывал вверх большой палец. И этот знак: не ему, но команде: - идем хорошо. Это так и не изменилось: они команда - он объект. Но отношения сложились. Ровные, хорошие, рабочие. Он присматривался к Харуке, и точно решил, что в последний вечер пригласит на коктейль. Она была очень узкая, смуглая и неожиданно стремительная. Тонкие запястья, изящные щиколотки. Скромная стильность дорогих очков и тщательно сдерживаемая порывистость. Такая серьезная и … необычная. Ему очень хотелось вытащить ее на яркий полдень и снять очки, за дымчатыми стеклами которых терялись глаза. А еще больше: затащить в постель и узнать какие на вкус: маленькие, крепкие груди с острыми сосками, так просто и дерзко обтянутые водолазкой. Снять эти чертовы, сменяющие друг друга дорогие платки - "банданы" и втянуть запах ее волос. Потому что духами она не пользовалась.
Странная, строгая девушка. Умеющая неожиданно солнечно улыбаться и стремительно молодеть от этого.
Нет, конечно, он завел себе связь. Между трепом, в курилке, получив телефончик "мисс Хондай", кореянки, приехавшей сюда по контракту сниматься в неглиже на затасканном фоне вишневых садов. Кореянка была круглолица, на японском говорила плохо и со смешным, мявкающим, акцентом. Отдавалась буднично - деловито, и Чиса каждый раз представлял как она, так же, не меняя застывшего совершенства черт, опирается на стол и задирает до талии юбку. Опирается в кабинете продюсера и директора, и может до кучи - режиссера. Кореянка стягивала волосы на затылке, и роскошный хвост падал на ладную спину, любила дорогую бижутерию, и очень высоко оценила вызывающие духи "Пурпурный Шар", купив, впрок, пять флаконов.
Чисато таскался с ней по близлежащим клубам и реже - обедал в корейском ресторанчике. "Мисс Хендай" была патриотична в выборе кухни. Кореянка была фигуристой и крепкой. Пурпурной.

С куратором, деловой, собранной и тонко- ироничной все было сложно.
"Большой Мачо" куда-то прятался, когда она обращалась к нему, а внимательный, затененный очками взгляд - ужасно мешал. Гитара не хотела настраиваться, и поминутно происходили досадные мелкие ляпы, отчего он нервничал и смущался еще больше. Фривольный тон она не поддерживала, быстро и спокойно осадив его.
К такому он не привык. Совсем не привык - ведь у него такая мальчишеская улыбка и красивые сильные руки, которые так нравятся женщинам. И есть еще что-то, что называется смутно - понятным словом "харизма".
Он курил и думал, как он скажет ей… как подойдет. Сегодня - обязательно.
Это становилось неправильным, навязчивым: он думал, как измениться ее тон, после того, как утром они пойдут в душ. Как она стонет, и стонет ли? кончая? Везде ли она такая смуглая или под узкими черными джинсами, обтягивающими неимоверной длины ноги, есть более светлые следы купальника?
Он слишком много думал о ней. Как легко и уверенно она управляется со всеми этими мужиками, которые привыкли пить до полудня и много курить.>И говорить о своей исключительности, и называть "детками" всех особ>женского пола моложе тридцати. Всех, кроме нее. Она одинаково ровно держала на расстоянии и самоуверенных юнцов, теряющих эту самую самоуверенность - в момент оказывающеюся простым нахальством, и старых студийных волков, уверенных в себе профи, которым "и Яма не брат, потому что без них здесь ни хрена не запишется, хоть Ванессу Мэй приводи". все это странно будоражило. И он еще больше курил.
И думал, что имя Харука ей абсолютно не подходит. Почему? Он не знал.
Но точно решил про себя, что сойдет с ума, слетит с катушек и просто не сможет уехать - если не переспит с ней.
Демоны, как она может не замечать, что делает с ним, когда узкими длинными пальцами убирает за ухо вырвавшуюся из шелкового плена платка смолянистую прядь?
Легко. Ироничным изломом не накрашенных темных губ. Чуточку узких.
Стерва.
Может она лесбиянка? Ему уже встречались такие самоуверенные сучки, иногда стильные, иногда откровенно смешные и нелепые. Но от "таких" становилось мгновенно неинтересно и даже противно.
Но, конечно же, он решился. Приглашать на "выпивон по случаю"? Нет, не согласится. Он подкатил, как щитом прикрываясь темно-бордовой папочкой, которую она же сама вручила в первый же день. Подкатил, смущенно виновато: "это документы, а я ведь должен их сдать… но у меня нет никакого опыта.. боюсь я не разберусь.. может я могу пригласить тебя на коктейль? Ты ведь хорошо разбираешься в этом.. мы могли бы вместе". Он даже не врал. В этом была особая прелесть - он даже не врал. Ему всегда с трудом давалась работа с бумагами. И даже его контракты просматривал приглашенный Гишо специалист, а он только "принимал отчет" и "обращал внимание". Даже этот, сольный контракт смотрел тот же сотрудник. За отдельное вознаграждение, разумеется. А теперь сдача проекта, и он должен что-то пометить и где-то расписаться, ведь не для собственного удовлетворения ему вручили эту папочку. И Харука долго переворачивала листы в прозрачном целлофане и водила по строчкам перевернутым карандашом.
Она посмотрела на него чуть насмешливо: "Хорошо. Мы поедем ко мне и посмотрим бумаги. За чаем.". Никакой пошлости вроде коктейлей и прочих рокерских штучек - предупредила прямая, узкая спина. Почему-то он ожидал, что такая стильная штучка, как она, будет жить впригороде. В маленьком домике, старательно соблюдающем канонику"усадеб". С неизменной верандой, где квадраты затянуты промасленной рисовой бумагой, или умелой ее имитацией, а дверь в треть стены отъезжает в сторону. Представлялось, как она пьет чай из маленьких чашек, сидя на циновке перед низ ким столиком.
Отправились на ее дамской, сиреневой "хонде" - малолитражке.
Она жила в обыкновенной корпоративной квартире. С местом в подземном гараже и двенадцатью дверями на лестничной площадке. Кухня, маленькая, но ухоженная гостиная и дверь в спальню.
Все было строго функционально, скромно и максимально удобно. На столике, у кресла и под торшером, заложенная визиткой книга. И ему сразу представилось, как она читает, с ногами забравшись в большое, велюровое кресло.
"Голоден?" - спросила на кухне. И он подумал, что сейчас она достанет баночки полу деликатесных морепродуктов и салаты из ламинарии с соевым мясом, и тонкие крекеры из рисовой муки и соли. Но она поставила в микроволновку овощной полуфабрикат и достала из шкафчика кюветки с лапшей.
Он не мог поверить очевидному: неужели она так просто приходит домой, разогревает на скорую руку закупленные на две недели вперед, самые простые продукты? И быстро ужинает одна, а потом работает допоздна, или читает, или смотрит телевизор? Она, такая интересная…
Усмехнулась, накрывая. И стало неловко - неужели все его мысли так явно отражаются на лице? До сих пор такой бесцеремонной проницательностью страдали только его заклятые друзья из "Пенициллина".
И никогда - женщины
Волосы у нее - до плеч, блестящие и густые. Потом она собрала посуду, включила лампу над столом и поставила пиалы вкусно пахнущего чая. Они пили чай, и она терпеливо и внятно объясняла ему, а Чисато своей рукой заполнял графы. Сумерки легли на улицы, и даже перетекли в чернильную ночь, пока они закончили. И как-то так получилось, что его рука успокоилась на плечах Харуки, и было очень трудно не отвлекаться на тонкий и горький аромат ее волос.
А потом она усмехнулась, не зло и понимающе, снимая и откладывая очки. И глаза у нее оказались удивительно светлые, ореховые, тигриные.
Стал ненужным весь богатый арсенал обольщения, когда она поднялась и без лишних слов стянула узкую водолазку. И он задохнулся, и не знал, что делать. А она оказалась вся - смуглая, жилистая и тонкая.
Он встал, и обнаружилось, что она высокая, одного с ним роста. И можно - прямо: глаза в глаза. И удобно целоваться. А губы у нее были сухие и приятно жесткие.
И все стало просто и сложно одновременно. И Чисато целовал эти губы, за которыми жемчужно отливала полоска зубов. И он понял - что это шанс. Что если он не получит ее сейчас - целиком и полностью, то не получит никогда. И он почему-то страшно нервничал, и чувствовал себя неловким, стягивая свитер, пока ее тонкие, прохладные пальцы манипулировали с пряжкой его ремня.
И как-то они все-таки добрались до спальни.
Он давно забыл: как это - испытывать какие-то усложненные чувства, все время думать о женщине которая так невозможно рядом. и видеть себя со стороны: нелепо свистящего сквозь зубы, потного, напряженного - будто выполняющего сложный комплекс на турникете.
А потом и это ушло… и осталось только разгоряченное дыхание, хаос поцелуев и неимоверная длина ее ног, крепко стиснувших бока, скрещенных за его спиной.
А когда все кончилось он долго смотрел на ее узкую спину.. и думал - какая же она гибкая, звонкая. И стонала она тихо, хрипло. И теперь он знает все это, и все это безумно подходит ему.
А когда рывками-затяжками он скурил сигарету и хотел сказать ей: как безумно подходит она ему, Харука накрыла ладонью его рот, притянула к себе... и все повторилось снова, но теперь без неловкости - сильно и нежно.
Утром он все решил. Он набирал токийский код, что бы сказать Гишо, а
Гишо лидер "пенициллина" и лучший его друг. И Гишо , конечно, поймет… когда он скажет, что влюблен, влюблен безумно. И вместе они сообразят, какую работу может получить при "Пенициллине" серьезная и собранная девушка Харука. А потом он найдет возможность, чтобы она занималась его делами - она и вправду замечательный администратор… и в трубке уже пошли долгие гудки дозвона, когда пальчики с самым простым и аккуратным маникюром щелкнули по клавише - обрывая связь.
Она стояла, абсолютно голая и утренняя, но уже в очках… и он понял, что никогда не знал, что очки это так сексуально. И узкие, мальчишеские бедра, и просвечивающие сквозь кожу ребра…
Его взгляд остановился на темных сосках, и снова стало невозможно соображать…
Позже, валяясь на смятых и влажных простынях, и ее голова покоилась на его груди, Чисато заговорил, сбиваясь: "что она может бросить эту вшивую студию… и он сейчас все-таки позвонит Гишо.. а Гишо - это
Пенициллин. А "пенициллин" - это "ПИОНЕР", и там у нее будут совсем
другие перспективы…"
А она только легко коснулась кончиками пальцев его губ и покачала головой. И он требовал ответа : "почему?". А она одевалась и говорила спокойно, что это "не нужно… и не зачем. И пусть сейчас ему трудно…" трудно? Да ему невозможно! Немыслимо - после этой ночи… "трудно сейчас это принять, но у них ничего не получится. Что она много работала, чтобы курировать такие проекты и будет работать дальше. И не хочет ничего менять.
А он - рок-музыкант. И будет изменять ей за сценой и на гастролях, и, конечно же, это все будет ерунда, но она точно знает, что не сможет с этим смириться. А он будет изменять, но еще и врать. А она будет ждать, но он все равно на ней не женится, потому что у него "такой имидж". А потом она ему надоест, таким как он, все надоедает рано или поздно, и он, Чисато, совсем не виноват… он просто такой, какой есть. И им было хорошо этой ночью, и будет еще лучше, если они продолжат, но только она совсем не знает, что делать: когда она ему смертельно надоест." И возражения были излишни, так грустно и буднично она говорила все это ему. И он подумал - со сколькими будущими звездами (он был уверен - только со звездами, пусть тогда этого еще никто не знал - ведь у нее отменный вкус и чутье) она спала "на прощание". И целовала вот так: легко и прохладно. И брала за руку. И заваривала крепкий утренний чай.
А потом открывала очередную папку и протягивала жесткий, длинный конверт: вот твои билеты на самолет.
И спрашивала: нужна ли ему машина до аэропорта?
И сердце стало большим-большим. Пылающим и не помещающимся в груди. Он курил, не чувствуя вкуса сигарет. Надо было ехать, отдавать папку - а
Чисато почти забыл про эту папку - ехать и снова пожимать всем руки.
Вечером пить "за альбом", хотя сам первый диск будет готов две недели спустя, и возможно ему вообще не понадобится приезжать - есть авиапочта.
Разумеется, он пил на вечеринке, так и не взяв свою кореянку. Да он и не помнил, что весь месяц рядом была какая-то кореянка, глянцевая попка "хендай". Вручил ее телефон недавно приехавшему для записи нового диска парню. Странно и смешно - одному из тех, что болтали в коридоре в первый день. Он смотрел, как спокойно и дружелюбно улыбаясь, тянет бесконечно весь вечер один коктейль подтянутая и собранная Харука. С чего он, идиот, взял, что переспав с ней - сможет уехать легко и просто. Что что-то вообще может быть - легко и просто - потом?
Он пил виски и смотрел на нее больными, влюбленными глазами. А потом орал песни в полумраке, подыгрывая себе на чужой, не состроенной гитаре.
И продолжил пить в самолете, но уже мрачно, не пьянея. Не замечая настороженного внимания стюардесс.
Пил и думал о ней, и зарекался думать о ней… и снова не мог понять - почему? Но где-то в глубине интуитивно чувствовал ее правоту и от этого только хуже.
Он прилетит и с аэропорта к Гишо. Продолжая не трезветь, сбиваясь, невнятно - обязательно расскажет, что "лучшая девушка - таких больше нет, она особенная, Гишо. Ты не представляешь, но таких не бывает!
Изумительная девушка - с тигриными глазами - отказала ему. И ничего не будет. И он, Чисато, не хочет даже думать - как теперь, без нее… а она: тощая, умная и сильная… са-мос-тоя-тель-ная. И, на хрен ему ее самостоятельность, если, в итоге, она не может и не хочет быть с ним?".
А Гишо все поймет. И будет сидеть напротив, и слушать, пока он не выговорится и не уснет.