Your own personal Jesus
Someone to hear your prayers
Someone who cares…

Несколько сотен рук, которые тянуться ко мне, которые хотят меня. Которые повинуются каждому моему слову, напряженно до боли вслушиваются в мой томный шепот, который казалось, раздается из самого подсознания. Свет мигает, зеленый сменяется лиловым, перетекающим в кроваво-красный. Вспышки, накал эмоций. Мы связаны воедино, музыка и голос неразделимы. Чья-то рука ложиться на мое плечо, я оборачиваюсь и смотрю на улыбку Карю. Мне приходиться немного подымать голову. Приходить на ум подслушанная где-то в Америка фраза: «Karyu is facking toll». Это правда. Я просто не заметил, как закончился концерт. Тсукаса с ледяным выражением лица бросает барабанные палочки фанатам. Он всегда держит их на длинном поводке, может в этом есть что-то притягательное? Я прокричал пару фраз в микрофон и помахав рукой ушел со сцены. Карю подходит к самому краю и жмет кому-то руки. Тсукаса уходит последним, я первым, всегда. Такое у нас правило. А еще никаких дурацких собираний в круг и криков. И практически никаких репетиций. Мы вместе, но в то же время, как бы по отдельности. Зеро заходит в гримерку, и осторожно ложит свой бас на диван.
- Я, конечно, понимаю, что ты его любишь, но не настолько же? – Карю с брезгливым лицом отодвигает бас в сторону и садиться на край дивана.
Тсукаса тихо матерится, мэйк-ап никак не хочет отдираться от его лица. Кстати, мне тоже нужно придать себе человеческий облик. Я стою, прислонившись к двери.
- Хизу ты не заснул? – Зеро подходить, и заглядывает мне в лицо.
Гитарист смеется, впрочем, без какой-то злости или насмешливости, он всегда смеется именно так.
- Я еще не наловчился спать стоя! – мои губы складываюсь в улыбку и я делаю неоприделенный жест рукой.
- You are beautiful creature-e-eee… - подпевает Тсукаса и начинает смеяться.
- Это ты про меня? – я подхожу к ударнику и беру смывку для макияжа.
- А про кого же еще? – Тсукаса фыркает. – Ками-сама, да что можно туда добавлять?!!…
- Все, ребята, пока! – Зеро уходить.
Не спрашивает, когда у репетиция или фотосессию, в этом точно нет никакой необходимости, менеджер сам позвонит за пару дней и поставит в известность. Не вмешиваться в личную жизнь друг друга, таково еще одно правило.
- Ага, я тоже пошел, - гитарист пропадает за дверью.
Я переоделся в футболку и джинсы. Мое черное длинное пальто лежит на диване, придавленное тяжестью бас гитары. Я выхожу из гримерной комнаты и иду на сцену. Там мигают кое-какие огни, но весь зал погружен во тьму. Валяется мусор. Возле ударной установки щепки от палочек Тсукасы. Я подхожу к микрофону, включаю его, сажусь на край сцены и начинаю тихо напевать Garnet. Мой голос разноситься над пустым залом. Замечу, тут даже уютно, как в моей комнате. Это Зеро так сказал, я никогда не считал своё жилище особенно уж уютным. А может на басиста так подействовало красное крепленное вино? Некогда не думал, что он может столько выпить. Он лежал на моей кровати, и его руки белыми пятнами выделялись на черном фоне постельного белья. Я был трезв, как стекло и мучил свой ноутбук очередным текстом песни. В голове строчки звучали прекрасно, но стоило мне их напечатать, как они утрачивали всю первозданную тьму. Я сказал об этом Зеро:
- Плюнь на тьму… Пишу что про отчаяние, - посоветовал басист и перевернувшись на живот посмотрел на меня в темноте.
Я нахмурился и беззвучно пошевелил губами:
- Может, еще про любовь посоветуешь?
- Не-а, про любовь я ничего не знаю, - протянул Зеро и чуть пошатываюсь сел на кровати, это действие было совершенно с целью окончательно добить вторую бутылку. – Ты Тсукасе позвони, он много чего про «любовь» расскажет!
Наверное, созерцание пьяного басиста тоже повлияло на мою способность трезво мыслить. Я сходил и притащил в комнату телефон, позвонил ударнику. В течение первых пяти минут я выслушивал то, что он думает о звонке в два ночи, а когда задал свой вопрос, мне пришлось еще десять минуть слушать его ругань с упоминанием пары тройки женских имен, а последующие полчаса длинные истории из личной жизни.
- Шел бы ты спать. Пьяный басист, мне не советчик, - я отодвинул от себя телефон и вернулся к тексту.
Перечитал, решительно стер и начал все заново. Судя по звуку льющейся воды, Зеро, ушел в ванную. Просидев еще несколько минут, я понял что сегодня озарения не будет, и раздевшись нырнул под одеяло. Басист, вернулся через минут пять, и лег рядом со мной.
- Придумал что-то?
- Пока, нет. Спи.
Зеро сонно потер глаза, и повернувшись ко мне спиной заснул. Он часто оставался у меня ночевать, и всегда спал со мной, повернувшись спиной. Я улыбнулся и закрыл глаза…
Я допел последнюю строчку, когда понял, что за моей спиной кто-то стоит. Тсукаса смотрел на меня довольно странно, в руках он держал моё пальто. Я почувствовал себя немного смущенно, как будто делал что-то запрещенно-неприличное, а кто-то втихоря подглядывал. Взял протянутое пальто, сказал «спасибо». Он кивнул.
- Поёшь для себя?
- Просто пою. Что же так прямо «для себя»? – я был немного недоволен и не считал нужным это скрывать.
- Пошли, уже все разошлись.
Мы вышли на улицу. Осенняя промозглая сырость окатила меня волной. Я поежился.
- Холодно? – спросил Тсукаса одевая перчатки, вежливый и немного изящный, как всегда.
- Чуть-чуть…
Мы шли по вечернему Токио, так близко, что постоянно касались друг друга. Я не спрашивал, почему мы не едем домой, точнее, по домам, а Тсукаса куда-то целеустремленно направлялся. Остановившись возле небольшого кафе, он приподнял бровь «зайдем?». Я кивнул. Когда мы зашли, звякнул колокольчик, нас любезно провели за столик возле окна. Тсукаса снял куртку, я отдал ему свое пальто. Я сидел и вдыхал запах дорогого кофе, увлеченно, по кускам ел свой торт. Когда я поднял глаза, то увидел, что ударник смотрит в окно, и даже не прикоснулся к еде. Я мог бы сказать, что мне тепло, мне и было тепло, в прямом смысле, но от Тсукасы исходил… нет, не холод, а скорее промозглая осенняя сырость. Он был похож на осень. Теплым был Карю, а Зеро мелодично звенящим колокольчиком над дверью. А я, наверное, я был вот этим самым дорогим кофе и тортом.
- Тсукаса?
- А ты споешь для меня? – он повернулся, и посмотрел мне в глаза долгим внимательным взглядом. – Только для меня, - уточнил ударник и сделал первый глоток из чашки.
- А… - только и смог ответить я, его вопрос сбил меня с толку. – Сейчас?
- На следующем концерте. Мы ведь едем в Киото.
- У тебя день рождения, - вспомнил я.
- Ну, да. Я не люблю свои дни рождения, ты ведь знаешь об этом?
Я не знал, на самом то деле.
- Это был бы лучший подарок, если бы я знал, что ты поешь только для меня…
Возможно, для кого-то ответ был бы прост. Я не мог петь для одного человека, ведь прейдут люди, для которых мы не безразличны. А может я кому-то смогу помочь, тем что буду петь… Нет, я не мог.
- Я… наверное, не могу…
- Ладно, это была проверка, - Тсукаса открыл свой рюкзак и протянул мне письмо.
- Что это?
- Да, так фэнская почта. Прочти. Только перед этим, ответь на один вопрос?..
- Спрашивай, - я заинтересовался.
- По какой причине ты отказался?
- Для одного человека, пусть даже для любимого, я не могу.
- You own Personal Jesus, someone to hear you prayers…, - подпевал Тсукаса, голосу звучащему из скрытых динамиков.
- Я хочу «их» слышать…
- Да вообщем так и нужно, - ударник улыбнулся.
За окном начал идти дождь, который перешел в настоящий ливень. Тсукаса все так же холодновато и задумчиво смотрел в окно, делая по маленькому глотку из чашки. Я посмотрел на письмо. Нет, я не стану его читать. Тсукаса улыбался… Я тоже улыбнулся и сжал его руку.