Дождь - утомительней ничего и не придумаешь. Он начинает идти, когда тебе плохо, и продолжается до тех пор, пока тебе не станет уже все равно. Дождь так вымывает все внутри, что уже не понимаешь, что чувствуешь, что думаешь, чего хочешь. Сплошная парилка и густой туман. Вроде бы ты переполнен этим туманом под завязку - такой он плотный и насыщенный, - а если как следует пошарить, то поймешь, что ничего нет. Будто рассосалось все и растворилось от воды. Сидишь с полной пустотой в голове, и ни единой мысли, а дождь все льет, льет...
Когда я впервые приехал в Канагаву, шел именно такой дождь. Лето было на исходе, и в новом триместре я в который раз шел в новую школу. От дождя и таких перспектив было тошно. К тому же Нее-сан все-таки собралась выходить замуж в конце августа, и мы ссорились теперь почти каждый день. В глубине души я понимал, что все правильно, у нее должна наконец быть и своя жизнь, свои дети... Но мне казалось таким несправедливым, что единственный человек, которому я был небезразличен, уходит... Я постоянно теряю близких, я обречен на это... Но до этого лета я никогда всерьез не задумывался, что и Нее-сан оставит меня... Самое обидное: мне очень нравился ее парень. Он был смешливый, очень умный и постоянно дарил ей цветы. Он, конечно, как никто был достоин моей Нее-сан. Вот только я теперь оставался совсем один. Абсолютно... Когда объявили о помолвке, я выпил три бутылки пива и разбил зеркало в своей комнате. Родители, казалось, были готовы к моему бунту. Они, наверное, все решили заранее, и теперь, когда за мной стало "некому присматривать", решили сдать меня в частную школу при университете Токай. Был собран семейный совет, на котором мне объявили, что отныне я остаюсь в Канагаве. Учиться в старшей школе оставалось два с половиной года, потом, при условии, что я хорошо сдам экзамены, я останусь учиться в университете... В общем, в обмен на Нее-сан мне были обещаны шесть с половиной лет, в течение которых мне грозили переезды разве что из кампуса в кампус... Предполагалось, что я должен был быть благодарен... Я и был. Хотя и не надеялся уже ни на что, и ничего для себя не хотел. Странные мысли для шестнадцатилетнего мальчишки, вы скажете, но я всегда легко впадал в пессимизм, а тогда у меня были для этого более чем веские основания...
Шел вечный дождь, Нее-сан почти не появлялась дома, и я был предоставлен сам себе. Я читал учебники к новому триместру, готовил себе еду, ходил гулять в сквер, там кучковались местные мальчишки. Я даже завел приятельские отношения с несколькими из них, и остаток каникул пропадал на улице. Мы курили и бренчали на расстроенных гитарах какие-то популярные песенки, а, прикатив однажды в сквер на сестрином байке, я завоевал славу "крутого пацана". Жизнь потихоньку налаживалась, и к моменту начала учебы я был вполне весел и доволен. Мы очень роскошно отпраздновали свадьбу Нее-сан, у нее было семь платьев, а банкет накрывали в обеденном зале самого крупного отеля Канагавы. Она была такая счастливая и красивая... И родители просто светились от радости и гордости за нее... В тот момент я любил их всех до ужаса.
Вскоре после свадьбы все разъехались: Нее-сан с мужем - в Нару, где у него был свой дом, а родители - снова куда-то на северо-запад. Я остался один в новой школе и с новыми друзьями. Это было непривычно - просыпаться не дома, завтракать в столовой, жить в одной комнате с тремя одноклассниками... Первые дни я чувствовал себя немного неуютно и захватывающе - это было приключение, казалось, с нами постоянно что-то происходит, все было в новинку. Мы почти не спали ночами, мы сбегали из спален и где-то шлялись, курили тайком на улице, пару раз раздобыли пива и ухлестались вдрызг, но этого или благополучно никто не заметил, или нам это спустили с рук. Уж не знаю, почему. Несмотря на такой довольно бурный образ жизни, я каждый день думал о Нее-сан. Мне ее очень не хватало. Только сейчас я понял, каково это - заботиться о себе самому. Я наивно считал себя самостоятельным, будучи способным сварить себе сосиски и постирать носки. Оказалось, что этого совсем недостаточно, чтобы не чувствовать тянущей пустоты внутри. Вокруг было много людей - хороших и веселых. Но ни один из них не был со мной. Они были просто вокруг. Мы смеялись одним шуткам, мы проводили время вместе. Мне казалось, что теперь у меня должно быть очень много друзей - я привязывался к каждому из своих приятелей, я тянул их в свою жизнь... И все равно оставался один. Не знаю, как это описать. Мне казалось, что с Нее-сан у меня отобрали какую-то часть меня. Очень важную и значимую. Когда все наконец успокаивались и засыпали, я лежал на кровати, глядя вверх... И думал о ней. Мне было тепло и больно. Странно, но это ощущение мне нравилось, и я иногда специально вызывал в памяти ее образ, вспоминал ее голос, смех, строгие и одновременно мягкие интонации... Наверное, она была действительно единственным человеком, который меня любил. Не отстраненно и "прилично", как родители и все остальные родственники... она любила меня тепло. Она единственная могла меня обнять, когда радовалась, могла дать подзатыльник, когда злилась, я... Я не был ей безразличен. Я чувствовал, что живу, только когда находился рядом с ней, вместе с ней. А сейчас... Школьная жизнь была интересной и насыщенной. Но почему-то оставалась пустой. Наверное, потому, что, не смотря на взаимную симпатию и совместные занятия, никто из одноклассников меня не любил. Да я и сам не смог полюбить по-настоящему никого, хоть и старался. Тяжелый и душный дождь висел над Канагавой. Он проникал в каждую щель и заполнял парящей сыростью все пустоты. К следующему лету я был пропитан насквозь фальшивой плотностью дружеского участия и женского внимания. Я разбух и отсырел, с радостью ныряя все в новые и новые авантюры.
Девчонкам я в то время нравился, у меня всегда были подружки: то одна, то другая. Но надолго ни одна из них не задерживалась. Наверное, я подсознательно каждую из них сравнивал с моей Нее-сан, и никто не выдерживал такого сравнения. Все они были слабыми и пугливыми, даже самые яркие из них на поверку оказывались просто разбитными. И ни в одной не было того потрясающего сочетания силы и грации, юмора и острого ума, как у Нее-сан. Это были хорошие и милые девчонки, но ни одну из них я так и не смог полюбить, наверное, к лучшему. Мы расставались без скандалов, с некоторыми я еще долго поддерживал дружеские отношения... А у одной своей бывшей подружки даже был на свадьбе.
Но это было уже потом, а тогда, на второй год своего пребывания в Канагаве, я просто перебирался из одной койки в другую, ничуть не задумываясь над тем, что делаю что-то не так. Мне нравился секс, и я не испытывал практически никаких комплексов, свойственных мальчикам в моем возрасте - и за это нужно благодарить мою первую девушку. Она была старше меня почти на три года - уже в выпускном классе - а я был высок и достаточно миловиден, чтобы она мной заинтересовалась. Это была не очень красивая, но очень опытная и страстная девушка с легкими S замашками, что мне в ней особенно нравилось. Тогда я часто жалел, что она уже закончила школу, и мы не могли встречаться. Я даже тайно мечтал, что после выпуска смогу поступить в тот же университет, что и она - она училась в государственном - и мы сможем продолжить наши встречи, а потом и пожениться. Конечно, это были наивные и детские мечты. Не сказал бы, что я был хотя бы сильно влюблен, но эта девушка единственной после Нее-сан смогла привязать меня так крепко - всего за несколько месяцев, что мы встречались. Ее звали Исами Матсуда, мою первую девушку. Имена остальных я сейчас уже не сильно помню, а вот она - до последней своей черточки осталась в моей памяти. Даже сейчас мне иногда хочется встретиться с ней, просто поболтать... Поблагодарить. Наверное, она уже давно меня забыла. А, может, иногда вспоминает, если видит по телевизору. Исами Матсуда, я не встречался с ней уже 16 лет - после того, как мы попрощались у ворот школы после ее выпуска. Она не обещала звонить или еще как-то проявляться, и сдержала свое обещание. Впоследствии я не раз жалел, что так просто и легкомысленно отпустил ее. Таких девушек за все эти 16 лет мне так и не встречалось больше.
Между тем жизнь шла своим чередом, и девушки, свидания, даже секс не играли в ней такого уж большого значения. Приближался выпускной класс, и все больше времени уходило на учебу и сидение за учебниками. Дождливое лето 1988 года мы с друзьями провели на побережье, купаясь и в шутку борясь на влажном песке. Кто-то терзал старую гитару, кто-то горланил песни, я и мой друг Томоаки валялись на мокром полотенце, курили и вслух строили грандиозные планы. Томо хотел стать рок-звездой. Я, собственно, тоже был не прочь помечтать о чем-нибудь таком глобальном. Я уже знал, что буду бухгалтером, если повезет - банковским служащим в фирме отца, поэтому мечтать было легко и приятно.
С Томо мы познакомились смешно. Оставшись без присмотра родителей, я, как и положено любому подростку, впал в ажиотаж. Правила в школе были довольно свободными, так что я стал отращивать волосы, выпросил денег и купил себе всякой странной одежды. Девушки, с которыми я встречался, были в восторге от моего вида, одна из них как-то предложила меня накрасить, и я согласился. Я стал выглядеть... странно. Почти всегда носил только черное и довольно часто красился. Само собой, некоторых учеников это раздражало, и Томоаки был именно из этих некоторых. Первой его фразой, когда мы случайно столкнулись в коридоре, было сумрачное: "самый крутой, да?" Я, конечно, извинился и поднял его упавшую тетрадку. Дальше как-то само собой получилось, что мы стали много времени проводить вместе, трепались обо всем на свете и ходили в кафе. А когда одна из моих бывших подружек стала встречаться с ним, он окончательно признал меня за своего. По его мнению, которого он никогда не скрывал, я был хорошим, хотя и слегка придурковатым. По моему мнению, которое ему весьма импонировало, Томо был добрым, но иногда идиотом. В общем, мы очень тепло друг к другу относились, и нам было необыкновенно легко вместе. Даже на мокром холодном песке - валяться и рассуждать о грядущей славе.
К слову сказать, наши рассуждения не были совершенно уж умозрительными. Нам нравилась одна и та же музыка, мы на пару терпеливо терзали гитары и орали на два голоса, пытаясь изобразить что-нибудь эпохальное. Иногда у нас получалось довольно забавно. Иногда мы мрачно смотрели друг на друга и заунывно тянули самосочиненную балладу о страданиях юного абитуриента. К нам прислушивались с интересом, но чаще советовали заткнуться и не мешать домашней подготовке.
Когда Томо предложил создать рок-группу, я воспринял его предложение довольно вяло. У меня в тот момент не клеилось с очередной девчонкой, по нескольким предметам был полный завал, а жизненно важный доклад, который нужно было сдать еще позавчера, даже не был начат. Классный руководитель в очередной раз пообещал написать жалобу моим родителям, и завхоз чуть не утопил меня в умывальнике, застав в туалете с сигаретой. В общем, мне как-то начало казаться, что пора потихоньку завязывать с раздолбайской жизнью, пока это не обернулось похуже, чем выговор в кабинете директора. И тут Томо с его идеей-фикс. Мы создадим группу. Мы станем рок-звездами. Ну, по крайней мере, все девчонки будут наши. Ну да. Я как раз не мог разобраться со своей девчонкой, и такие перспективы меня могли только удручить. Но Томо не сдавался. Я вообще уже давно понял, что если ему что-то взбредет в голову, с ним проще согласиться, чем объяснить, что он не прав. В конце концов идея сама провалится, и он наконец обретет покой, займется учебой и перестанет трахать мне мозги.
И я согласился. На свою голову... Для начала он потребовал, чтобы мы вдвое увеличили время занятий музыкой. Теперь на гитаре играл только он, а я пытался подпевать и придумывать музыку. Музыка получалась чудовищной. В конце концов, мы были вынуждены признать, что баллада об абитуриенте была вершиной и шедевром нашего совместного творчества и выше нам уже не подняться.
К концу триместра Томо впал в тоску и тревогу, и на время сдачи экзаменов о группе было забыто. Зато произошло несколько других, как впоследствии оказалось, гораздо более значимых событий. Во-первых, я окончательно разошелся со своей девушкой, очень переживал по этому поводу и писал убийственные стихи. Наверное, это были самые ужасные стихи, которые когда-либо писались 17-летними парнями. Ну, что поделать, гитару Томо забрал себе, и мне пришлось обходиться блокнотом, ручкой и балконом на третьем этаже административного корпуса.
Во-вторых, в Канагаву на время праздников приехала Нее-сан с мужем, и я старался улучить каждую свободную минуту, чтобы выбраться из школы и увидеть ее. Она была так же красива и счастлива. Она обняла меня и прижала к себе, как ребенка... И мне было плевать, что кто-то из одноклассников видит это, и будет потом называть меня маменькиным сынком или что-то в этом роде. Оказалось, что я так вымахал за это время, что стал выше ее. Она беззлобно посмеялась над моим ростом и моей одеждой, покритиковала мою манеру краситься и сказала что они, скорее всего, останутся до лета в Канагаве, чтобы мне не пришлось, как в прошлый раз, проводить все каникулы в школе. Сказать, что я был счастлив - не сказать ничего... Я летал как на крыльях и, наверное, завалил бы экзамены, если бы не третье событие.
На самом деле, я давно заметил его. Его было трудно не заметить, вообще-то. Томо пару раз показывал мне его издалека - парня-у-которого-куча-девчонок. Разглядев его поближе, я совсем не удивился тому, что он пользуется популярностью. Он был высоким, кажется, даже выше меня, довольно симпатичным и очень спортивным. Он постоянно пропадал в спортзале, и в других местах его встретить было практически невозможно. Учитывая то, что он был старше, мы даже в общежитии не встречались - выпускной класс занимал отдельный корпус, да и по-моему Хирохиде Танака был не особенно общительным парнем и редко участвовал в каких-то массовых мероприятиях. У него, кажется даже друзей было немного - только ребята, с которыми он собирался и играл музыку в подсобке спортзала. Он играл МУЗЫКУ - вот что сказал мне Томо, тыча в него пальцем. Было показательно, что Томо сказал это прежде, чем позавидовать количеству крутившихся вокруг Хирохиде девчонок.
Странно, но мы познакомились на судорожной и непонятной вечеринке в баре, где часто собирались учащиеся школы. Казалось, перед экзаменами от нервов у всех сорвало тормоза, и народ развлекался напропалую, не задумываясь о последствиях. Даже Хирохиде был там, смеялся с кем-то и выпивал. И получилось так, что мне выпало в фанты пить пиво с ним - одновременно и из одного стакана. Не знаю, кто придумал такое дурацкое задание, это было очень неудобно, но почему-то смешно. Наверное, мы к тому моменту просто уже основательно набрались, но могли только хихикать и толкаться, и, в результате, облились этим пивом с ног до головы. Как бы то ни было, фант был засчитан, и мы уползли за дальний столик, чтобы больше не попадаться играющим. Поначалу Хирохиде смотрел на меня настороженно, но меня так развезло, что море было по колено. Я решил во что бы то ни стало разговорить его и растормошить. В результате оказалось так, что я трепался один, а Хирохиде только усмехался, слушая меня и подливая пива. Почему-то это меня нисколько не смутило. Под утро он отвел меня в мою спальню, потому что я уже не держался на ногах. И, когда я лежал в постели, и перед глазами крутилось всполохами - мелькающий свет дискотеки, тонкие пальцы Хирохиде на просвечивающем желтым стекле пивного стакана, его сдержанная улыбка и челка, почти закрывающая глаза... Я думал, что впервые почувствовал вот это. И что этот момент буду еще долго вспоминать. И что каким-то образом что-то изменилось в моей жизни, и я еще пойму, что. Так собственно, и оказалось.
Хирохиде поступал в Токай, так что мне пришлось забыть крамольные мысли о бросании школы посреди учебного года. Хирохиде хорошо учился, так что мне пришлось подтянуть историю, обществознание и ненавистный японский. Хирохиде пел в почти настоящей рок-группе - и я пошел расталкивать матерящегося над конспектами Томо.
Даже мысли о конце семестра и новогодних праздниках вызывали двоякое чувство. С одной стороны, я безумно соскучился по Нее-сан и хотел ее видеть. С другой - мне было страшно расставаться с Хирохиде даже на две недели. Нас и так слишком мало связывало, и я боялся, что за время праздников он совсем забудет обо мне. А этот непонятный скрытный человек стал почему-то мне очень нужен. Так нужен, что оставаясь один в своей комнате, я не переставая думал и думал о нем. Никак не мог завершить эти бесконечные мысли - перебирал образы, сплетал фантазии... Хирохиде стал постоянно присутствовать где-то рядом. Такое ощущение, что он был со мной даже во сне. Мы разговаривали, слушали музыку, просто гуляли - в моих фантазиях. В реальности на это времени не находилось. Да, мне казалось, и не стал бы он со мной возиться и выгуливать. Он был старше, он был определенно умнее. И было в нем что-то особенное, чего не было ни во мне, ни в Томоаки, ни в ком-то еще из наших тогдашних приятелей. Наверное, тайна. Наверное, какое-то глубокое сострадание и сочувствие ко всем, кого он принимал в свой круг общения. А такое сострадание не могло бы появиться без внутреннего страдания, сочувствие - без глубины собственных чувств. Он мало рассказывал о себе в наши редкие встречи перед Новым Годом, все больше отшучивался. Но даже шутки у него были какие-то извращенно-болезненные. Мне становилось не по себе, когда он смеялся - казалось, он хочет вместо этого заплакать. И вместе с тем, даже, вопреки этому, в нем была огромная сила. Это привлекало чрезвычайно. Он был огромен и незыблем, как скала. Он был переполнен ураганными эмоциями. Он был спокоен обманчивым спокойствием моря и силен как море, и так же глубок и непостижим. Мне было страшно и трепетно рядом с ним в одни моменты, уютно и тепло - в другие. Он завораживал и защищал одним своим присутствием.
Когда все экзамены были сданы, и мы разъезжались на праздники, я увидел его родителей. Это определенно были очень любящие родители, а еще у Хирохиде был младший брат. Почему-то вид их - обнимающихся и смеющихся - так больно резанул по сердцу, что я чуть не споткнулся и не упал. Хирохиде, казалось, почувствовал мой взгляд и обернулся - у него в этот момент было такое открытое лицо, что я его с трудом узнал. Он махнул мне рукой и ушел со своей семьей. Я остался ждать Нее-сан, поставив сумку с вещами у своих ног.
Праздники прошли сумбурно и радостно. Я почти совсем не вспоминал о школе, на самый Новый Год приехали родители, и я был абсолютно счастлив. Оказывается, я так по ним всем соскучился, хоть и не замечал этого в школе со всеми этими событиями. Только уже перед началом нового триместра я позвонил Томо и другим приятелям из школы. Томо рассказал, что у него проблемы с бывшими одноклассниками по средней школе. С кем-то он там подрался, кого-то припугнул - в общем, жизнь шла полным ходом. Мы обсудили перспективы и договорились, что в следующем триместре будем гораздо больше времени уделять занятиям музыкой, а всякие глупости вроде поджигания газет в общественном унитазе и ползанья по крыше административного корпуса - всю эту детскую чушь мы решили торжественно из своей жизни вычеркнуть. Так же как ежедневное распитие пива решено было заменить на еженедельное - но главной причиной этого было скорее резко сократившееся количество карманных денег, выдаваемых Томо родителями. Не особенно удачные результаты семестровых экзаменов и драки на праздниках - это, конечно, не привело их в восторг, и расходы моего приятеля было решено снизить. Помимо всего прочего, я долго разговаривал с Нее-сан по поводу своей личной жизни. Она не то, чтобы пришла в ужас от моей распущенности, но активно не одобрила мое поведение. По ее мнению, я стал худшим, чем только может быть молодой мужчина - я стал бабником. Я не считался с чувствами своих девушек и думал только о собственном удовлетворении... В общем, она много чего мне наговорила, мне было ужасно стыдно. Честное слово, я даже не предполагал, что девушки чувствуют такие вещи, о которых мне сейчас рассказывала Нее-сан. Я был уверен, что для них все так же просто и легко, как для меня. Мы разговаривали об этом несколько дней подряд и, кажется, я стал гораздо лучше понимать и ее саму. Она столько всего рассказала мне о своей жизни, о своих отношениях с мужем, с еще одним парнем, о котором ее муж прекрасно знал... В общем, голова у меня пошла кругом. Мы сидели в темноте и разговаривали, я держался за ее руку и не знал, чего хочу больше: чтобы это никогда не заканчивалось, или чтоб этот ужасный разговор наконец прекратился. За окном было темно, поблескивали новогодние украшения, было таинственно и тепло - из-за стены мягко плыла приглушенная музыка, пахло сладковатым... Наверное, это были ее духи, но мне казалось, что это был запах дома, семьи - и поэтому он ассоциировался с чем-то съедобным... В общем, не знаю, у меня так запутались мысли, что в ответ на какой-то ее вопрос я стал рассказывать про Хирохиде и свои странные ощущения по его поводу... Нее-сан молчала и только тихонько поглаживала меня по руке, а потом обняла и сказала такую вещь, которую я никогда не забуду
- Ты, такой, какой ты есть, - сказала она - И имеешь право быть, думать и чувствовать. Но только до тех пор, пока это не приносит боли кому-то кроме тебя. Ты должен быть очень внимателен и чуток с друзьями, с любимыми. Они все - частичка нас самих. Не нужно их обижать. Но и отказываться от своих чувств в угоду кому-то нельзя. Это все очень сложно, но если приноровиться, можно найти баланс. Можно сколько угодно ошибаться, главное - никогда не врать. Ты очень мягкий, отото. Слишком мягкий для мужчины и слишком независимый для женщины. Но это все неважно. Главное, чтобы ты не был равнодушным. Это самое страшное, что только может быть.
Некоторые вещи из того, что она мне сказала, до меня дошли далеко не сразу. Но сейчас я очень хорошо понимаю, что она хотела сказать. И восхищаюсь, как тогда, с семнадцатилетним подростком, она умудрилась подобрать такие верные и осторожные слова.
В школе с первых же дней все пошло по-новому. Мне было немного страшно встречаться с Хирохиде, но он, кажется, не испытывал вообще никакой неловкости от нашего общения, так что и я плюнул на свои страхи и вел себя, как подозреваю, совсем по-дурацки. На выходных он пригласил меня сходить выпить пива в бар, и меня слегка заклинило. Не знаю, почему, мне было не по себе. До этого мы пили вместе не раз, но тут... После разговора с Нее-сан каждое слово Хирохиде мне казалось наполненным каким-то особым смыслом. И я не мог понять, нравится мне этот смысл или пугает. В полном смятении я отправился к Томо, но он довольно злобно послал меня "нахер со своими свиданками". Как я понял, у него продолжались проблемы с учебой и родителями, так что ему было не до моих переживаний.
Это был самый обычный вечер в баре, не считая того, что это был вечер с Хирохиде. Мы пили пиво и трепались. У него было хорошее настроение, он рассказывал про свою группу, про музыку, которую хотел бы играть в будущем. Он очень серьезно относился к этому, он даже придумал себе псевдоним, и ребята из группы звали его Хакуэ. Честное слово, мне бы ничего подобного и в голову не пришло, у него все-таки как-то необычно работало воображение, это его свойство меня восхищало до глубины души. Ободренный моими восторгами, Хирохиде предложил сделать такой же псевдоним и для меня, и я с радостью согласился. Я записал свое имя на салфетке, и он рядом изящным летящим почерком вывел "GISHO". По-моему, получилось похуже, чем Хакуэ, но теперь у нас появилась некая общность. Мы решили называть друг друга этими именами и вообще очень здорово провели время. Когда я вернулся в свою комнату, на моей койке сидел злой и взъерошенный Томо. Он был трезв и переполнен противоречивыми чувствами. К тому же, с ним была гитара и бумажка с какими-то нотами. Он сказал, что он ничуть не хуже этих доморощенных панков из подсобки, что он написал песню, и если я не буду ленивой пьяной сволочью, мы ее сейчас разучим и будем крутыми. Может, даже выступим на выпускном концерте и всех поразим. Я был действительно пьян и счастлив и со всем согласился. После этого мы занимались почти каждый день, и на встречи с Хакуэ времени практически не оставалось. Впрочем, ему и самому было не до меня. Последний триместр - это любого заставит напрячься, он учился целыми днями, а свободное время, как и прежде, проводил в спортзале. Мы встречались мельком, недели, месяцы неслись мимо как во сне. Иногда я думал, что скоро Хакуэ окончательно исчезнет из моей жизни, и чувствовал огромную горечь. Иногда я надеялся на то, что мы больше никогда не увидимся, и он, наконец, оставит мои мысли. В такие моменты я даже серьезно начинал размышлять о том, чтобы вопреки родительской воле поступить в другой университет и вообще начать строить жизнь по-своему. Без заготовленной заранее судьбы. Без Хакуэ. Главным образом - без Хакуэ. Не думаю, что он догадывался о том, какие противоречивые чувства вызывал у случайно попавшегося ему на пути младшего мальчишки. Ему вообще было не до этого. Он проходил мимо - в столовой, во дворе, в коридоре учебного корпуса - мельком улыбался или касался моего плеча странным, торопливым жестом - самыми кончиками пальцев - и пропадал.
- Гишо, - говорил Томо, автоматически перебирая пальцами по струнам, - Это ужасно глупо звучит.
- Почему?
- Потому что глупо. Если бы у нас была ударная установка... Где Танака выбил себе установку? Это точно не школьная?
Томо как всегда волновали очень практические вопросы.
Как ни странно, но с самого начала семестра я не завел дружбы ни с одной девчонкой. Может, слова Нее-сан так повлияли на меня, может, меня занимали более важные проблемы, чем вечный подростковый зуд в штанах. Если честно, я совсем не помню, как я закончил тот год. Я вообще ничего не помню - вплоть до собственного уже выпуска. Даже лето в обществе Нее-сан пролетело как-то смазанно и нечетко. Жизнь вышла за пределы фокуса и текла фоном. Что я делал, о чем думал?.. Не помню. Точно знаю только, что Хакуэ так и продолжал присутствовать где-то рядом. Я его почти не замечал, но он был, никуда не делся. Томоаки окончательно переименовал меня в ТомоГишо - сначала пытался язвить, а потом и сам привык. Мы учились, по очереди терзали совсем уже нестроящую гитару, рассказывали друг другу какие-то малозначимые глупости - и все было как во сне. Иногда я просыпался среди ночи, необыкновенно отчетливо представив себе увиденные однажды давно коридоры университета Токай - и высокую тонкую тень в развевающейся одежде. Это были очень грустные и одновременно приятные моменты. Я вспоминал лицо Хакуэ, его улыбку, как он недовольно поджимал губы, когда ему что-либо не нравилось, его нервные изящные руки, когда он нетерпеливо затягивался легкой сигаретой - берег голос, как он говорил. Тогда же, в одну из ночей я внезапно понял, что так ни разу и не слышал, как он поет. И почему-то это оказалось совсем неважно. Мне тоже хотелось петь, быть как он. Где-то глубоко зрела уверенность в том, что мы больше не увидимся. От этой мысли опускались руки. Все остальное автоматически казалось неважным рядом с этом.
Томо сказал, что я пою ужасно, даже хуже, чем он играет. Он в последнее время вообще все больше склонялся к мысли, что ему стоит переквалифицироваться в ударники, и мысль о возможно заброшенной где-то в подсобке спортзала ударной установке не давала ему покоя. Хакуэ и те, кто с ним играл, давно выпустились - почему бы завхозу не позволить нам использовать установку? Разумеется, об "этом господине Хаяши" завхоз и слышать не хотел. Я, конечно, был более благонадежен с точки зрения школьной администрации, и Томо плотно сел мне на шею, требуя интриг, обходных маневров и, в конце концов - разрешения на использование музыкальных инструментов, оставшихся от группы Хакуэ...
А я не мог сосредоточиться. Никак не мог собраться. Все валилось из рук, все выплывало из круга видимости... Весна настала неожиданно. Глухо и пусто - выпускные экзамены оказались и вступительными. У меня не было ни сил, ни желания бороться с чем-то и делать что-то не так. По большому счету мне было все равно. А если совсем откровенно, я думал только о том, что время приближается. Очень скоро я смогу увидеть Хирохиде. То есть Хакуэ. Он, конечно, уже давно забыл меня. У него много друзей, у него группа, наверное, на их выступления ходят студентки. Я представлял себе, как Хакуэ и какая-нибудь симпатичная девица тискаются в раздевалке спортзала. Я бы никому не признался в этом тогда, но меня возбуждали мысли о том, что Хакуэ такой же человек, как и все. Он тоже занимается сексом, целуется с девчонками в темных уголках, наверное, это потрясающе для девчонки - когда такой высокий, сильный и красивый парень... Я думал черт знает о чем. Может, это было потому, что я так и не завел себе подружку и полтора года обходился только руками и воображением. Чем дальше, тем мне становилось хуже, но я не мог и заставить себя смотреть на девушек. После рассказов Нее-сан я казался себе грязным, и когда мы компанией ходили иногда выпить в бар, старался держаться подальше от любого существа женского пола.
Томо говорил мне в шутку, что я - грязный извращенец, только он не подозревал, насколько прав.
На выпуске мои родители присутствовать не смогли. Я понимал, что винить в этом некого, но мне было очень горько оттого, что у меня единственного, казалось, не было семьи. Даже отец Томо приехал из Токио и выглядел вполне довольным - его сын все-таки довольно успешно сдал все экзамены и прошел по конкурсу в университет. Все вокруг улыбались и смеялись, а мне было тошно среди бывших одноклассников. Я вдруг всем и сразу стал чужим, у них были семьи, у них был дом... Только у меня снова ничего не было. Я попрощался с учителями и пошел за ворота, решив выпить в баре и что-нибудь решить со своей будущей жизнью. Когда меня окликнули, я даже не сразу понял, что зовут именно меня. Где-то через минуту, услышав приближающийся рев двигателей, я обернулся и замер... Их было пятеро - Нее-сан, ее муж и еще трое молодых мужчин - на роскошных новеньких байках... Нее-сан что-то крикнула и кинула мне ключи от шестого - стоящего чуть вдалеке, у самых школьных ворот...
Это был самый чудесный и неожиданный подарок в моей жизни. Я не знаю, как бы я справился со всем, что было потом, если бы не чистая радость полета на предельной скорости, если бы не адреналин, выжигающий изнутри до полного отупения - так, чтобы можно было потом упасть и заснуть, и не видеть ни одного паршивого сна... А еще - Нее-сан была со мной. В тот момент, когда мне было плохо - она пришла и помогла мне. И я был почти счастлив.
Со школой я расстался на удивление легко. Мы с Томо собрали вещи и перетащили их на несколько кварталов ближе к морю - в общежитие университета. Несколько дней потребовалось на оформление и прочие бюрократические штуки, но в результате мы вдвоем заняли одну комнату. Традиционно пошвырялись в стену свернутой одеждой, с воплями и улюлюканьем проорали балладу об абитуриенте в мажорном ключе и потащились осматривать новые владения. В зданиях университета почти никого не было, только редкие новопоступившие вроде нас опасливо обследовали длинные светлые коридоры и гулкие рекреации. Время было неучебное, время было самое что ни на есть праздничное, так что после ознакомительного тура по университету было решено рвануть к морю. Томо сидел позади и махал над головой снятой курткой, пока мы ехали. И кричал что-то. У меня так билось сердце и подводило желудок, что я еле соображал, и до моря добрался исключительно на инстинктах. Потом мы сидели на песке, дул еще достаточно холодный ветер. О чем-то говорили...
А потом появился Хакуэ. Он пришел со стороны автострады, катя рядом с собой велосипед. Он остановился рядом, окидывая нас насмешливым взглядом
- Вот вы где, - сказал он, прислонив велосипед к дереву, - Я уже не знал, где искать.
У него за год сильно отросли волосы, и он стал еще выше. Я смотрел на него и не мог сказать ни слова. Зато Томо быстренько подобрался, коротко поклонился
- Добрый день, господин студент второго курса. Чему обязаны удовольствием лицезреть?..
От такого градуса вежливости у меня свело скулы. Как-то само собой получилось, что мы втроем пошли купаться, все трое основательно продрогли и втроем же добрались до комнаты Хакуэ в общежитии. Потом Томо и Хакуэ пили виски, а я валялся поперек его кровати и о чем-то глубокомысленно рассуждал. Потом пришли друзья Хакуэ, какие-то девушки... Они тоже выпили с нами, все перезнакомились, мне пришлось потесниться на кровати - с одной стороны сел, сгорбившись, Хакуэ, с другой - какая-то очень мягкая и душистая девица. Я ничего о ней не помню сейчас кроме того, что у меня окончательно сорвало крышу от виски и этой податливо-горячей близости.
Я проснулся оттого, что Хакуэ смотрел на меня в упор. Девица спала рядом - повернувшись на бок, так что я увидел только ее белое округлое плечо и гриву рыжих волос по спине. Ниже она была прикрыта наброшенной неровно широкой юбкой так, что было видно начало ложбинки между ягодиц. Я с трудом отвел от нее взгляд, и Хакуэ протянул мне стакан воды. Это было как нельзя более кстати.
Потом я оделся, растолкал Томо, и мы втроем пошли на улицу курить. В маленькой комнате оставалось еще человек девять народу, включая и мою неожиданную партнершу. Мы курили, бездумно пялясь в светлое весеннее небо, и молчали. Было очень тихо, только где-то высоко на деревьях чирикали какие-то птички. А потом Хакуэ начал рассказывать историю про человека, который был счастлив просто так. Счастлив оттого, что на деревьях зелень, что кошки ласкаются к рукам, что воздух у моря такой свежий и вкусный, что его можно резать на куски и продавать в обертке, как лакомство. Он сказал, что это сказка, которую очень приятно рассказывать, но в которую невозможно поверить. Потому что не бывает людей, которые счастливы просто так. Человек так устроен, что обгадит даже самый прекрасный момент в своей жизни - глупыми сожалениями, ревностью, завистью, хотя бы просто обидой - почему такого с ним не было раньше - или страхом, что такого не будет уже потом. Человек не умеет жить сегодняшним моментом, сказал Хакуэ. Ты говори за себя, сказал Томо. А я просто курил, смотрел в небо и думал, что Хакуэ прав.
Университетская жизнь оказалась совсем непонятной. Кажется, мы все чему-то учились. Вроде бы. На самом деле мы кочевали от бара к бару, заводили знакомства и маялись дурью. Я, в частности, гонял на мотоцикле почти все свободное время. Это было свежо - скорость выбивала из меня все непонятные мысли и ощущения. На какое-то время я просто растворялся в чистой радости. А потом это переставало помогать. И я шел и напивался - один или в компании. Теперь уже без девушек. А вечерами яростно мастурбировал на свои фантазии - и с каждым днем фантазии становились все более расплывчатыми, и удовлетворения было достичь все трудней. После оргазма я тупо смотрел в потолок, а Томо осторожно кашлял и переворачивался на другой бок. Мне было плевать, что он слышит, как я вожусь. Мне было плевать, что он смотрит на меня настороженно и сочувственно, как на заразного больного. Я сам не знал, что со мной происходит, и, пожалуй, не хотел этого знать. Я хотел... Не знаю. Наверное, чтобы что-то ворвалось в мою жизнь и изменило ее как-то, раз я сам не могу. Пару раз Томо пытался знакомить меня с девчонками, скорее по инерции, и даже не обижался, когда я приходил в ярость и посылал его с его дурацкой помощью подальше. Пару раз мы поругались - удивительно, что не больше, с его-то взрывным характером. За все это время мы стали настоящими друзьями, так что теперь уже я не обиделся, когда он в сердцах рявкнул:
- Ну извини, выебать тебя, чтоб тебе полегчало, я не могу!
Я тогда только истерически расхохотался, а Томо шарахнул сумкой об стену и убежал. Я посидел еще чуть-чуть и лег спать. Почему-то на душе стало удивительно легко и спокойно.
Это случилось уже на втором курсе. Мы с Томо все-таки уговорили одного из наших давних приятелей попробовать себя в роли басиста и репетировали вовсю в маленькой комнате рядом с конференц-залом. По доскам объявлений всех факультетов висели призывы к гипотетическому ударнику, но он не отзывался. Наш приятель Нобухиса в принципе мог играть и на ударных, и на басу. Но не одновременно. А нам иногда надо было именно так. Вот такие мы были затейники. Я освоил отобранную у Томо и отлаженную акустику и использовал ее в качестве ритм-гитары. Самому Томо в подарок на неожиданное поступление подарили роскошный fender stratocaster и он осваивал основные приемы скоростного выпендра с гитарой. У Нобухисы был неплохой бас, а раздолбанную ударную установку мы арендовали у университета. И, да, я пел. Не то, чтобы это можно было слушать с какими-то приятными чувствами, но мы ведь и не пытались никого поразить мелодичностью. Мы просто играли громко и в свое удовольствие. И все это происходило на фоне моей прогрессирующей психопатии. Или психопатия развивалась на фоне этой бурной деятельности. Или одно было спровоцировано другим и наоборот. В общем, черт ногу сломит, что тогда происходило в моей жизни.
С Хакуэ мы общались как-то судорожно. То целыми днями болтались вместе, сидели в его комнате, говорили обо всем на свете, то вдруг он пропадал на неделю-другую, и было бесполезно пытаться его найти или что-то выяснить. Поначалу я даже пугался, что чем-то обижаю его, но потом уловил странную закономерность его исчезновений и появлений, смен настроений, и даже перестал обращать внимания на его вечные притчи и сказки - "например, кто-то смотрит в небо и думает, что..." - а его некоторая женственность в совокупности с мрачной язвительностью удивительно завораживала и притягивала…
В тот день все на свете сконцентрировалось вокруг меня и стиснуло так, что невозможно вздохнуть. Я был не просто морально подавлен, я был раздавлен и пришпилен для верности, как лягушка на лабораторном столе. Голова кружилась после бессонной ночи, ноги дрожали, а на душе было погано. Я чувствовал себя вывернутым наизнанку и отстеганным крапивой по внутренностям. И никакие вечеринки мне были не интересны - алкоголь, женщины, дикие фантазии - теперь я даже спать боялся, не то что пить в компании. У Хакуэ, кажется, было похожее состояние. Мы тихонько слиняли с вечеринки и заперлись в моей комнате. Томо уехал на несколько дней в Токио, так что никто не мешал нам нализаться в узком кругу и нести глубокомысленную чушь, сидя с ногами на кроватях друг против друга и покачиваясь в такт включенной музыке. Хакуэ рассказал мне про свою подружку - у них были какие-то очень сложные и запутанные отношения, может, я был слишком уже пьян, но я так и не понял, спят ли они вместе и вообще, кто и как к кому относится. Он был очень странным. И мысль о том, что у него есть подружка, привела меня в ужасное состояние. С одной стороны, я не мог прямо вот так спросить, занимается ли он с ней сексом. Это даже совсем по пьяни было бы очень неприличным. То есть, я слишком уважительно относился к Хакуэ, чтобы об этом спрашивать. А с другой стороны, меня так и распирало от какого-то дикого нервного напряжения. Почему-то это было ужасно важным - знать... занимается ли он с ней сексом... Чушь какая-то. Будто это могло мне помочь.
Меня трясло до того, что я выронил полупустую бутылку, и она покатилась по полу. Было не жаль - я уже не мог пить. Меня тошнило, и кружилась голова... Я обхватил ладонями виски и застонал - я был готов умереть прямо сейчас, только бы это все прекратилось, перестало меня мучить... Когда я открыл глаза, Хакуэ сидел рядом, обнимая меня за плечи и заглядывая обеспокоено в лицо... И тут мне захотелось его поцеловать. Не знаю, почему, это было совсем необъяснимо. Просто пришло в голову, алкоголь и измучившее меня напряжение совсем отключили здравый смысл - я потянулся и коснулся губами его рта. Меня пробило так, будто это был первый поцелуй в моей жизни. В некотором смысле так и было... Какое-то время мы целовались, как одержимые. Я совсем не помню его реакции, помню только, что я сходил с ума от его губ. Потом он опрокинул меня на кровать и сел сверху. Я закинул руки вверх, мне было хорошо, впервые безоговорочно и блаженно хорошо за два года, и я глупо улыбался, наслаждаясь ощущениями. Хакуэ касался меня, раздевал - мне было похрен. Я просто расплывался под его прикосновениями, это было то самое спокойствие, которого я ждал. Будто хищный и отчаянный поцелуй выпил всю мою боль и достигшую чудовищных размеров психопатию, и теперь пришло наслаждение... Наслаждение после боли - это было так резко, что почти причиняло новую боль - но эта боль мне нравилась. Я был готов испытывать ее постоянно, я не задумывался ни о чем, я просто был готов к Хакуэ. Я был готов и согласен заранее со всем, что он сделает. Просто лежал и принимал его ласки... А когда он взял в руку мой член и стал гладить - я совсем отключился... Я стонал и выгибался, я даже не допускал мысли, что это может прекратиться... Наверное, это был обычный пьяный секс, к тому же после долгого воздержания, но я интуитивно понимал, что все совсем не так просто. Все было совсем не просто, и я не мог думать. Я только чувствовал, что, наконец, поступаю правильно - с мужчиной, в пьяном состоянии... Но правильно. Очень правильно - именно так. Хотя бы потому, что в нормальном состоянии ни я, ни он на такое бы не решились. Это было за гранью запретного. За гранью приличного. За гранью всего, что я когда-либо воображал себе - о том, какими должны быть сексуальные отношения. Но это было именно тем, что было мне нужно.
Я кончил ему в руку, и когда открыл глаза... Хакуэ смотрел на меня очень странно. Я никогда до тех пор не видел такого выражения в его глазах. Это была жадность. Похоть. Самое настоящее желание. Кажется, он был абсолютно трезв и отлично понимал, что происходит. В отличие от меня. Он снова стал меня целовать, и у поцелуев был вкус спермы. Я не сопротивлялся. Он разделся и лег на меня, у него был совершенно твердый член, как-то он оказался в моей руке... Я гладил его, мы целовались... Я сжимал его ягодицу, и Хакуэ низко стонал мне в рот... Это было невероятно. Я снова почувствовал возбуждение, и он кончил. А потом стал целовать мою грудь и... Еще ни одна девушка не делала мне такого, даже та, первая. А он сделал. Он, Хакуэ... Я закрыл лицо ладонями, его сперма была у меня на губах... И от этого запаха, от этого вкуса, от ощущения его влажного теплого рта я кончил очень быстро, хоть это и было во второй раз...
Потом он снова лег на меня и обнял. Спрятал лицо у меня на плече. Я не знал, что и думать, и почти ничего не чувствовал. Усталость - мягкая, как анестезия - навалилась и подгребла меня под ворохом отработанных, отшелушенных, выброшенных шлаком эмоций. Все как-то ужасно перемешалось, было расслабленно и приятно, внутри будто что-то перегорело и вывалилось - что-то холодное и угловатое, что мешало мне все это время, мне теперь очень хотелось спать... Я поцеловал его в шею и куда-то провалился.
Когда я очнулся, Хакуэ не было. Я размотался из покрывала и пошел в душ. Мне не хотелось ни о чем думать. Я занимался сексом с парнем, со своим другом - ну и что? У меня на пальцах еще оставалась его засохшая сперма, и я не испытывал никакого отвращения, вспоминая, что он со мной вчера выделывал. Наоборот, я снова возбудился под покалывающими струями душа и стал мастурбировать, представляя себе, как он ласкает меня... Это было фантастично... Грезы наконец обрели плоть и кровь, запах и вкус... Хакуэ - сильные руки и такое жадное дыхание... Я так явно представил себе его горящие глаза и приоткрытые губы, что кончил неожиданно, и чуть не упал на колени от силы оргазма.
Когда я вышел из душа, я не знал, что мне делать. Наверное, стоило бы найти Хакуэ и поговорить с ним о вчерашнем, но я не знал, что мне ему сказать. Извиняться было бы глупо, делать вид, что ничего не произошло - тем более... Но мне было очень важно выяснить, как Хакуэ ко всему этому отнесся. И что теперь будет с нашей дружбой. Он хотел меня вчера - в этом я был уверен. Я... Я же сходил с ума от него. Томо был прав, и признать это мне мешала только полная внутренняя уверенность, что Хакуэ никогда не подпустит меня к себе. Но... Это случилось. Один раз. Наверное, ради этого одного раза стоило бы пожертвовать всеми теми гипотетическими, которых теперь могло и не быть... И... Я запутался окончательно. Я хотел быть с ним. И все. Я уже не мог притворяться - ни перед собой, ни перед другими. И если... Если Хакуэ даже скажет, что вчера мы просто выпили лишнего, я не стану возражать. Я буду жить рядом и ждать своего шанса. Главное, что я разобрался и все понял. Теперь мне будет гораздо легче. Теперь я... Да что об этом думать.
Я ведь точно и ясно понимал, что Хакуэ - не гомосексуалист. Да и я, конечно, тоже. Просто как-то так получилось, что мы переспали. Как-то так получилось, что мне он оказался нужен больше всех на свете. Как-то так вышло, что его ласки - единственное, что принимает мое тело. Единственное, что может меня успокоить и принести настоящее удовольствие. Но ведь это не главное. Главное - что он стал мне ближе всех. И секс рядом с этим - такая мелочь... Я теперь долго смогу обходиться, просто воображая себе все, что бы Хакуэ мог со мной делать. Теперь я знаю, чего хочу, и счастлив уже от этого. Я счастлив - вот что главное... Я - счастлив... Но вот он...
Я очень плохо понимаю Хакуэ. Даже сейчас, когда мы уже знакомы... почти пятнадцать лет. Не могу иногда объяснить мотивы его поступков. Не могу понять, что он иногда чувствует. Что имеет в виду. Он слишком закрыт, и даже когда искренне хочет впустить кого-то к себе, ему не удается. Точнее, никому не удается проникнуть на его территорию. Такое ощущение, что у него там внутри - свое собственное пространство и время, свои законы... Там может жить только Хакуэ - и ему там бесконечно одиноко. Очень много пространства, и больше никого. Иногда мне становится страшно, когда я о нем думаю. Он как-то слишком непохож ни на кого из нас. И он сильней любого из нас... И тогда был сильнее, монолитней как-то...
Когда я встретил его в раздевалке спортзала, он только коротко ухмыльнулся и шутливо прижал меня к стенке. У него бешено колотилось сердце - это единственное, что я успел понять, прежде чем снова поцеловал его. Я совершенно ничего не мог с собой поделать - я просто прижался к его ухмыляющимся губам. И мы опять целовались, он терся о меня всем телом, у него стояло - сквозь тонкую ткань спортивных брюк это было особенно отчетливо заметно... Я тогда решил плюнуть на все и опустился на колени. Он застонал так жалобно... Я касался ртом его члена сквозь брюки и смотрел вверх на его лицо. Смотрел жадно, запоминая до малейшей подробности - как он жмурился и морщился... Как он тяжело и со всхлипами дышал... Как он жарко выдохнул: "Давай...", и я даже подумал, что ослышался, но он оперся руками о стену за мной, он наклонился... И мои руки сами высвободили его член из-под широкой резинки брюк. Он был не очень большой, но удивительно красивый и пропорциональный. Вчера он уже побывал в моих руках, но я был не том состоянии, чтобы это оценить. А теперь... Я поглаживал его и целовал. Я даже попробовал взять его целиком в рот. У меня, конечно, ничего не получилось, но это все равно было приятно, жарко, интимно и волнующе - почти до благоговения. И самым волнующим было то, как Хакуэ реагировал на мои неуклюжие ласки. Он стонал и всхлипывал, через некоторое время он начал гладить свою грудь сквозь футболку, теребил и защипывал соски, толкался ко мне... Его лицо было совсем безумным. И красивым. Тогда я в первый раз понял, насколько он красив. Раньше меня это не особенно волновало. Он кончил довольно быстро, я не успел устать. Его пальцы вплелись мне в волосы и сжались. Он застонал, зажимая рот ладонью... Я проглотил сперму в несколько глотков, и только тогда понял, что мы и где делаем. В раздевалку уже сто раз мог кто-нибудь зайти, если по университету пойдет слух о том, чем мы занимаемся... Я поднялся и поцеловал его в губы. Мне было плевать. Я никому и ничего не был должен. Я был сам по себе и принимал решения самостоятельно.
По моему внутреннему ощущению единственное, что я должен был делать - это заботиться о безопасности Хакуэ. Но он ответил на мой поцелуй и снова прижал к стене... И я перестал думать, доверяя ему полностью. Он был старше. Он лучше меня знал, как правильно. Он сам решил, что хочет быть со мной - вот так. И я был счастлив вдвойне - оттого, что он в какой-то мере разделяет мои чувства...
Мы так и не поговорили. В этом, казалось, не было никакой необходимости. К тому же, несколько следующих дней заняла подготовка к очередному семинару, а через неделю Хакуэ пришел на нашу репетицию в комнату рядом с конференц-залом. Он просто сидел в углу и пил пиво, иронично поглядывая на наши дурацкие попытки что-то изобразить, и изредка отпускал язвительные комментарии. В конце концов Томо обозлился и рявкнул что-то в том смысле, что если он такой умный, то пусть попробует сам что-нибудь сделать. Хакуэ пожал плечами и, отобрав у него гитару, сыграл нечто очень странное. Настолько странное, что Томо даже промолчал, когда Хакуэ вернул ему инструмент.
- Может, ты и на ударных умеешь? - спросил Нобухиса.
- На ударных не умею, - Хакуэ грациозно уселся в своем углу, независимо закинув ногу на ногу. Я стал смотреть на его ноги, и Хакуэ заулыбался... Потом получилось как-то само по себе, что Хакуэ стал писать нам песни, потом он стал петь... Мы посоветовались с Нобухисой, и он дал мне свой бас. Ударные он все-таки знал неплохо, надо было только купить нормальную установку, ведь мы же собирались играть настоящую музыку. И это было самым сложным - в финансовом отношении. Так что я нашел подработку в одном из ресторанчиков рядом с университетом...
…Зимой 1992 года мы собрались в нашей маленькой "студии" после небольшого концерта, на который пришли, казалось, все девчонки университета. Я совсем не помню наше первое выступление, зато очень хорошо помню вечер после. Хакуэ сидел рядом со мной, и я всем телом чувствовал ток, пронизывающий его насквозь. Будто птица в руках - сквозь топорщащиеся перья колотится быстрое-быстрое сердце, и кажется, что она трепещет от прикосновения.
Томо, по обыкновению, трепался и бренчал. Горестное число его "часов без секса" достигало сегодня ровно 1000, что было особенно обидно в день святого Валентина. Мы решили отметить это событие в компании, и когда стрелки Omax сошлись на 10 часах вечера, Хакуэ вскрыл бутылку вина и торжественно присвоил Томоаки звание Тысячи Святых. Томо моментально переделал это на Чисато - в ответный комплимент Хакуэ... Было весело. Нобухиса щедро поделился со всеми шоколадом, а потом я утянул Хакуэ в коридор. Мне казалось глупым покупать обычный шоколад для таких случаев. Меня вообще довольно сильно раздражал официоз дня святого Валентина. Ведь многие девушки покупают шоколад вовсе не потому, что им кто-то нравится, а только чтобы не быть белой вороной среди подружек. Так что я купил для Хакуэ обычного шоколадного зайца в новогодней фольге. Я знал, что он обожает именно этих - с ореховой начинкой и сюрпризом-трансформером. У него даже скопилось этих зайцевых трансформеров целая полка.
Я протянул ему зайца, улыбаясь. Не то, чтобы я чувствовал себя его девушкой. Это было бы совсем глупо. И поцеловал он меня в ответ совсем не так, как целуют девушек. По крайней мере, я так девушек не целовал никогда...
Мы еще долго сидели в комнате и пили пиво, придумывали названия для группы - одно смешнее другого. Наконец, Хакуэ вытащил свой учебник и стал листать список употребляемых терминов.
- Пенис, - прочитал он с выражением, и мы заржали. Томо простонал, что у него уже 1003 часа без секса, и что не надо давать группе такое название. Нобухиса отобрал у Хакуэ учебник
- Извращенцы, - сказал он, - Все бы им о хуях думать. Строчкой ниже они посмотреть не могут. Вот, например. Пени...циллин.
Смеяться дальше не было сил. Хакуэ еще пытался выдать смутный каламбур о лечении пениса пенициллином, но мы уже просто лежали и слабо подергивались. Нашедший в себе силы подняться Нобухиса водным маркером накорябал поперек "бочки" новое название и завалился обратно. На этом предыстория закончилась, а собственно история наконец началась...

***
Дождь - утомительней ничего и не придумаешь. Он начинает идти, когда тебе хорошо, и продолжается до тех пор, пока тебе не станет уже все равно. Дождь так вымывает все внутри, что уже не понимаешь, что чувствуешь, что думаешь, чего хочешь. Сплошная парилка и густой туман. Вроде бы ты переполнен этим туманом под завязку - такой он плотный и насыщенный, - а если как следует пошарить, то поймешь, что ничего нет. Будто рассосалось все и растворилось от воды. Сидишь с полной пустотой в голове, и ни единой мысли, а дождь все льет, льет...
Мы были переполнены амбициями и надеждами, как плодородная земля дождем. Весь мир был для нас, и все, казалось, только начинается. Все и действительно только начиналось. Сезон летних дождей - такая штука, избежать которой практически невозможно...