Ватару задумчиво курил, сидя на сумке у подъезда. В ней было только самое необходимое: времени на сборы у него совсем не было, как и желания забирать что-то из "старой" жизни, которой он прожил столько лет.
Прошуршала шинами машина.
- Эй! Ватару! Не спи! - Тоору завозился с замком на двери, распахнул ее, приглашая друга вовнутрь.
- И какая муха тебя укусила? - хмурился барабанщик, выезжая на дорогу.
- Просто мне так захотелось, - пожал плечами вокалист, выбросил окурок в окно и снова закурил, - я всегда мечтал о квартире-студии. А тут - такое предложение и отказаться?
Он рассмеялся, что-то припоминая. Тоору поджал губы.
- О'кей. Но зачем меня-то было выдергивать? У меня свидание между прочим сорвалось из-за тебя!
- Ладно тебе, - Ватару вяло отмахнулся, - у тебя этих свиданий - по три на дню, а с половиной этих девушек ты знаком не больше полу-часа.
Барабанщик промолчал, сосредоточенно глядя на дорогу. Ватару, конечно же, был прав, но Тоору не мог этого признать. "Не может же он быть прав всегда!", - думал он, закусывая губу и хмурясь, в душе прекрасно понимая, что его друг всегда прав только для него. Просто потому что друг. Просто потому что старше. Просто потому что... "А, не важно," - барабанщик отмахнулся от мучивших его мыслей и резко затормозил у подъезда нового дома.

Огромная квартира-студия на двадцать этаже нового дома, в двух сигаретах от самого центра города, абсолютно пустая, идеально чистая, восхитительно светлая. Белые стены и два окна, никаких коридоров и прихожих.
Первым делом Ватару распахнул оба окна и опасно высунувшись в одно из них, что-то прокричал людям внизу,
- Тоору, Тоору, хватит возиться с сумкой, я ее сам потом разберу. Иди сюда.
- Отстань. Я ухожу. У меня важная встреча через пол-часа.
- С девушкой? - прищурившись поинтересовался Ватару.
- С мужчиной, - серьезно ответил барабанщик, разворачиваясь к двери.
- Вечером привезут стол, диван и кресла. Если хочешь - заходи, выпьем.
Тоору хлопнул входной дверью.

Ватару чувствовал распирающую его радость. Нет, кончено, он знал, что эта радость - словно воздушный шарик. Стоит привыкнуть - и она исчезнет. Эти белые стены и светлый деревянный пол утомят его настолько, что он будет вынужден снова бежать с одной лишь спортивной сумкой через плечо, бежать без оглядки, а затем - снова выкуривать первую сигарету в новой квартире и оправдываться перед новыми хозяевами старой квартиры за увечное окно и стекла.
Иногда ночами на него находило. Становилось безумно одиноко, потом безумно страшно, а потом - просто безумно, и хотелось забиться в угол, или, еще хуже - что-то сломать, разбить, чтобы непременно ощутить боль и увидеть последствия своих действий. И он бил зеркала, стекла, спешно менял их - не дай бог, кто-нибудь увидит!, - и снова мирно существовал в своем собственном мире, куда не допускался никто. И даже Тоору. И даже все эти женщины, которые у него были - какой бы сильной не была "искра", зажегшая его, они всегда оставались чуть дальше его души, чем он хотел.
Обо всем этом Ватару думал, задумчиво глотая баночный кофе, за которым пришлось спуститься в низ, промотавшись по округе в поисках магазина. Пить один он тоже не хотел: когда было совсем невмоготу, он звал Юске, старого знакомца, который знал его всего - со всеми истериками, которыми он изводил Сугу с самой юности. Ватару не терпел проигрывать. И каждый раз после неудачной записи он напивался вдрызг, звонил Юске и что-то бессвязно бормотал. Этого было достаточно гитаристу, чтобы понять, что происходит. Таков был Мияваки Ватару, который был знаком в течении долгих лет Суге Юске.
Иногда Юске отказывался, ссылаясь на какое-то чрезвычайно важное дело, заставляя Мияваки чувствовать неясную досаду. Тогда он звонил Сакаю, который никогда не отказывался. Он, правда, чаще все молчал, но это вполне устраивало Ватару. Сакай никогда не видел "домашних" срывов вокалиста. Только то, что было "снаружи" - побитые зеркала и разговоры на повышенных тонах. Хироаки Сакай знал такого Мияваки Ватару - для него он был гораздо более спокоен, чем кто либо, из знавших его.
Тоору чаще приходил сам. Обрушивался на Ватару с пакетом алкоголя и снеди из ближайшего магазина, умопомрачительно быстро напиваясь до чертей и был готов слушать любые его излияния. Тоору всегда молчал, когда его друг пытался провоцировать, и старался найти повод для новой истерики, это страшно бесило Мияваки, но именно поэтому они были дружны так долго. Каваучи Тоору знал разного Мияваки Ватару - Ватару, который срывался в крик, только стоит ему дать повод, Ватару, который срывался в слезы и, мгновенно сжимался, становился каким-то жалким и слабым, похожим на побитую собаку, забивался как можно дальше, так, что Тоору мог слышать только сдавленные рыдания; знал он Ватару, который беспечно улыбаясь включал какую-то порнографическую муть и рассказывал о недавно прочтенной книге и... Словом, Тоору знал даже то, о чем не подозревал сам Мияваки, молчаливо делая выводы о нем.

- Я пришел, - сообщил Тоору, выставляя перед собой два мешка.
- Я вижу, - Ватару принял оба, и пропустил гостя. Каваути был встрепан и как будто бы чем-то обеспокоен, - что это с тобой?
- Меня отшили, - сообщил тот, падая в кресло рядом с Мияваки и протянул руку, открывая первую банку.
- За это стоит выпить, - вокалист потер подбородок.
- Меня отшила, - Тоору сделал глоток, - моя девушка, с которой я встречался год, сказав, что ей не нужен музыкант.
Повисла тишина.
- Может быть, чего покрепче?
- Если есть - то конечно.
Ватару потянулся к сумке и, с некоторым трудом, выудил оттуда бутылку виски.

Тоору уснул прямо в кресле. Допив в одиночестве начатую банку пива, Ватару решил последовать примеру друга.
- Эй, хочешь, я буду любить тебя вечно? - вдруг ясно спросил во сне Каваути.
И Мияваки, чувствуя, как резанули ножом его эти слова барабанщика, накрылся одеялом с головой, страстно желая как можно скорее заснуть.

Когда Ватару проснулся, Тоору уже не было. Он, как всегда, аккуратно убрался и тихо ушел, оставив на столе записку, в которой извинялся за вчерашнее. Ватару тер щеки, глядя на свое отражение, вспоминая о том, что же случилось вчера вечером.
- Эй, хочешь, я буду любить тебя вечно? - спросил Мияваки свое отражение и хрипло рассмеялся.

back