Загадочные, притягательные окраины. Улицы будто вырубленные в кирпичном массиве, насквозь пропахшие лужами. Сердце андеграунда с отсыревшими, лохматыми от плакатов сизыми стенами. Тонкие щупальца ночного тумана выползают из темноты подворотен. Слепо тычутся в неприметные двери клубов, лениво рассыпаются.
Так же по-кошачьи ленивы движения и жесты местных. Скупы на улыбки расслабленные линии ртов. Неспешны передаваемые по кругу затяжки. Равнодушны взгляды.
Они всё уже видели. Их трудно удивить. Свои утомительные девятнадцать, двадцать лет они несут гордо, будто знамя.
Их пиджаки, брюки, их женщины, их английский, их мысли перекроены и сшиты заново. Их грудные клетки пропитаны звуком. Они - новое поколение. Они - молодые боги. И каждый из них уверен, что заткнёт за пояс Битлов.

А-чан жадно ловит накрашенным ртом кислород андеграунда.
Запахи, запахи. Вполне узнаваемые и совершенно новые. Тёплый табак, остывающие софиты, пот гримёрок, пыль коридоров за сценой, травка, пиво, рыбные чипсы, новенькие гитарные струны, лак для волос, смазка, кожа, латекс, взросло, клёво!
В ушах шумит. Окружающие А-чана люди движутся как в замедленной съёмке. Оглушают, спутывают мысли беззвучными неспешными диалогами. Будто волны. Пресыщенные, ленивые волны.
Под пальцами А-чана изгиб чьей-то умопомрачительно тонкой талии. По его скулам гуляют чьи-то пышущие жаром губы. Мягкие, жаждущие ласки. Просто чуть повернуть голову и коснуться, рассеянно замечая неодобрительный взгляд двоящегося перед глазами Хикару.
А-чану совершенно плевать на Хикару. Всё что важно сейчас - чьи-то податливые, опаляющие стонами губы. Всё что есть в этом мире важного - чей-то тёплый трепещущий живот под пальцами. Можно наклониться и с тихим пьяным мурлыканием провести по животу языком. Ведь можно же, раз так хочется?
И этот кто-то, похоже, совершенно не против. Выгибается навстречу, вжимаясь лопатками в холодный кирпич стены. Впивается в широкие плечи, настойчиво давит, заставляя А-чана опуститься на колени.
Его бёдра и ягодицы будто специально выточены для ладоней Атсуши. Хочется зарычать от восторга, с силой оглаживая его изящные, стройные ноги. И А-чан, почти задыхаясь, приглушённо рычит. И ловит ответный счастливый смех откуда-то сверху.
Чьи-то руки поднимают его с асфальта. Бесцеремонно оттаскивают от желанной добычи. Ноги не держат и совершенно нет сил сопротивляться. Словно сквозь вакуум Атсуши всё ещё слышит колокольчиковый смех.
Слышит восхищённый возглас Маюми:
- Нет, вы только посмотрите на эту парочку! Они же оба пьяные в дрезину! Звёзды, блин.
Слышит усталый голос Хисаши, шепчущий в самое ухо:
- Пойдём, А-чан, не здесь. Не на улице.
В руках Хисаши А-чану спокойно, привычно и хорошо, и безумно хочется обниматься.

Кажется, это была идея парней из Der Zibet - продолжить у них на квартире.
Чужая спальня ужасно маленькая. Ветер с мерным шорохом перебирает жалюзи на окне. Очень жарко. Даже странно для сентября.
Атсуши лежит на спине, отбросив в сторону одеяло. Влажные после душа волосы жёлтой соломкой рассыпаны по подушке. В животе щекотно и на затихающих отголосках концертного драйва - весело. Тёмный силуэт Хисаши в дверном проёме укоризненно качает головой. В тихом голосе друга нет раздражения. Лишь беззлобное ворчание, как с маленьким:
- Угомонись уже. Спокойной ночи.
В ответ А-чан энергично выбрасывает вперёд тонкую руку, копируя изящное движение своего нынешнего кумира, и громко кричит:
- Bye! Goodbye!
Хисаши смеётся вполголоса и осторожно притворяет за собой дверь. Он почти уверен, что текст в песне Иссея совершенно другой.
В смежной тесной гостиной самые стойкие уже укладываются спать. Хриплые шепотки и смех. Кто-то, пробираясь на ощупь к своей комнате, задел ногой гитару.
Хорошо. Шевелиться абсолютно не хочется. Атсуши рассеянно изучает разлинованный уличными фонарями потолок и думает об Иссее за стенкой. Его губы мягкие, тёплые и податливые. Практически невесомые, будто взбитое сливочное масло.
Так тихо. А-чану скучно лежать одному в темноте. А ещё немного обидно: почему все его бросили, ведь он же ни капельки не пьяный.
Жарко и ужасно хочется пить. Искрятся парные броши-звёзды на пиджаке Иссея. В круговерти звёзд - чёрным, нездешним светом - его глаза. Заволакивают пространство вокруг и утягивают на дно. Таких огромных, печально-смеющихся глаз не бывает.
Атсуши задыхается. Он ловит приоткрытыми губами выстроившиеся в ряд крупицы ледяной космической пыли. Нить Ариадны в пустом лабиринте готового взорваться мириадами звёзд пространства. Атсуши теряет нить.
Чей-то рот подхватывает его губы. Вытаскивает из вакуума, ведёт за собой. Заставляет приподняться на локтях и, наконец, проснуться.
Иссей рядом. Горячий. Настоящий.
- Я хочу тебя, - сбивчиво шепчет он, и вытягивается вдоль тела Атсуши, будто разомлевшая на солнце кошка.
В темноте его обнажённая кожа напоминает светящийся изнутри фарфор. Сонный Атсуши плавно качает в ладонях фарфоровые ягодицы, пока Иссей размеренно и мучительно медленно скользит вверх и вниз по его члену.
На какой-то миг Атсуши снова проваливается в темноту. Он не ощущает ничего вокруг, лишь откуда-то издалека доносится колокольчиковый полустон-полусмех выгнувшегося в оргазме черноглазого бога.

Ясный, парадный сентябрьский центр Лондона: сочные газоны парков и умытые, ярко-красные пятна автобусов - будто ожившая открытка. Чопорный город встряхнулся, выпятил фасады, развернулся во всю ширь и светится по-королевски сдержанным радушием.
- Иссей-сан, повернитесь, пожалуйста к камере.
А-чан отстранённо наблюдает за клубами дыма, срывающимися с губ молодого бога. Иссей даже не смотрит в его сторону, и лишь поникшие плечи Хисаши напоминают Атсуши о том, что прошедшая ночь была правдой.

back