Нет мудрее и прекрасней средства от тревог,
чем ночная песня шин.
Длинной-длинной вереницей стоптанных дорог
штопает ранения души...

(с)

Именно так все и было…
Они ехали по ночной автостраде. Куда, зачем – все эти вопросы не так уж важны.
Они ехали и разговаривали – тоже ни о чем.
Альбом? Или концерт? Цвет трусов премьер-министра?
Они слишком молоды, чтобы думать серьезно о многих несерьезных вещах.
Шун потянулся, расслабленно улыбаясь. А Хаято…
Вокалист остановил машину и включил аварийный сигнал.
- Что случилось?
- Барахлит.
Вообще-то последние километров пять они ехали молча. И потому только, что Шун все же спросил парня о его первом сексуальном опыте. Тот ответил сухим, почти официальным тоном «я - гей» и замолчал. Обиделся, наверное. Вот только, на кого?
А гитаристу безумно хотелось понять, актив или пассив его друг, как он стонет, когда кончает, где у него слабые места, и, главное, как он произнесет имя любовника – на вдохе или на выдохе.
«Произнесет? Произносит. Да, оговорка по Фрейду…»
Красноволосый парень вышел из машины и вдохнул свежий ночной воздух. Мимо проносились машины, редкие, слепящие фарами, но до их «Тойоты» никому дела не было.
Он и сам точно не знал, как оказался позади Хаято, как наклонился к его шее, как обнял за талию, как прижал к себе.
А тот юрко, как кошка, развернулся к нему лицом, не размыкая кольца рук, и прошипел раздраженно:
- Какого хрена?
Целовать Хаято было интересно. От него не пахло табаком, а только теплым железом машины.
Что произошло?
Вокалист расстегнул на нем джинсы и начал ласкать член. Белья Шун не признавал и не носил, хотя временами это было довольно неудобно. Но не сейчас.
Хаято целовался, а пальцы его подразнивали головку, оттягивали кожу, лаская чувствительную плоть. Шун стал одним большим членом, и в нем вместо мозгов бурлила сперма, выплеснувшаяся в руку Хаято.
Его развернули, тоже быстро, почти профессионально, и два пальца привычным, доведенным до автоматизма движением растянули сжатое кольцо мышц ануса.
- Ты идиот, знаешь?
Парень наклонился близко и прошептал на ухо свой вопрос так непристойно и с таким нажимом, что Шун сдался.
- Актив…
Смазки не было, да и откуда бы ей тут взяться, но Хаято пошел по пути наименьшего сопротивления и потому обошелся слюной.
Больно?
О, это не боль, это изощренная пытка, потому что они стали одним целым, и член вокалиста не растягивал, а вонзался в тело Шуна.
Хаято начал двигаться сам, сжимая стальными пальцами бедра любовника и проникая в него короткими резкими толчками.
Потом кто-то кончил первым, но Шун так и не понял, кто это был – он или Хаято, а может, они оба, потому что теперь в заднице противно хлюпало, а под ним было мокро и…
…и потом пришло то, о чем пишут в пошлых романах. Или просто в романах: мир перевернулся; гитарист выгнулся дугой, и Хаято, прижимая его к себе, прошипел на выдохе как тогда в машине: «Шшшшууууун».
Они сидели на земле, полуодетые, с одинаковым выражением лица, старательно отводя глаза, и под равнодушное мигание аварийки курили одну сигарету на двоих.
Они были слишком молоды, чтобы думать о том, что будет дальше.
Да, именно так все и было.