1.
Листья. Как много их, рыжих опавших листьев на дорожках, на газоне. Кажется, самый воздух полон ими, шелестящими, кружащимися бесцельно, мертвыми. Запах осени, казавшийся мне когда-то свежим и терпким, теперь похож на тот сладковатый аромат, который ощущаешь рядом с мертвым телом,- запах разложения, окончательного, последнего прощания. А вечернее небо уже наливается дождем, как огромный скорбный глаз. Вот-вот прольются холодные тяжелые слезы. Я сажусь на скамейку в импровизированной беседке,- просто несколько перекладин, переплетенных чем-то вьющимся, сейчас засыхающим и жестяно шелестящим на ветру. Ветер, как некромант, одним дыханием поднимает стайки листьев с земли, и заставляет их беспорядочно кружиться в жалком подобии танца, давая слабую иллюзию жизни. Печаль, печаль затопляет небо, землю и мое сердце…
Запущенный сад с засыпанными опавшей листвой дорожками напоминает мне тебя. Тебя с твоим вечным беспорядком в вещах и мыслях. Твои бестактные подначки и бестолковые шутки. Твою, порой невозможно глупую, но такую подкупающе искреннюю улыбку. Когда-то я жил твоим присутствием, дышал твоим дыханием, смотрел твоими глазами. Засыпал рядом, окутанный твоим теплом, зарывшись лицом в твои осенние волосы, чувствуя, как вибрирует между мной и тобою невидимая нить. Затихающее желание. Засыпающая страсть. Растущая нежность. Любовь…
Как я давно здесь не был! Смотрю, как осыпаются листья. Наверное, так осыпаются с деревьев нашей жизни дни, часы и минуты. Сколько их облетело с тех пор, как я в последний раз закрыл за собой двери этого дома? Вернее, ты закрыл их за мной с буднично-пустым лицом, застывшим, как гипсовая маска. Помню, только глаза жили на этом лице,- не верящие, полные недоумения, все еще отчаянно пытающиеся хранить отблеск разбитой улыбки.
Я вернулся. Не знаю, имеет ли это теперь какой-то смысл, но с замиранием сердца представляю в деталях, как открою дверь своим ключом, который ты так и не попросил вернуть. Неужели ждал? Все это время? Да, я открою дверь своим ключом. Сниму обувь и поставлю ее рядом с твоей. Что ты сейчас носишь? Кроссовки? Ботинки? Или, несмотря на осеннюю прохладу, эти высокие сандалии, переплетение ремней и ремешков на крутом подъеме длинной стопы? Неслышно ступая, я пройду в гостиную. Ты дома, я знаю. Гоняешь очередную компьютерную игру в честь внепланового выходного дня, читаешь или смотришь телек, ленивым движением тонких пальцев перебирая кнопки на пульте. Ты не увидишь меня. Не услышишь моих шагов. Не поймешь, что больше не один, пока я не подойду тихонько сзади и не закрою тебе ладонями глаза, как это бывало бессчетное число раз тогда, в прежней жизни. Ты накроешь мои руки своими, отведешь их от лица и с тихим смехом по очереди поцелуешь ладони. Как раньше. Назовешь мое имя…


-Юкке?
Девушка очень милая. Худенькое личико, большие серые глаза. Светлая челка падает до бровей, как у школьницы, и так же по-детски смотрится длинный хвост, переброшенный небрежно через хрупкое, обтянутое белой футболкой плечико. У нее приятная улыбка и забавный выговор с сильным британским акцентом.
- Мы встречались месяц назад, в гримерной перед вашим концертом. Я Джоан, ты помнишь?
Ну конечно. Джоан. Американская приятельница нашей гримерши Юико, приехавшая погостить. Помню, как мрачнело лицо Татсуро, когда ребята начинали подкалывать меня, вспоминая о моем давнем намерении жениться на иностранке, а она, с трудом разбирая нашу беглую речь, с вежливой улыбкой слушала этот непонятный для нее тогда поток несусветного бреда. Однако я полагал, что Джоан уже давно уехала домой и уж никак не ожидал встретить ее в этом полутемном баре, где я потихоньку напиваюсь в одиночестве, отходя после очередной ссоры с моей беспокойной «половинкой».
-Я думал, ты вернулась домой, Джоан-тян.
- Собиралась. Но решила пожить в Японии еще немного. Мне предложили преподавать на курсах английского языка. Так я смогу больше узнать о стране и улучшить свой японский.
-Смело. Ведь у тебя тут, кроме Юико, никого нет? Не чувствуешь себя одинокой?
- Ах, это… Нет, ничуть. Хотя я довольно много читала о «странном японском характере». Понятия “учи” и “ сото” * («свой» и «чужой» (прим. автора), и это смешное словечко «гайдзин».
Она улыбнулась и, немного помолчав, продолжила:
- А не кажется тебе, что в этом мире мы все своего рода «сото» друг для друга? Так какая разница, где это чувствовать?
Она сидела на высоком барном стуле и беспечно болтала ногой в изящном сапоге. Смотрела на меня, улыбаясь. И постепенно ледяной комок в груди, оставшийся там после этого отвратительного дня, оттаивал под дружеским внимательным взглядом.
- Так. А по какому поводу пьем?- большой серый глаз кажется огромным сквозь толстое стекло бокала. Я вздыхаю:
- Наверное, по причине большого на то желания. Присоединишься?
Я отшучиваюсь, как будто шуткой ставлю стену между этой обаятельной, такой «нормальной» девушкой и тем, что составляет мою жизнь. Ну не рассказывать же ей, в самом деле, что я поссорился с любовником… Фу, и слово-то какое-то пошлое, как в дешевой мелодраме. Это слово не для него. Нет… Гоню от себя воспоминания и пью свое пиво бокал за бокалом, улыбаюсь почти непринужденно, глядя в веселые глаза напротив, и под конец уже не понимаю, от чего мне так легко и пьяно,- от пива или от этого светлого лукавого взгляда…
Как мы добирались до ее дома, я не запомнил, кажется, на такси. В памяти осталось безудержное веселье, ее глаза и челка и искренний, заразительный смех. И, уже засыпая на диване в ее маленькой гостиной, я все еще слышал в мыслях его серебристые переливы.
… Разбудил меня вибрирующий в кармане мобильник. Не требовалось даже глядеть на экран, чтобы знать, кто это. Конечно, Татсу. Конечно, расстроен. Не спал ночь. Беспокоился. Ох, балда.
Джоан уже убежала на работу, оставив на столе пару прикрытых салфеточкой сэндвичей и стакан яблочного сока. Сэндвичи – это лишнее, а вот сок – как раз то, что мне сейчас нужно. Кисло-сладкая жидкость приятно холодит горло, взгляд радует идеальная чистота маленькой, словно игрушечной, квартирки. И как контраст – 10 неотвеченных вызовов на телефоне. Вчерашняя ссора, как всегда, из-за пустяка и как всегда, грубая и жестокая. Глаза, полные любви – и слова, полные ненависти. Сорванная репетиция… Когда все это началось? Когда его шутки, привычные с детства, начали так больно ранить? Когда он стал таким невыносимо раздражительным и желчным? Или он был таким всегда, просто это во мне изменилось что-то?.. Черт, черт! Как же я ото всего устал… Я прошел в ванную, такую чистую и сияющую всеми оттенками розового, подставил голову под струю холодной воды. Посмотрел в зеркало, отразившее мое лицо с припухшими веками и темными тенями вокруг глаз. Тридцать лет. Тридцать. У моих школьных приятелей уже давно есть семьи, в которых подрастают дети. А я? Кто я? Пассивный гей, нянька и уборщица при Его Истеричном Величестве? Да, еще и постоянная мишень для его идиотского остроумия… Вечный мальчик, любящий игрушки и приключения… Не заигрался ли, Юске?
Тщательно вытираю волосы, кидаю полотенце в стиральную машину. Убираю в холодильник нетронутые сэндвичи и споласкиваю в раковине стакан. Все машинально, давно привычно,- я же всегда дома это делаю за нас обоих, ничего нового. На столике в коридоре – ключ и записка. В ней – телефонный номер и три слова по-английски: “ Call me up”. Сворачиваю записочку и кладу в карман куртки. Я уже знаю, что обязательно позвоню.
2.
Он все-таки позвонил! Позвонил! Я ждала три дня и уже совсем было отчаялась, но вечером, когда мы с Юико возвращались из …, куда ездили любоваться цветением сакуры, раздался звонок и на мобильном высветился незнакомый номер. Вот чем запомнился мне этот день,- ясным небом, кружением бесчисленных мелких розовых лепестков, пронизанных солнечным светом, и долгим разговором длиной во весь обратный путь. Его голос, его мягкий смех и манера тихонько сопеть в трубку в паузах, бесчисленные смешные истории из жизни группы, интерес, с которым он расспрашивал и выслушивал меня… И как завершение, приглашение пообедать завтра вдвоем! Это был на самом деле счастливый день, и настроение мне не испортило даже странное выражение на фарфорово-нежном личике Юико, когда я попыталась поделиться с ней новостью. Хотя я, конечно, рассчитывала, что она порадуется за меня. А может быть, Юкке нравится ей самой, просто она мне не говорит? Эта мысль позабавила слегка, и я тут же о ней забыла…
Я пришла рано, минут за тридцать до назначенного времени. И здесь, в этом небольшом парке напротив студийного комплекса, где сейчас шла репетиция, мимо которого я не раз проходила, но где ни разу не была, тоже цвела сакура, вились в воздухе легкие лепестки,- недолговечная, ускользающая красота, которая одновременно ласкает и ранит душу. Настроение было легкое и солнечное, зелень листвы и лужаек, чистые ровные дорожки, по которым рассыпались яркие солнечные пятна, сад камней и мостик через маленький ручеек,- все настраивало на ожидание счастья. Счастья в образе невысокого парня с застенчивой улыбкой и грустными темными глазами.
Наверное, надо было сидеть на скамейке и спокойно ждать, как полагается благовоспитанной девушке. Наверное, лучше бы мне не выходить из залитого солнцем парка, не спускаться в подземный переход, спеша ему навстречу. И уж, конечно, лучше бы мне не видеть того, что я там увидела, однако, все сложилось именно так, а не иначе, так стоит ли теперь жалеть? В пустынном переходе, в небольшой нишке за рекламным щитом, высокий длинноволосый парень целовал Юкке, прижав его спиной к стене. Я узнала эту длинную черную гриву, такая была только у их вокалиста. Он склонялся над Юкке, бесстыдно прижимая его к себе, а тот в ответ льнул к нему всем телом, запустив пальцы в блестящие черные пряди. Лица обоих заливал поток волос Татсуро, и вся картина была одновременно отталкивающей своей противоестественностью и притягательной силой искренности и неподдельной страсти в каждом их движении… И я стояла и смотрела, не в силах оторваться от этой завораживающей и причиняющей боль сцены, пока Юкке с тихим стоном не оторвался от губ любовника, разрывая связь и разрушая иллюзорную красоту и призрачную гармонию. Я все равно бы не успела уйти, да и спрятаться тоже было негде, так что, подняв секунду спустя глаза, он поймал мой растерянный, недоумевающий взгляд.
Я не хочу вспоминать в подробностях, как выбежала из злополучного перехода, как села в первое попавшееся такси, забившись в угол сидения, как приехав домой, час рыдала в ванной, злясь на весь свет, а особенно на Юико, которая наверняка все знала и не сказала мне ничего. И как потом раздался звонок в дверь… Зареванная и опухшая, я открыла не спрашивая. На пороге, прислонившись к дверному косяку плечом, стоял Юкке.
Не было ни разговора, ни объяснений. Я просто поила его в кухне чаем с бисквитами, смотрела в его милое, с мягкими чертами, лицо и всем существом чувствовала, как тяжело у него на сердце, зная, что помочь могу только своим теплом и молчаливым соучастием. С того вечера мы начали встречаться. В кино, парках, ресторанах и кафе, в компаниях и наедине, - но никогда вместе с его группой. Татсуро я больше не видела. И никогда ни единым словом не вспоминали мы ту сцену в переходе, однако, когда однажды утром мы проснулись вместе, я поставила Юкке перед выбором.

3.
Выбор – право каждого человека. Я всегда говорил тебе это, когда ты снова и снова начинал метаться в сомнениях. Проблема только в том, что, говоря на эту тему, я и представить себе не мог, что выберешь ты не меня.
Теперь это не имеет значения. Тебя больше нет. Ты не со мной – значит, тебя нет. Я так решил. Если бы я продолжал признавать факт твоего существования без меня,- я бы не выдержал. Тебя нет. Ты не существуешь. Это просто кто-то другой, как две капли воды похожий на тебя, играет на басу в нашей группе. Этот другой выглядит, как ты, смеется как ты, ест и спит, как ты… нет, я не могу сказать, как он спит, это ведь не я засыпаю с ним рядом каждую ночь и, просыпаясь утром, подолгу рассматриваю теплое, сонное лицо…больше не я. У этого двойника даже имя твое. Я по инерции всякий раз вздрагиваю, когда кто-то его зовет… а потом расслабляюсь, отворачиваюсь безразлично,- вспоминаю, что тебя уже нет.
…Она ждала в холле после репетиции. Невысокая, худенькая, с большими серыми глазами и светлой косой челкой, совсем как у тебя. Твоя подруга. Твой шанс на обычную жизнь, к которой ты так всегда подсознательно тянулся и которой со мной у тебя никогда не будет. Ты подошел к ней, ты взял ее за руку. А я – я плавился в ненависти и боли, каждым нервом вскипая, глядя на ее счастливую улыбку, на ее худую ладошку, скользнувшую в твою руку. Если бы она встретилась тогда со мной взглядом, ее просто разметало бы в пепел, но она, к счастью, видела только тебя одного. В тот день я и решил, что тебя нет. И того меня – нужного, оправданного, прощенного сразу и за все, любимого - тоже нет. Он растворился в горячих, тяжелых слезах, в сдавленных, никому не слышных хриплых стонах в закушенную намертво подушку. Ты ушел – и я ушел вслед за тобой… Остались двойники, марионетки. Их функция – заменить нас, чтобы не нарушилась стройная, привычная система вещей. Чтобы другие не заметили нашего ухода.
Ты сделал свой выбор, и этот выбор нас убил.

4.
-Как хорошо, что репетиции у тебя завтра нет,- Джоан села в постели, пристально глядя в мое отрешенное лицо.
-Что с тобой? О чем ты все время думаешь?
… Хороший вопрос, да только ответа я тебе на него ни за что не дам, моя девочка. О чем я думаю, просыпаясь по утрам? Собираясь на репетицию? Бродя в одиночестве по забитым людьми улицам? Возвращаясь домой и обнимая тебя ночами? Да о нем, о нем я думаю непрерывно, до ломоты в висках, до кружения в голове. Ты радуешься, что в репетициях наступил недельный перерыв, и ты права, тысячу раз права. Я тоже радуюсь возможности хоть неделю не видеть его заострившегося, неестественно спокойного лица, не слышать, как Мийя раздраженно выговаривает ему за очередную вокальную лажу и за отсутствие эмоций в голосе, не чувствовать, какая серая пустота образовалась там, где раньше были его шутки и смех. И с каждым днем мне все понятней, что такая же пустота постепенно заливает все мое существо, и даже ты, такая милая, близкая, не в силах ее заполнить. Я постоянно думаю об этом, только тебе сказать не могу. Как тебе такое сказать? Я ведь сам заварил всю эту кашу. «Нормальной» жизни, видите ли, захотел! А какая она, нормальная? Кто определил стандарт? Кто выставил границы?
…Тонкие руки обнимают меня сзади, тихое дыхание мягко щекочет кожу. Тело отзывается на ласку немедленно, хотя на душе смутно и тоскливо. Поцелуй бабочкой трепещет на моих губах, перелетает на теплые губы рядом. Нежная, гибкая, как лоза, ты шелковой лентой обвиваешься вокруг меня, тянешь к себе, шепчешь бессвязно… Обнимаю тебя в ответ, такую горячую, доверчиво раскрывающуюся мне навстречу, с закрытыми от наслаждения глазами погружаюсь в манящую темноту, краем сознания ловлю прерывистый легкий вздох… И под сомкнутыми веками вижу его запрокинутое лицо и волосы, черными плетями исхлеставшие подушку. Его припухшие от поцелуев полуоткрытые губы. Звуки, движения… Нарастающий темп. Слезы вскипают на ресницах, имя всплывает откуда-то из глубины, так естественно и легко, имя растворяется в дыхании, само становится дыханием, стоном вырывается из гортани… его имя… его… «Я все еще дышу тобой, Тат-су-ро…»
Ты плачешь. Слезы просто медленно стекают по щекам, исчезают между тонкими пальцами. Вот я и объяснил все. Одним словом. Вернее, именем.
- Прости. Думаю, у нас ничего не получится, Джоан. Я не хочу врать ни тебе, ни себе… ни ему.
- Я знаю. Я давно ждала, что ты это скажешь. Ты его любишь и всегда любил. Только его…
- Ты будешь мне другом, Джоан?
-Всегда,- тихая улыбка сквозь слезы, теплая рука в моих волосах… И чувство, что, возможно, все в этом мире в порядке. Ну, или почти все.
…Ключ холодит пальцы, замершие в нерешительности. Как я войду? Как встречусь с тобой глазами? Что я увижу,- эту ставшую уже привычной ледяную маску или твое живое лицо,- пусть гневное, полное презрения и душевной муки, но живое? Что скажешь ты мне?
Неважно. Все это на самом деле неважно, это будет после, а пока нужно сделать всего одно движение,- повернуть в замке тонкий холодный ключ.
Я вхожу очень тихо, снимаю кроссовки и ставлю рядом с… да, точно, сандалии. Неслышно и уверенно двигаясь в таком знакомом темном пространстве, прохожу к кухне, из-под задвинутой двери которой пробивается полоска света. Отодвигаю дверь совсем немного, чуть-чуть, приникаю лицом к образовавшейся щели.
Ты сидишь ко мне спиной в одних пижамных штанах и наугад большими ножницами прядь за прядью отрезаешь себе волосы. Весь пол уже усыпан длинными черными блестящими лентами. Видимо, ты не всегда попадал, как надо, потому что с левой кисти стекает струйка крови, алой полоской до самого локтя. Какие худые плечи… когда ты успел так дойти? Кажется, острые лопатки вот-вот прорвут тонкую кожу… как крылья. Последняя прядка падает на пол. Сидишь так, как будто ничто не поддерживает тебя, кажется, толкни легонько, и ты безвольно сползешь на пол и останешься лежать без единого движения. Поворот головы,- и теперь я вижу твое лицо в профиль. В ярком свете белой спирали под потолком оно кажется сложенным из бумаги. Какое-то безумное оригами,- сухие, смятые, изломанные как попало линии, резкие, болезненные тени. И так хочется подойти, взять это лицо в ладони, согреть, разгладить жесткие сгибы. Медленно, медленно поднимается рука с ножницами. Какое-то мгновение ты смотришь на блестящие острые лезвия, и вдруг резко проводишь ими по своей щеке, оставляя тонкую яркую линию…
Дверь в сторону, резко и с грохотом,- хватит тишины, хватит, достаточно! Как сумасшедший, отшвыриваю ногой некстати подвернувшийся табурет,- и вот уже держу тебя за запястье, предотвращая очередное движение, очередную линию отчаянья и боли.
-Я здесь… я здесь… - повторяю, прижимая тебя к себе, и замолкаю только тогда, когда ты с глубоким стоном утыкаешься головой в мое плечо…
И падают, падают за окном листья, и падает на пол наспех сброшенная одежда, и падаем мы, не размыкая сплетенных рук, не закрывая глаз. Я не обнимаю тебя, а, превратившись в сплошной поток покаянной нежности, заливаю тебя, как вода, и, кажется, не остается ни одной впадинки и изгиба на твоем теле, позабытых моими губами и ладонями. Прорастаю в тебя, как дерево прорастает в почву,- всей плотью и кровью, всеми фибрами души, каждым биением сердца, так что не оторвать безболезненно, только с корнями, с жизнью самой, потому что моя жизнь – это ты…
И когда последний вздох наслаждения остывает на губах, на грани возвращающегося сознания слышу, как ты шепчешь:
- Смотри, дождь пошел.
Твое лицо уже больше не похоже на смятую бумажную поделку. Оно теплое и умиротворенное, хотя я знаю, что это ненадолго. Завтра будет новый день, и все начнется сначала, ведь никто из нас не изменился и никогда не изменится. Но я теперь вижу за каждой мелочью то единственное, что важно, что никак нельзя потерять, - любовь.
За окном идет дождь…

back