Надо сказать, что несмотря на всю хитрость и коварство Дойха-чана, самого его обмануть нетрудно, ибо доверчив он, как ребенок, наивен, как юная пастушка, невинен, как сто тысяч ангелов господних, и прожорлив, как Ктулху. Чтобы крепко усыпить его бдительность, достаточно поставить перед ним блюдо с такояки...
Чем в свое время и воспользовался злой колдун Гакт, дабы заполучить невинного нашего ангела в свой вертеп... полгода он держал Дойха-чана в плену, чем ни угрожал, как ни улещивал, что ни обещал – хоть все звезды с Луной впридачу с неба – а не согласился тот стать его законным коибито. И незаконным тоже! Послал на фиг вместе с Луной и звездами и вернулся к своему лидер-сану – Тетсу железному... получил нагоняй, призвали они из походов крестовых Кена с Юки и стали альбом Smile записывать. А Гакт от злости себе десять пластических операций сделал и стал выглядеть как Майкл Джексон...
Но это была присказка, а сказка-то впереди.
Жил-был и есть на свете Анис прекрасноликий, сын Розы Пустыни, рыцарь гитары и микрофона, и был он, и теперь есть Хайдо-сану по душе весьма. К слову сказать, лицом на мать свою так Анис похож, что, увидя в первый раз, любой его перепутает с самою Розой Пустыни – так и с Хайдо-саном приключилось. Не забыл того Анис, нет-нет, да и напомнит ему о той давней ошибке, и никак от напоминания удержаться не может: потому как от стыда такой румянец дивный на лице Хайдо сияет, что клялся прекрасноликий – в могилу с собой унесет воспоминание об этом. Того выражения лица сокровенного, драгоценного ради, хоть миг полюбоваться чтобы, безобразия на любые готов Анис, даром что сам по себе скромен, порядочен и учтив, а кроме того, талантлив.
Но присказка это все еще, а там, глядишь, и до сказки дело дойдет...
Всем и каждому известно, который праздник у Хайдо-сана любимый. По три дня праздновать его он готов. Человеком души широкой будучи, радостью не только с друзьями, но с куда большим количеством людей поделиться ему хочется. Потому устраивает каждый год Хеллоуинский лайв – и все на него ряжеными должны приходить: и друзья, и гости.
«Наряжусь-ка я кем пострашнее – авось не станет Анис меня смущать… мм… -- Фредди Крюгером!» -- подумал так Дойхачиро, надел штаны, свитер красно-зеленый, шляпу черную, перчатки с лезвиями и на Хеллоуин отправился. А грим соответствующий наложить забыл...
«Наряжусь-ка я кем попрелестней – авось не станет Дойха-чан сильно возмущаться, если я его поцелую… мм… -- Эсмеральдой!» -- подумал так Анис, волосы свои длинные-предлинные завил, в платье цыганское облачился, губки алым накрасил, ресницы блестками осыпал и на Хеллоуин отправился.
И все-то хорошо шло, пока Дойха-чан и Анис на сцене одновременно не оказались... Хотел Дойха-чан обнять друга милого, а тот – ведь ростом мало не вдвое выше – наклонился, в охапку его сгреб без церемоний и поцеловал в щечку. До самых пяток, что в воздухе болтались, Дойха-чана дрожь пробрала, убежал он в смятении невообразимом, а Анис ему вслед:
-- Простите меня, -- говорит, -- на вас глядя, не укаваиться невозможно!
-- У кого-то еще помада на губах не обсохла, -- пробормотал Дойхачиро, в уголок схоронившись и щечку пытаясь оттереть, -- а коварством уже меня превзойти хотят!
Тут появляется служанка послушная, в наколке и передничке как школьница скромная из самого жуткого хентая, -- ревностью мучимая до колик желудочных – воду приносит, а Дойха-чан ей и говорит:
-- Несподручно мне в этих перчатках – напои меня!
Так Хайдо водички отпил, что у народа честного, кто сие видел, в горле пересохло, и не от жажды отнюдь...

На другой день раненько пробудился Дойха-чан – добрые люди в это время ко сну готовятся – и сразу побрел к зеркалу.
«Наряжусь-ка я сегодня кем еще пострашнее, авось не станет Анис меня смущать... мм... кем же... а-а! я повелитель тыкв! Джеком Скеллингтоном!» -- решил так Хайдо, а его внутренний голос, даймоном рекомый, над ним насмехается: «Для Джека ты ростом, Дойха-чан, не вышел, да и рожа твоя в кувшин не пролазит... не, даже в тазик не поместится – вон щечки какие! как у хомяка!»
«Тыкву на голову надену – и сразу худее буду казаться» -- возразил ему Хайдо, а тот ехидно: «С твоей-то задницей? А петь ты как будешь в тыкве-то?»
«А я ее сниму и в зал кину»
«Все-то бы тебе в зал чего-нибудь кинуть... ну-ну, делай как знаешь»

«Наряжусь-ка я сегодня красавицей роковой – авось и вовсе Дойха-чан меня не узнает... мм... да-а... Кармен!» -- так подумал Анис, волосы свои прекрасные блестящие узлом уложил, алую розу в них вставил, красное платье надел, шаль черную кружевную накинул... а вот туфельки без каблучка пришлось обуть – сильно выше Анис ростом, чем Дойхачиро, и не хочется ему разницу эту усугублять – так как безобразия учинять это помешать может.
И все-то хорошо шло, пока Хайдо и Анис на сцене одновременно не оказались…
«Лучшая защита – это не нападение разве?» -- Дойха-чан подумал и первым в щечку чмокнуть Аниса решил. Потянулся было, а тот в миг самый последний лицо повернул и пришелся поцелуй прямо в губки алые... до самых косточек Дойха-чана дрожь пробрала, аж волосы дыбом встали. Убежал в смятении невообразимом, а Анис ему вслед:
-- Простите меня, -- говорит, -- но сами виноваты – ведь ваши губы так и просятся, чтобы их поцеловали...
-- Мало ли что там они просятся, -- пробормотал Дойхачиро, в уголок схоронившись, -- ежели все делать, что просится сделаться, то такое сделается! На фиг, на фиг!
Тут появляется служанка послушная – все-то она видела, все-то слышала – ревностью терзаемая до печенок до самых – и приносит бананчик. А Хайдо ей говорит:
-- Мне руки мыть некогда... накорми меня!
Так Хайдо от этого бананчика откушал, что народ честной, кто сие видел, чуть слюнями собственными не захлебнулись, и не от голода совсем...

На другой день еще раньше Дойха-чан поднялся, кошмарами мучимый эротическими... а снилось ему, что друг его Анис в девушку превратился, а вот роста прежнего остался...
«Кем же мне нынче нарядиться, о ками-сама, чтобы Анис безобразий больше не учинял? Ведь в грех он меня ввести хочет! А-а! Самим дьяволом буду! Его и грех боится» -- решил так Дойхачиро – и сразу повеселел. Волосы уложил, рожки себе поставил, строгий черный костюм одел, а поверх – плащ красный как кровь, и на Хеллоуин отправился.
«Дважды уже Дойха-чан моей помадой помеченный... однако буду я сегодня самим собою, чтобы точно знать, я ли ему так по душе или Роза Пустыни, на которую похож я сильно...» -- так Анис подумал, волосы свои длинные-предлинные по плечам распустил, губы ненакрашенными оставил, в самую свою обычную одежду облачился и на Хеллоуин отправился.
И все-то хорошо шло, пока друзья лучшие на сцене одновременно не оказались... Как увидел Аниса Хайдо, сразу побежал в уголок хорониться, а тот за ним. Поняв, что не уйти ему просто так, повернулся и самыми укоризненными глазами на Аниса посмотрел. А тот без слов все понял.
-- Сами тогда меня поцелуйте, по своей воле! – сказал так и сел рядом. Смотрит на Дойхачиро и видит – медленно розы нежные на обеих щечках у того расцветают... расцветают все более жарким пламенем... отчетливее делаются... красота небывалая! Залюбовался Анис – век бы смотрел. Но тут Хайдо смущение свое поборол, наконец, и поцеловал его прямо в уста сахарные.
Не выдержала служанка послушная – все-то она видела, все-то слышала, от ревности аж голова у нее болеть принялась – вихрем принеслась и так к Дойхачиро обратилась:
-- Достаточно ли послушной служанкой вам я была, господин сердца моего?
Слишком невинным для таких вещей будучи, не понял он, куда та клонит и отвечает:
-- Достаточно.
-- Так наградите меня за послушание!
-- И что же ты хочешь за послушание свое?
-- Поцелуйте меня!
Вся краска с лица Дойха-чана сошла от дерзости такой.
-- Совсем совесть потеряла?
-- Как вас увидела – так сразу и потеряла.
На это рассмеялся Дойхачиро, довольный, что кто-то с совестью, да и со стыдом, похоже, из-за него распрощался, и поцеловал служанку послушную легонько в щечку...

А кто все сие видел, да жив остался, и посейчас на небесах пребывают, на земле будучи...

back