1

Он поднял трубу, когда я досчитал до четырнадцати.

— Ах, это ты. Привет. Давно прилетел?

— Два дня назад.

Тон его был не очень радостным, но я отлично знал Хакуэ, чтобы обращать на это внимание. Можно было сообщить о его выигрыше в национальной лотерее, и услышать в ответ примерно: «Да? Охренительно. Но сейчас я занят».

Поэтому я нисколько не удивился, когда он сказал:

— Это, конечно, замечательно. Но сейчас я несколько занят.

— Занят? Чем? Опять валяешься в обнимку с бутылкой?

На том конце повисла пауза. Его надо было расшевелить.

— Слушай, мудак, а не много ты себе…

— Нет, солнце, не много. Я вообще не знаю, что такое «много». Мы здесь устраиваем выставку мазни одного нью-йоркского пидора, который вообразил себя вторым Джексоном Поллоком. Вокруг него скачут такие же пидоры-критики, хотя я бы не дал за эту пачкотню и пяти центов.

— Вот в этом весь ты, — помолчав, отозвался Хакуэ. — Ну почему ты берёшься за работу, которая тебе ненавистна?

— А какой смысл ловить кайф от любимого дела? Работа должна вызывать ненависть, только тогда, получается что-то стоящее. Вспомни Микеланджело, и ненавидимый им заказ на роспись Сикстины.

— Ого! Ты, никак ставишь себя вровень с Буонарроти? Ха-ха! Как мило. А кто это «мы»?

— Каэдо Тохи. Этот плешивый дурак будет куратором выставки. Я, как всегда, останусь в тени.

— Боже мой, — патетически воскликнул Хакуэ. — Говорить так об известном человеке!

— Да, он известен, — равнодушно ответил я, рассматривая свои ногти. — Но это ни мешает ему быть плешивым дураком. А за известностью я не гонюсь. Мне вполне хватает и денег.

Я уже чувствовал, что целиком завладел его вниманием. Пора было взводить капкан.

— Только всё это неважно, солнышко.

— Правда? А что для тебя важно?

— Ты. Когда я представлял тебя, представлял себе, что мы будем делать, мне пришлось в самолёте два раза ходить в туалет, разряжать ствол.

— Чёрт! Ну дурак!

— Знаю, — ответил я спокойно. — Ничего не смог с собой поделать. Особенно вспоминая наш прошлый раз.

Снова возникла пауза. Только это было уже молчание совсем иного свойства.

— Прошлый раз, — тихо отозвался Хакуэ, и вздохнул. — Это... Вот только скрипичные струны. Мне пришлось неделю носить длинные рукава. Почему нельзя было обойтись наручниками?

— Наручниками пускай пользуются мальчики из Ни Тёмэ, — сказал я, и мой голос дрогнул. — А я хотел трахать тебя, связанного скрипичными струнами. Я был как Паганини. А ты моя скрипка.

— Дурак, — повторил он, почти шёпотом, и от его интонации, мои губы сами собой сложились в улыбку.

— Давай завтра в пять вечера. Ты сможешь? — кротким голосом спросил я.

— Хорошо. А где?

Я назвал ему адрес одного тихого местечка.

— Ладно, но только никаких струн.

— Не беспокойся, — заверил я его. — Я приготовил для тебя другой сюрприз.

Он, коротко рассмеявшись, дал отбой. Улыбаясь, я сложил «слайдер». Капкан захлопнулся.



2



— Ну как тебе?

— Сойдёт. Только надо сперва глянуть ванную, — ответил он, оглядывая просторную комнату. — Качество номеров я всегда определяю по ванным.

— Снимай уже свои очки. Ты похож в них на шпиона. Кстати ванная комната нам не понадобится.

— Что так? — спросил Хакуэ, снимая большие солнцезащитные очки. — В душ не пойдём? Ты же такой чистюля. Учти, я весь день был на ногах.

Я смотрел ему прямо в лицо, чувствуя, как постепенно учащается сердцебиение.

— Просто у меня другие планы. Или, думаешь, я зря вытащил тебя к вечеру? Мне нужен твой запах, поэтому никакого душа не будет.

Я знал, что говорил. Этот запах, слагаемое многих ингредиентов: тонкий — табачный, уверенный — туалетной воды, чуть различимый — алкоголя, дразнящий — кожаных одежд, и самый желанный, почти неуловимый — его самого.

И вот ты передо мной, и сегодня будет вечер джаза из преисподней, и мы будем поедать засахаренные сердца юных девственниц, и запивать их голубой кровью осьминогов через длинные соломинки, причудливо выгнутые в слова «секс до потери пульса».

Всё это, очевидно, отразилось в моих глазах, потому что он, немного откинув назад голову, и приоткрыв влажные губы, насмешливо сказал:

— Лучше бы тоже пил. А так, ты же просто сдвинут на сексе.

Вместо ответа, я взял его за талию и резко притянул к себе.

— Подожд...

Но я не дал ему закончить фразу, буквально закрыв рот поцелуем. Это был своеобразный исследовательский поцелуй. В нём участвовали только губы. Сегодня не будет никакой спешки. Только не сегодня. Но вот в мой рот проник его язык, и сразу попал в кольцо моих губ. Хакуэ закрыл глаза, и прерывисто дыша, немного раздвинул ноги. Моё правое колено немедленно захватило место между его ног. Не переставая целоваться, я стянул с него куртку, и расстегнул рубашку. Мои пальцы быстро пробежали по его груди, задев соски, и Хакуэ издал звук, что-то между вздохом и стоном. Затем я, уже со знанием дела, всей ладонью провёл снизу вверх, от его пресса, грудных мышц, и до самой шеи, и лишь затем, позволил его языку, найти мой.

Наши руки словно соревновались в игре «раздень ближнего своего». Это необыкновенное ощущение, снимать одежду с мужчины: будто раздеваешь сам себя, только стоя напротив. Щёлкнула пряжка, и следом звук его ремня из крокодиловой кожи, я очень быстро вытянул его. Вот мой ремень из грубых джутовых нитей, выскальзывает с тихим шорохом. Одежды с печальным шелестом падают у наших ног. Когда снимать было больше нечего, я медленно опустился перед ним на колени, ладони мои скользили по его телу. Член Хакуэ был прямо перед моими глазами. Хорошей формы, почти ровный, с едва заметными венами. «Вот такие картины бы писать нью-йоркскому мазиле — публика бы слюной изошла» — подумалось мне. Но в слух я спросил:

— Почему на нём нет татуировок? Что-то вроде «Чупа-чупс», было бы в самый раз.

— Ты им любоваться будешь? — послышался ласковый голос.

— И любоваться тоже, — ответил я, немного приподнял языком головку, и взял его в рот. Целиком.

Тело Хакуэ дрогнуло, я услышал явственный стон. Левой рукой, я поглаживал его яички, а правой забрался в тесное, гладкое пространство между его ягодиц. Никуда не проникая, просто водил вверх и вниз средним пальцем. Рот и язык работали вовсю: я двигал его пенис во рту от одной щеки до другой, то выпускал почти наружу, дразня уздечку самым кончиком языка, то заглатывал так, что головка, упиралась мне в горло. Это был то длинный, продолговатый леденец, то вдруг большая порция сливочного мороженного. Или конфета-цилиндр с начинкой из малинового варенья — радость моя, ты подарил мне целый кондитерский магазин! Пальцами я ласкал его яички, на которых нет ни одного волоска, только на лобке немного, и очень аккуратно. Как это славно. Так ухаживает за собой, словно мальчик-хост. Интересно, он всегда за собой следит, или это для меня? Неважно.

Я трудился послушно и старательно, как портовая стамбульская шлюха, почти слыша в ушах крики радости поколений женщин по материнской линии. Стоны Хакуэ начали перемежёвываться всхлипами, а руками он начал непроизвольно прижимать мой затылок. Тогда я полностью выпустил его член на свободу.

— Ты что? Не останавливайся, — послышался его дрожащий голос.

— Попроси меня, — отозвался я, запрокинув голову и глядя в его глаза самым развратным взглядом, на который только был способен.

— Ах ты... ну, пожалуйста. Пожалуйста. Что ты ещё хочешь, чтобы я сказал?! — он почти плакал. — Прошу тебя, продолжай.

Я снова взял в рот его сокровище. Ещё десяток движений, крик наслаждения, и он разрядился. Я чувствовал, как мой рот наполняется его спермой, но продолжал старательно сосать, чтобы не оставить ни одной капли. Ничего неприятного на вкус, скорее наоборот. Ноги уже не держат Хакуэ, он садиться на край постели. Я выпрямляюсь во весь рост с полным ртом, и некоторое время смотрю на него сверху вниз, затем беру его лицо в свои ладони, и слегка запрокидываю голову. Наши взгляды сейчас подобны силовому кабелю под напряжением в десять тысяч вольт. Его глаза немного расширяются, когда он понимает мой замысел. Хакуэ послушно открывает рот, я наклоняюсь над ним, и нектар из слюны и спермы стекает ему в ротик. Я опускаюсь перед ним на корточки, и мы целуемся. Наши языки двигаются в этой жидкости, немного её стекает с уголков наших губ, капает ему на грудь, и мы глотаем почти одновременно.

— Хороший мальчик, — шепчу я, восстанавливая дыхание.

— Ты просто сумасшедший, ты знаешь об этом?

Вместо ответа, я целую его шею.

— Было вкусненько?

Хакуэ несколько секунд молчит.

— Как будто я никогда не пробовал.

— Знаю, что пробовал. Но со мной это немного интереснее, разве нет?

Я покрываю поцелуями его плечи, чувствуя, как ловкие пальчики осторожно берут мой член. Настал мой черёд сдаваться в плен его ласк. Я опускаюсь на постель, кладя руки под голову. Сейчас в них нет никакой необходимости, Хакуэ лучший минетчик в этом городе. Даже нет, во всей Японии, лучший на планете, лучший, в этой дерьмовой, нахуй никому не нужной галактике. Просто лучший, м-м-м... Боже, а-а-х-х-х. Это неописуемо. Своими ласками он расщепляет меня на атомы, на нейтрино, на кварки, которые сверкающим облаком парят посередине комнаты. Ртом, языком и руками, он превращает меня в антиматерию, аннигилирует и возвращает в исходное состояние. Я раскинул руки, и сейчас похож на распятого Христа, у которого отсасывают все апостолы разом. Это ужасно богохульные мысли, но мне всё равно. Появись в языках адова пламени Люцифер с трезубцем наперевес, я бы крикнул ему: «Ещё минуту, синерожий ублюдок, я хочу кончить в рот моему любовнику, а потом, протыкай меня своей вилкой, гнусный сифилитик»! Хотя я и закрыл глаза, вижу фейерверки над водой ночью, а в ушах шепчет прибой всех четырёх океанов. Тело моё дрожит, как натянутая струна, и я кончаю. Это похоже на атомный взрыв в паровозном котле. Хотя я последние минуты сжимал рот руками, я кричу, не в силах сопротивляться этой лавине наслаждения. Хакуэ пожалел меня и просто всё глотает. Вздумай он поделиться, я, наверное, захлебнулся бы, настолько моё тело сейчас лишено контроля. Надеюсь, ему тоже понравилось, два дня я ел на десерт абрикосы, мандарины и виноград.

Я лежу без движения, опустошённый, будто боюсь потерять эти недолгие минуты абсолютного счастья. Он ложится рядом, опустив голову на мою грудь. Мы просто лежим и молчим. Эти первые, быстрые оргазмы. Семя нетерпеливости покинуло наши тела, и наступает время настоящих развлечений.

— Ты говорил, что здесь тихо, — Хакуэ чертит знак «бесконечность» на левой стороне моей груди. — А мы, кажется, шумели.

— Не волнуйся, — я приподнимаю голову и, покусывая его ухо, чувствуя, как он улыбается, шепчу. — Хозяин глух как пень, да и место идеально. О нём известно немногим. На днях, где-то в главных номерах, развлекался второй замминистра иностранных дел со своим любовником. Я видел его мельком, красивый молодой человек, у него на лбу написано блестящее дипломатическое будущее.

Мы беззвучно смеёмся, затем Хакуэ, приблизив губы к моему уху, вопрошает:

— Как ты об этом узнал?

— Намекнул мальчик из обслуги.

— Здесь есть обслуга?

— Конечно. Вдруг кто-то не явится на свидание. Эй, не раскатывай губу, здешние аихито по-настоящему ни черта не умеют.

— Тебе-то откуда это известно? — он приблизил ко мне губы, так что я чувствую на своём лице его дыхание.

— А я их всех трахнул, разными извращёнными способами, когда хозяин напился.

— Врёшь, псих, — он впивается в мои губы и обнимает за шею.

— Конечно вру. В этом городе, все, кроме тебя — жалкие неумёхи, — пытаюсь я прошептать, задыхаясь.

— А вот это правда.

Всё остальное дальше — поцелуи. Обычные, с языками, с захватыванием верхней или нижней губы, взасос, крестом и даже обратные. Я вновь возбуждён, да и он тоже. Время продолжить веселье. Я поднимаюсь и, широко расставив ноги, заглядываю в свой небольшой рюкзак. Хакуэ открывается прекрасный вид между моими ногами, и я чувствую его взгляд.

— Ты не отбеливал?

Я смотрю на него через плечо: Хакуэ лежит, подперев голову левой рукой, а правой ласкает себя.

— Нет, пока нет необходимости, — усмехаюсь я. — Послушай, солнце, чем ты пользуешься после эпиляции?

— Очищающим скрабом, — безмятежно отвечает он.

Я киваю. Теперь понятно, почему его кожа такая гладкая. Просто замечательно, гладкая кожа — это очень важно для того, что сейчас будет.

Я извлёк из рюкзака лаковую простыню и плоскую бутыль с массажным маслом.

— Масляный секс?

— И не только.

Следом появляются несколько тонких, прозрачных полиэтиленовых пакетов, и маленький чёрный флакон без этикетки. Хакуэ с интересом смотрит на всё это.

— Это то, о чём я думаю?

Я поворачиваюсь к нему, держа их в руках.

— Смотря, о чём ты думаешь.

— Масляный секс под кайфом. Амилнитрит?

— Ха-ха, разве мы пара бедных окама? Эта вещица способна снести голову подчистую.

— Что-то мне тревожно.

— Не забывай про пакеты, — отвечаю я, улыбаясь.

— Ага, ещё асфиксия. Чёрт, мы выживем после этого?

— Не знаю. Если в порыве страсти ты меня придушишь, закопай моё тело в саду. Под розовым кустом.

Мы тихо смеёмся. Ощущение предстоящих удовольствий кружит нам головы. Я ложусь на спину, на расстеленную простыню, Хакуэ опускается сверху, головой к моим ногам. Снова наши члены получают заряд возбуждения, но кроме члена Хакуэ, меня интересует и ещё что-то. Пальцами я немного раздвигаю его ягодицы и, наклонив вперёд голову, кончиком языка касаюсь розочки его ануса. Его тело вздрагивает, и через пару секунд я ощущаю его язык у себя между ног. Мой хороший, как это приятно! Мне показалось, или я произнёс это вслух? Мы оба уже достаточно сильно распалены, чтобы начать терять контроль.

После взаимных ласк наступает черёд массажа. Нет, никакого экстраординарного тайского, так, обычный скромный японский. Но от прикосновения тёплого, ароматного масла к нашей коже, мы оба теряем головы. Это настоящий водопад тактильных ощущений. Вот я, стоя на коленях, буквально трахаю Хакуэ в рот, вот он, взяв меня за волосы, заставляет вылизывать сзади у себя, между широко раздвинутых ног. Сейчас самое главное не скатиться в банальный масляный трах. Этому праздничному торту нужны зажжённые свечи, и тогда эффект будет полный.

Когда наши тела заблестели, словно покрытые жидким стеклом, я откупорил флакон, и немного накапал в оба пакета. Хакуэ взял себе один, и прежде, чем надеть на голову, произнёс:

— Я буду представлять себя Нилом Армстронгом.

— В таком случае, я буду злобным лунатиком, — пошутил я, и мы одновременно натянули пакеты на головы. Хакуэ сделал несколько быстрых вдохов, а я один, но глубокий.

— Чё-ё-ёрт. Я-а кажется уже, — донёсся до меня его голос.

— Я тоже, — откликнулся я, чувствуя, как мир вокруг сначала растянулся, словно резиновая лента, а потом сжался, и начал колебаться, как огромный кусок студня. При этом я вдыхал ледяной, морозный воздух, хотя всё тело горело огнём возбуждения. Секс в таком состоянии похож на то, как если бы вы неделю без перерыва танцевали, закидываясь отборным MDMA, но это время, каким-то образом, спрессовалось в десяток неописуемых минут.

Хакуэ стоит на коленях, с прямой, как струна спиной, и вскинутыми вверх руками. Я крепко обнимаю его скользкий от масла торс, и прижимаюсь к спине.

— Ракета! Я ракета! — громко говорит он.

Я грудью скольжу вверх и вниз по его телу, сжав плечи руками, чувствуя, как вздыбленный пенис трётся о ягодицы, но не могу направить его рукой, Хакуэ прижал мои ладони к своей груди.

— Я запра-авщик! — растягивая слова, произношу я. — Я запра-авочный шланг!

В этот момент, член сам нашёл себе дорогу.

— Контакт, твою мать! — крикнул Хакуэ.

Я ничего не смог сказать, сам момент проникновения, и несколько секунд после, у меня был спазм речевого аппарата — настолько ощущения были великолепны. Я стал двигаться, постепенно ускоряясь, чувствуя, как пульс зашкаливает, по крайней мере, за 150 ударов. Мы оба замолчали, потрясённые новыми ощущениями. Ты летишь сквозь бесконечный тоннель, в самом быстром автомобиле, без крыши, и даже без дверей. Нет пола, сидений. Нет ничего. Ты голый несёшься по встречной полосе, поперёк дороги, выписывая восьмёрки, виражи, мёртвые петли.

В моё сознание прорывается голос Хакуэ.

— Твою мать! Тмою вать! Томю вать! — повторяет он, как мантру, какую-то абракадабру.

Я трахаю его исступлённо, словно мы оба части огромной машины, цилиндр и поршень приводят в движение маховик наслаждений. Я хочу сказать ему об этом открытии, но вместо этого, кричу:

— Кто лучший трахальщик на свете? Кто?!

— Ракета лучший заправщик, — немедленно отзывается Хакуэ, подмахивая моим движениям.

Я увеличиваю темп и амплитуду — все наслаждия вселенной сосредоточены сейчас на девяти, с небольшим, дюймах моей плоти. Я стискиваю зубы, перед глазами колеблются пульсирующие, красные кольца.

— Блядь! А-ай! Мамочка! — кричит он. — Затрахал…. Как хорошо!

Он поворачивает голову, я хочу поцеловать его, но пакеты лишь трутся друг о друга. Внезапно пол подо мною наклоняется, уходит в сторону, и я теряю равновесие. Я лежу на полу навзничь, раскинув руки, Хакуэ стоит надо мною, раздвинув ноги, и голосом Пикачу произносит:

— Сейчас Армстронг трахнет лунатика. Би-бип. Как слышно, приём.

С этими словами он опускается на мой член. Дальше всё напоминает дикие скачки, Хакуэ говорит всякую ерунду, мне смешно, но я ничего не говорю, зубы сводит от наслаждения. Оргазм ещё так далеко, что даже не маячит, можно наслаждаться процессом. Обеими руками я ласкаю его пенис, поэтому его бессвязная речь всё чаще прерывается стонами. Я разжимаю руки и быстро произношу:

— Возьми меня. Я хочу, чтобы ты трахнул меня. Возьми меня сейчас же.

Он приподнимается, я переворачиваюсь на живот, и чувствую на себе приятную тяжесть его тела. Проникновение. Я кричу, чувствуя его внутри себя.

— Кто лучший трахальщик? — слышу над ухом.

— Ракета! — немедленно отзываюсь я.

— Ага! — радостно восклицает Хакуэ. — Ни хера подобного! Все знают, что лучшие трахальщики, это лунатики. — Тебе не больно? — вдруг спрашивает он.

— Вот придумал, — отвечаю я. — Не дорос ещё, чтобы мне больно сделать, насос несчастный. Мне кайфо-о-ово.

Хакуэ хохочет, продолжая двигаться. Действие наркотика понемногу ослабевает. Он трахает меня. Хакуэ впервые трахает меня.

— Я шлюшка. Просто маленькая, грязная шлюшка, — ласково говорю я ему.

— Какая ещё шлюшка? Мы так не договаривались. Шлюшек не берут в космос.

— По-моему уже закончилось. Снимай их.

Хакуэ стаскивает пакет с моей головы, затем снимает свой. Свежий воздух на некоторое время возвращает эффект. Хакуэ стонет и начинает двигаться рывками.

— Медленнее, — прошу я его, и когда он замедляется, начинаю сжимать его пенис, при каждом движении из меня, и расслабляться, при вводе.

— Ох ты чёрт, ты где так научился?

— Лунатики показали, — отвечаю я, выворачивая свою голову в поисках его губ.

Он жадно целует меня, затем вскрикивает, судорожно стискивает мне плечи и кончает. Мы некоторое время лежим неподвижно, лишь я ласкаю свой член, чувствуя, как во мне ещё пульсирует, понемногу успокаиваясь, его.

Хакуэ отодвигается от меня и почти мурлычет.

— Ты сейчас похож на котёнка, — нежно говорю я, поворачиваясь к нему, чувствуя, как между ягодицами у меня всё мокро.

— Ой, что ты. Мне сейчас так хорошо.

— Ну а мне ещё нет. Ложись на животик.

Хакуэ со вздохом переворачивается, и я медленно вхожу в него. Я двигаюсь очень нежно, засунув ему в ушко свой язычок, а в рот большой палец. Медленно и неглубоко. Его ноги широко раздвинуты и согнуты в коленях, так что своими пятками он касается моих ягодиц, пусть и легко, но прижимая меня к себе. Он сосёт мой палец и потому, как подрагивают его закрытые веки, я вижу насколько ему приятно. Всё ещё медленно, но уже глубже. Я сдвигаюсь немного выше, и член входит в него, изгибаясь. Сейчас надо найти эту точку. Внезапно, Хакуэ выгнувшись, как боевой лук, хватает меня за волосы, и прижимает лицом к своему затылку. Вот она! С его губ срываются стоны, которые перерастают в негромкий крик. Это песнь блаженства. Моя левая рука, уверенно, но бережно держит его за шею, а правая ласкает член. Мы немного поворачиваемся на бок, так ему и мне легче. Мы двигаемся в едином ритме. Это уже не просто соитие, это слияние. Всё продолжается ещё минут двадцать, пока есть эффект от смазки маслом. Затем я кончаю в него, одновременно он извергается в мою ладонь. Хотя спермы и меньше, ещё довольно приличное количество. Я слизываю её с пальцев, и мы вновь целуемся.

Любовные утехи совершенно вымотали нас. Эйфория уступила место сладкой усталости. Не хочется ничего, просто лежать, обнявшись и спать.

Всё закончено. Мы больше ничего не можем дать друг другу. Хотя, наверное, могли. В минуты острого блаженства, с моих губ готовы были сорваться неосторожные слова. Нет. И я, и он, каждый по-своему, слишком дорого заплатили за этот мираж, за несбыточное чувство, которое начинается со слов, и ими же заканчивается. Он был брошен, моё сердце было разбито. У каждого своя история. А теперь поздно. Те, кто хоть раз в жизни, изрезанными в кровь пальцами извлекали из грязи осколки того, что казалось, могло вместить в себя любовь всего мира, уже никогда не будут смотреть на солнечный свет прежними глазами. Тщательно склеенный, покрытый слоями брони предмет, вновь помещён в наши грудные клетки. Но, несмотря на все старания, уже не напоминает тот прозрачный сосуд из волшебного стекла, который только и ждал, чтобы его наполнили соками жизни и счастья.

Я уже почти засыпаю, и нежно прикасаюсь губами к едва заметным позвонкам его шеи. Хакуэ спит, ровно дыша, прижимая мои руки к своей груди. Какая-то мысль, ещё движется через моё сознание.

Я сделаю это. Но это будет не месть за него. Надо быть негодяем до конца. Всего-то.



3



Гишо ответил почти мгновенно:

— Алло.

— Привет, солнце моё.

— Ой, приве-етик! А ты давно прилетел?

— Четыре дня тому назад. Завтра открытие выставки, которую мы с Каэдо-саном привезли к вящему неудовольствию других галерей, ха-ха. И всего-то на пять дней.

— Ничего себе! А что за картины?

— Работы кисти очень талантливого художника. Знаешь, его многие сравнивают с Поллоком, но, на мой взгляд, он продвинулся дальше.

— Везёт тебе. Столько всего интересного, выставки, знаменитости.

Я немного помолчал.

— Ты же знаешь, моя любовь — музыка. И один музыкант.

Небольшая пауза.

— Да будет тебе.

Я просто физически ощутил, как от моих слов зарумянились щёки Гишо.

— Нет, нет! Не будет. Я же давно, ещё в тот самый раз обратил внимание, какой ты скромный, сдержанный, не то, что некоторые выскочки. Да ты и сам знаешь, как я к тебе отношусь. Гишо. Ты... Я так смертельно соскучился.

На том конце воцарилось взволнованное молчание.

Пора было взводить капкан.

back